Страница 24 из 26
Александр Лысков ЛЁД Из книги об истории одной деревни
КАК-ТО ДОВЕЛОСЬ пожить в чуме у ненцев, в Большеземельской тундре. Холодильник у оленеводов: копни лопатой на два заступа — и свежее мясо клади. Только железным листом прикрой от собак.
Стойбище возле озера. Вода теплая. Нырнул, поплыл. А ступил на дно — твердо и скользко. Лед под ногами!
Два-три холодных лета — и озеро мелеет, рассказывали ненцы. Пучит его снизу. А в теплый период углубляется. Вечная мерзлота дышит, живёт своей жизнью.
В таком вот озере, подумалось, и погиб, наверное, мамонт пять тысяч лет назад. Об этом писали. Что там с ним случилось — неизвестно. Скорее всего, утоп под зиму по неосторожности, пал на дно, замерз слитно с водой. По весне должен бы оттаять и сгнить. Однако времена тогда наступали такие, что Земля входила в полосу туманности. Космическая пыль застила солнце. Вода в озерце до осени не размякла. А дальше — больше. Год за годом мерзлота сверху наращивалась. За тысячу лет оледенение достигло аж Черного моря.
Потом солнечная система покинула пределы туманности, стало теплеть. Ледник хоть и укрывался подо мхом, но всё ослабевал. И вот три года назад в одном из множества тундровых озер-бочажин и вытаял мамонт. Ненецкий охотник Дмитрий Ледков зачерпнул воды котелком, пригляделся. Под голубоватым стеклом дна увидел хобот, яйцевидное веко и большое перепончатое ухо.
Прилетели учёные. Дали найденышу имя открывателя — Дима. Вырубили ледяной куб пятнадцати тонн весом с Димой внутри. Подцепили вертолетом и увезли в лабораторию.
В замороженном теле мохнатого и клыкастого самца обнаружили немало живых молекул ДНК. Слониха в Питерском зоопарке выносила их положенное время. И прошлым августом родила мамонтенка. Волосатого в отца. Но уже с тонким, изящным хоботом — в мамашу.
Я видел маленького Дмитрича в застеклённом вольере-инкубаторе. Шерсть почти черная. Говорят, потом посветлеет. Уши прозрачные, будто крылья летучей мыши. А глаза тусклые, дымчатые. Что-то у него со зрением не в порядке. Случилась всё-таки какая-то мутация. Даром заморозка клеток не прошла.
Невозможно забыть живую ходячую древность. Небывалый восторг испытываешь при виде этого существа. Событие сродни воскресению из мертвых. Подумалось, почему бы не найти в мерзлоте и человека? Мог бы и неандерталец какой-нибудь вместе с мамонтом по неосторожности оказаться в том озерце. И какая-нибудь наша женщина согласилась на эксперимент. Дивное бы получилось создание. Хотя, скорее всего, несчастное. Не под стеклом же его держать для всеобщего обозрения. Жить бы человеку захотелось полноценно, а в генах — недобор. Нет уж, пускай себе лежат они, неосторожные, и дальше в вечной мерзлоте. А для исторических восторгов достаточно мамонта. Или валуна какого-нибудь обкатанного ледником. На обочине шоссе М-8 у въезда в Архангельскую область высится такая гранитная глыба. Надпись на ней: "Удачи, путник!" Еще в советские времена кто-то вывел белилами такие простые и человечные слова. Любому водиле от них становится легче.
Такой же, примерно, валун вымыла и моя родная Пуя в деревне на границе Вологодской и Архангельской областей. Ребенком впервые увидел я этот необъятный камень в крутом песчаном берегу. С каждым половодьем подрезало кручу. Вырос целый остров-голыш. Летом в малую воду мы, худосочные деревенские дети, человек пять-шесть, отогреваясь, умещались на нем в перерывах между купаньями. А подросши, я взял у деда зубило, молоток и выбил на его гранитной глади собственные инициалы.
Пуя в ледниковом ложе не останавливалась в своем боковом движении. Каждой весной на полметра-метр сгрызала стремнина песчаную кручу высокого берега поймы и столько же наносила песка на отлогий. Скоро мой именной камень оказался на отмели. Сначала обступили его лопухи. Потом укрыл краснотал. Сверху муть половодий оседала неостановимо. Прошло лет двадцать. Нынче летом в кустах ивняка острым стальным щупом я пытался определить место залегания, но не наткнулся. Исчез свидетель ледникового периода. Теперь жди обратного хода реки. Кто-то увидит мои инициалы лет через двести-триста? Землеройные работы Пуя в своём ложе ведет не спеша. Человеческий век для неё — минута.
Мой камень река укрыла надолго, но в то же время обнажила в матёром берегу слой костей. Сначала я подумал, что это известняк белеет в обрыве. Вознамерился выкопать, в огне костра расслоить — отличная плитка получается для мощения дорожек. И под сруб дома можно подложить, чтобы бревна не впитывали сырость.
Взобрался с лопатой, а там кости. Рассмотрел — кости мелкие. И черепа с чайную чашку. Показал знающим людям — определили как заячьи. Кладбище косых? Такого быть не может. Не иначе — жертвенное место приоткрылось. Капище языческое. Почитай, в самом центре Русского Севера, а не русское. Потому что славяне в наши места добрались уже христианами. До них сюда вслед за уползающим ледником три тысячи лет назад первыми пришли угры, финны, тюрки. И вот эти люди как бы передавали мне привет из своего далека. Слой заячьих костей находился на глубине полуметра. Значит, прошло со времени их залегания лет пятьсот.
Стал дальше копать. Изрыл всю кромку кручи и еще шагов на десять в сторону леса между корнями неохватных елей. Грунт легкий, песок. По пояс заглубился — пришлось досками стенки обкладывать, чтобы не осыпалось. Повел шурф. В песчаном срезе наткнулся сначала на слой древесного угля. Затем заступ ударился в крупную кость. Видимо, берцовую. Потом показался и тазобедренный сустав человека средних размеров. Слой угля — это потому, что зимой хоронили. Землю сперва костром отогревали.
На этом остановил самодеятельную археологию. И страшновато стало в одиночку, и бестолково без каких-то основательных знаний предмета.
К счастью, в это лето километрах в восьми студенты и преподаватели Архангельского пединститута раскапывали Усть-пуйский могильник. Хороший повод проехаться на резиновой моторке по девственным таежным речным изгибам до лагеря. А обратным рейсом уже везти двух девушек-дипломниц.
Поковырявшись в траншее, они поздравили меня с серьезным открытием. Попросили беречь от дождя, никому не говорить, ждать их. Вскоре палатка археологов была разбита и в этом нашем синицынском еловом бору, который так и называли в деревне — Ельник. Никогда там не рубили лес. С почтением относились. А однажды у меня, ребенка, заболел зуб, и бабушка повела меня в Ельник, заставила грызть пенек. И помнится, боль отступила. Бабушка скоблила пенек в Ельнике и труху заваривала кипятком. Тоже и этот настой пришлось пить — от живота.
И еще одна странность была в этом бору. На сотню хвойных деревьев приходилась одна-единственная берёза. И бабушка зачем-то на нее тряпочки повязывала.
Всё это было мной давно забыто, но всплыло в памяти при общении с молодыми археологинями. Они с уверенностью, с жаром объяснили, что, значит, роща эта — святилище языческое. В доказательство они еще какую-то замшелую пирамиду из камней нашли. А сохранность ельника объяснили рационально. Приманкой служили ели. Мол, за шишками сюда белки наведывались, и охотники стреляли в них, не отходя от дома.
Месяц спустя, в Москве уже, в Интернете я прочитал отчет о раскопках на холме у нашей Синицыны: "Обнаружено четыре ямы-западины. Глубина западины — двадцать сантиметров. Погребенный лежит на глубине один метр. На боку. Ноги согнуты в коленях. Кисть левой руки находится под нижней челюстью. Кисть правой руки — на лицевой части черепа. Дно выстлано слоем органики, возможно, древесной коры".
На боку лежали останки. И рука подсунута была у покойного под голову. И ноги поджаты. Будто спать лег в могилку, да так и не проснулся.
И вспомнил я, как лет десять назад хоронили мы Ирину Дмитриевну Брагину, последнюю жительницу нашей деревни. Она там в одиночку зимовала, в четырех километрах от ближайшего обитаемого поселения. Раз в неделю ей хлеб, другие продукты возили на лошади. И вот померла на печи, во сне. Несколько дней никто не хватился. Дом промерз. И хозяйка скорченная застыла под одеялом ледышкой. Не разогнуть. Такую и похоронили. Гроб сколотили вроде большого чемодана. Но землю уже не огнём отогревали, а раскрошили навесным пневматическим отбойником с трактора. Вот и вся разница.