Созвездие эректуса

— Пусть американские оффи не лезут туда, где не смыслят, — жестко перебила Ула, — ВМГС это не мера ответственности, а мера самозащиты. При краже бумажника суд учитывает субъективную вину, но при покушении на принципы Хартии во внимание принимается только одно: исходит ли самостоятельная угроза от данного лица. Если исходит, то данное лицо будет расстреляно, независимо от вины. Если не исходит, то ВМГС не применяется, будь это лицо хоть сто раз в чем-то виновато. Я понятно объяснила?

— Боюсь, Ула, что мне не понять этих юридических тонкостей. Проще будет, если вы скажете, что именно нам надо доказать.

— Хорошо. Нам надо доказать, что эта группа спецназа состояла из людей, не способных самостоятельно принимать опасные для общества решения, и опасность их действий только вторична, а не первична. Она определяется исключительно приказами, которые им отдает определенное лицо, и этот приказ они, в силу своих особых психических дефектов, не могут отказаться выполнить. Как исправная спичка не может отказаться зажечься, если ей чиркнули о коробок.

С этими словами Ула чиркнула спичкой, прикурила длинную сигарету, затянулась и выпустила изо рта красивое колечко дыма.

— И если мы это докажем, тогда что? — осторожно спросила Джули.

— Тогда Брайана и других будут судить за соучастие в военном преступлении, которое не было доведено до конца. Им грозит до 30 лет лишения свободы, но точно не расстрел, поскольку они никого не убили на территории Меганезии. Условия лишения свободы в нашей стране вы знаете?

— Да, я читала. На счет ошейников, на счет согласованной продажи на исправительные работы, и на счет права на интимные встречи. Это действительно так?

— Это действительно так, — подтвердила Ула.

Девушка едва заметно кивнула.

— Вот теперь мне более-менее понятно. А что я могу сделать?

— Во-первых, вам не следует пытаться что-то доказать Брайану. Это бессмысленно.

— Я знаю, — сказала Джули, — Я уже пробовала.

— Во-вторых, вы слышали о самурайском кодексе буси-до?

— Так, краем уха. А при чем тут это?

— Там есть понятие «гири»: величайший долг перед божественной персоной господина, суверена, императора, государства, олицетворяющей все позитивное во вселенной. Нет ничего выше «гири», поэтому лучше умереть самому и обречь на страдание и смерть всех своих близких, чем нарушить «гири». Если «гири» требует от самурая смерти во имя долга перед господином, самурай принимает смерть с радостью. Вы слышали о ритуале «сепукку», ошибочно называемом иногда «харакири», то есть вспарывание живота?

— Да, конечно. Но не хотите же вы сказать…

Чубби мягко перебила ее.

— Именно, что говорю. Подумайте об этом, пожалуйста, перед встречей с Брайаном.

— О чем, об этом?

— О том психическом дефекте, который я уже упоминала, и который является общим для самураев и для любых кланов, устроенных похожим образом. Человека с этим дефектом бесполезно разубеждать, это не уровень осознанных мнений, это глубже, в подсознании, как сказал бы дедушка Фрейд. И бороться с этим надо не словами, а действиями. Если вы сможете показать Брайану, что есть нечто более ценное, чем его «гири» — то мы выиграли. Если нет — мы проиграли. Видите, как все просто?

— Ничего себе просто, — растерянно пробормотала Джули.

— Просто-просто, — повторила Ула, — на вашей стороне вся объективная реальность, данная в ощущениях, как сказал бы дедушка Ленин, а на стороне «гири» только вбитые в память сказки о долге и чести, с помощью которых промывали мозги таким, как Брайан. Сказки сильно там укоренились, человек даже не может отделить себя от них, поскольку они наделяют глупые и отвратительные действия ореолом священного героизма и снимают чувство вины. Сказки будут отчаянно сопротивляться, имейте это в виду. Но, как сказала Алиса в известной притче Кэрролла, они «всего лишь жалкая колода карт». Понимаете?

— Не очень, — призналась Джули.

— Ничего, поймете по ходу, — ободрила ее Ула.

— Зачем ты приехала? — таковы были первые слова Нолана Брайана.

— Вообще-то мне очень хотелось услышать «здравствуй», — сказала она, — лучше конечно было бы «здравствуй милая», но, уж хотя бы…

— Зачем ты приехала? — повторил он.

— Скажи что-нибудь другое, — попросила она.

— А что я, по-твоему, могу сказать? Ты хоть понимаешь, куда ты влезла? Ты же готовая заложница. Ты хоть представляешь, на что способны эти меганезийские скоты, чтобы сломать нас?

— Ну, и на что же они способны? — с грустной иронией спросила она, — Я уже имела дело с их морским патрулем, который поил меня колой. Еще с их военной разведкой, которая кормила меня бутербродами и спрашивала всякую фигню для анкеты. Это как-то не очень похоже на пытки, верно? Да и по тебе не скажешь, что тебя пытали.

— Джули, ты знаешь пословицу про того, кто мягко стелет? — спросил он, — Вот это оно и есть. Человека ломают в тот момент, когда он меньше всего к этому готов. Это…

— На кой черт им сдалось вас ломать? — перебила она, — Нолан, посмотри на вещи реально. Из вас сделали пугала для какого-то очередного политического говна, и больше вы не нужны ни меганезийцам, ни нашим. Наши долбанные вояки первыми вас сдали. Вы для них не люди, а отработанный материал, понятно? А здешним вы тем более по хрену. Этот лейтенант, разведчик, задавал мне вопросы про нас с тобой для своей дебильной анкеты и у него на лице было написано, как ему глубоко насрать на то, что я отвечу. Лишь бы все квадратики были заполнены, а то начальство заругает.

— Ну, что ж, — спокойно сказал он, — Если так, значит скоро все. Я же говорю, тебе не надо было приезжать. Не думаю, что ты хочешь увидеть, как меня расстреляют.

— Почему не надо? А если я не хочу, чтобы тебя расстреляли?

— Ну, понятно. Осталась мелочь: уговорить военно-полевой суд, или что там у них.

— Вот этим я и займусь.

— Как?

— Разберусь как. Но не сейчас. Сейчас я пришла сюда и…

— И напрасно, — перебил Брайан, — Тут в каждом углу жучки и скрытые камеры.

— Надо же, — язвительно сказала она, и стянула через голову футболку, — Какой ужас! Я такая стеснительная, да и ты тоже.

— Послушай, Джули…

— Слушаю, слушаю, — ответила она, расстегивая джинсы, — как на счет пары-тройки комплементов моей фигуре? Эй, тебя что, заклинило? Отвык от женского общества?

Она освободилась от остальных тряпок и уселась по-турецки на койку.

— Ну, что, Нолан? Так и будешь стоять, подпирая стену? Слушай, а может, ты здесь сменил ориентацию? Говорят, такое бывает.

— Джули, не валяй дурака. Мне не очень смешно. На мне ошейник, набитый какой-то чертовой электроникой, и я тебе уже сказал про скрытые камеры. Ты хочешь развлекать персонал военной базы?

— Когда во Флориде мы трахались в кустах рядом с велосипедной дорожкой… Помнишь? Тебя не сильно беспокоило, что мы развлекаем всех велосипедистов. Ты даже послал на хер одного типа, который сделал нам замечание. Как ты тогда сказал, а?

— На счет велосипедного насоса и жопы? — спросил Брайан.

— Ура! — Джули захлопала в ладоши, — Память у тебя в порядке. А как с остальным?

— Сейчас узнаешь, — пообещал он.

— Молодец, девчонка! — прокомментировала Чубби Хок (она же Ула).

— Грубовато, на мой взгляд, — глубокомысленно сообщил Вэнфан.

— Зато эффективно, — отрезала Чубби.

— Я не про нее, я про парня, — пояснил он, — Не читают эти янки камасутру, и вообще они какие-то странные в этом смысле. То ли детство у них тяжелое, то ли, я не знаю…

Капитан и лейтенант сидели в одном из кабинетов технического наблюдения и пили крепчайший кофе, слегка (ну совсем чуть-чуть) заправленнвй ромом. Перед ними находился 20-дюймовый монитор, на который выводились восемь потоков с видеокамер в боксе гауптвахты, где, собственно, и происходила романтическая встреча.

— Ну, да, — согласилась Чубби, — я, в общем-то, и не рассчитывала, что они внесут что-то существенное в искусство любви. Для наших задач и так сойдет.