Накажи меня любовью

— Тая, ну что ты творишь? — мама отталкивает меня от чемодана, увидев как я комком туда запихиваю вещи. — Что за безобразие? Я сама сложу, а ты пока иди с фотографиями разберись.

— С какими фотографиями?

— Которые ты на московскую выставку готовила. — деловито складывая мои вещи, мама рассказала о своем разговоре с Ланской, пока я лежала в отключке, напичканная лекарствами. Сперва мне названивал ассистент, напоминая о том, что выходят сроки подачи заявки, а после того, как мама объяснила ему ситуацию, позвонила сама Ланская. Выразила искреннее сочувствие и сказала, что мне могут немного сдвинуть сроки подачи материала.

— Обалдеть, — я искренне была поражена. Такое благосклонное отношение выпадает не каждому. Только проблема в том, что мне эта выставка теперь была до одного места. Ничего не хотелось.

— И даже не вздумай взбрыкивать, — мама вдруг выпрямляется и строго на меня смотрит. — Раз дали шанс — иди и отправь. Нельзя жечь мосты, которые потом могут пригодиться. — А потом ласково добавляет: — Я знаю, что тебе плохо, доченька. И больно. Мое сердце тоже болит за тебя. Но жизнь продолжается, Тая. Что бы ни произошло, надо жить дальше. А там кто знает, чем тебя дальше порадует судьба? Будет еще на нашей улице праздник. Главное, не сдавайся.

Недоверчиво качаю головой. В грядущее счастье и светлую полосу в жизни как-то плохо верится. Но тем не менее иду и заставляю себя отправить материал.

Исправлять и обрабатывать ничего не стала. Пусть работа будет такой. Немного незавершенной…

Глава 42 Родительский дом

Квартира родителей вызывала диаметрально противоположные ощущения. Несмотря на то, что мы сделали в ней капитальный ремонт, полностью обновили всю мебель и технику, главное осталось прежним — атмосфера спокойствия и уюта, знакомая мне с детства.

Для меня родительский дом это священное место. В которое всегда можно вернуться, чтобы набраться сил и отдохнуть, место, где тебя всегда примут и поймут, несмотря ни на что. И как же хочется, чтобы огонь в этом семейном очаге горел вечно.

Моя спальня превратилась в полноценную гостевую комнату. Вместо узкой девичьей кровати здесь теперь полноценная двуспалка, вместо стола, за которым делала уроки в школе, туалетный столик с креслом. Только на подвесных полках стоят памятные предметы из прошлого — старые диски, книги, даже несколько кукол сохранилось. На стенах в рамочках висят мои фотографии и многочисленные грамоты за победы на литературных конкурсах, олимпиадах и спортивных соревнованиях. Так что дух прошлых лет тут вполне себе жив.

Так странно, переделывали мы мою комнату под нашу с мужем спальню, но ни разу не оставались в ней ночевать. Всегда уезжали к себе. Даже в новогодние праздники, когда задерживались у родителей допоздна. Парадокс.

Снимаю с крючка нашу с Костей свадебную фотографию. Провожу по стеклу пальцами, рассматривая наши счастливые лица. Лица людей, абсолютно уверенных в своем счастливом будущем, которому не страшны никакие испытания. Внезапно всплывают в закоулках памяти слова наших свадебных клятв.

Клятв, которые мы нарушили. Наш семейный корабль пошел ко дну после первого же шторма. Нет, мужа я не виню. Даже в своем гневе он себя сдерживал. Представляю, каких усилий ему стоило меня не придушить тогда. Другой обошелся бы со мной гораздо жестче. А на его злые слова в больнице я не вправе обижаться. Он любил меня, доверял мне, поддерживал во всем, старался всячески радовать, буквально вознес на пьедестал как идеал женщины. Разочарование во мне было внезапным, но крайне жестоким и болезненным. Отсюда и реакция. А прощать он не обязан.

Я полностью ответственна за произошедшее. Я разбила наш брак, разрушила те узы, что связывали нас долгие годы. Остается лишь пожинать горькие плоды. Падать с пьедестала больно, как и жить с обрезанными крыльями, но ничего иного мне не остается.

Что же касается Сашки… Даже думать о нем больно. Все старые вспоминания о нас я мысленно заперла за массивной дверью, а ключ выбросила. Раны, которые он мне нанес, со временем заживут, но оставят после себя грубые, уродливые шрамы. И так даже лучше. Будет наглядная памятка о том, как опасно доверять людям и подпускать их слишком близко к себе.

А в остальном — Бог ему судья. Пусть живет с тем, что сделал. Пусть радуется, пока может. Конечно, если есть в этом мире справедливость, то рано или поздно он на своей шкуре почувствует всю боль, что причинил мне. Когда-нибудь и его будет выворачивать наизнанку так, что захочется сдохнуть. Может, тогда осознает каким подонком был, только поздно будет.

Впрочем, до этого мне уже никакого дела нет. Все, что когда-то было свято, ныне сгинуло во мгле. Доверие, любовь, дружба. Все поругано, растоптано, погребено заживо. И вспять ничего повернуть нельзя. Только идти дальше и украдкой бросать взгляды на руины прежней жизни.

Я ложусь на постель и крепко прижимаю к себе свадебную фотографию. Наконец блокаду прорывает и я плачу в подушку до тех пор, пока не выматываюсь и не засыпаю.

***

— Тая, не хочешь рассказать, что у вас с Костей произошло? — сразу после ужина мама решила поднять тему нашего развода. — Не на пустом же месте у вас разлад вышел. — вздохнула, повертела в руках кружку. — Я видела, что творилось в квартире, когда приезжала за твоими вещами. Это сейчас все полки уже починили, зеркала поменяли, а тогда впечатление было такое, что вас пытались ограбить. Везде осколки, разорванные фотографии.

— Мам, мне тяжело об этом говорить. Слишком больно.

— А мне кажется, что держать в себе случившееся гораздо хуже для твоей психики. Поделись со мной и станет легче на душе, вот увидишь. Да и я уже извелась вся, представляя, что у вас могло произойти. С тех пор как тебя, а затем и Андрея госпитализировали, я спать нормально не могу.

И я не выдерживаю, рассказываю все. Просто сил уже нет сопротивляться и отмалчиваться. Естественно, в немного урезанном варианте. Озвучивать оскорбления, которыми меня осыпали мужчины, язык не повернулся. И так лицо огнем горело во время постыдного рассказа.

Правда, когда вижу, как мама встает и начинает капать в стакан с водой корвалол, тут же жалею о своей откровенности.

— Мам, ты чего? — испуганно подаюсь к ней вперед. — У тебя тоже сердце?

— Успокоиться мне надо, — бормочет глухо и залпом выпивает лекарство. Проходит не меньше десяти минут, прежде чем она снова решается заговорить. — Тая, я не могу в это поверить. Это ужасно.

— Да, вот такая я дрянь, — печально смотрю в пол. — Прости, не такой ты меня воспитывала.

— А ну-ка прекрати. — мама сразу подобралась, вперив в меня строгий, но не осуждающий взгляд. — Не смей себя так унижать. Нет в этом мире святых людей, все совершают ошибки. Ты оступилась, причем так жестоко и нелепо. Только в твоем случае исправить ошибку вряд ли получится. Так тоже бывает. Хоть это и несправедливо.

— Это точно. Костя вообще считает, что я изменяла ему годами и никаким доводам не верит. И как его переубедить — не представляю. Да и стоит ли вообще это делать.

— Тут только время покажет. — мама пожимает плечами. — Нет ничего страшнее уязвленного мужского самолюбия и попранной гордости. Да и разница в восприятии. В тех же случаях, в которых от женщины будут ждать понимания и прощения, мужчина не простит. То что девушкам вменяют в необходимую добродетель, мужчины воспринимают как признак слабости и малодушия. В этом вопросе равноправие вряд ли когда возникнет. Так что Косте проще верить в то, что ты гулящая женщина, чем в то, что ты оступилась. Так проще заморозить чувства и обрубить все концы.

— Наверное, ты права.

— Так что остается только ждать. Что в нем окажется сильнее — чувства к тебе или лелеемая гордость. Кстати, — она тут же внезапно напряглась. — После твоего рассказа я не могу не спросить. И хочу слышать только правду.

— Когда я тебе врала? Спрашивай.

— Ты действительно упала в ванной? Или он тебя… — мама нервно хватается за шею, не в силах выговорить страшные слова.