Львиное Сердце

Фиц-Алдельм, выглядевший обиженным после выговора от де Лиля, скривил губы. И снова поскреб нижнюю часть шеи.

– Мы? Ты принимал участие в бою?

Его дружки хмыкнули.

– Это образное выражение, добрый сэр. Я не воин, а скромный слуга герцога Ричарда, – невозмутимо ответил де Лиль. И пока Фиц-Алдельм соображал, что ответить, добавил: – А ты сражался при Тайбуре?

При всем своем недалеком уме де Лиль знал, что, как и все здесь присутствующие, Фиц-Алдельм находился тогда в Стригуиле. Смех собравшихся, клянусь, докатился до самой крыши. Не в силах сдержать злорадство и все больше уверяясь, что моя коварная затея с одеждой приносит плоды, я прикрыл лицо рукавом туники. Тщетно: мгновение спустя я заметил, как глаза Фиц-Алдельма впились в меня, точно два кинжала.

Когда хохот стих, де Лиль продолжил рассказ. Фиц-Алдельм, хмурый, как туча, и злой, тем не менее больше не перебивал его.

Мы как завороженные дослушали историю до конца. Солдаты Ричарда погнали защитников с такой яростью, что ворвались в ворота. Хотя многим из врагов удалось укрыться в цитадели, большая часть припасов оказалась в руках герцога. Павшие духом обитатели замка сдались. Потрясение, вызванное падением Тайбура, было огромным. Жоффруа де Ранкон сложил оружие. Пон прекратил сопротивление.

– После многолетнего мятежа в Аквитании за несколько месяцев был восстановлен мир, – важно произнес де Лиль. Он высоко поднял кубок, расплескав вино, потекшее по руке, и вскричал: – Благодаря Ричарду Кер-де-Лион!

Ох уж эта юношеская восприимчивость! Захваченный историей, забыв о вражде с английской короной, я, каюсь, орал так же громко, как остальные.

Глава 4

Не знаю, который был час, когда переполненный мочевой пузырь заставил меня проснуться. Из закрытых ставнями окон сочился тусклый свет, но в большом зале пока царила тьма. Воздух – густой, спертый, насыщенный смрадом перегара и пердежа. Слышался храп. Под ворочающимися во сне людьми шуршала солома. Собака в глубоком сне заскулила и задергалась. Лежа на тюфяке, у двери в замковый двор – откуда тянул сквозняк, – я думал, как поступить. Можно потерпеть с походом в уборную до рассвета, но нарастающие позывы в нижней части тела говорили, что уснуть едва ли получится. Скоты вроде Бого не брезговали мочиться в тихом уголке, но я за время пребывания в Стригуиле воздерживался от этого. Лучше уж выйти на улицу, решил я со вздохом.

Приподнявшись на локте, я потянулся за сапогами, но тут меня остановил некий звук. Я обвел глазами комнату в поисках источника шума; казалось, его произвели украдкой. Не бессвязное бормотание спящего, не свистящий храп, не бестолковая попытка пьяного подняться на ноги. Звук раздался снова, и на этот раз я заметил, откуда он исходит: то была тень, более черная, чем окружающий мрак, и она кралась к двери. Я снова лег, боясь, что колотящееся сердце выдаст меня. Едва отваживаясь дышать, я выжидал до тех пор, пока шаги не затихли снаружи. Затем, зашнуровав сапоги, я зашагал по полу, стараясь не наступить на собратьев-оруженосцев или на скрипучую половицу.

У двери я прислушался, опасаясь, что неизвестный все еще может быть с той стороны порога. Ничего не услышав, я осторожно осмотрел безмолвный, как кладбище, двор. Снаружи было светлее, чем в зале, но до рассвета оставалось еще много времени. Ни души. Местный кот, примостившийся на бочке у двери в кухню, подозрительно поглядел на меня. Мне не было дела до него. Раздраженный из-за того, что так бездарно упустил добычу, я собрался было опорожнить мочевой пузырь, но краем глаза заметил шевеление в конюшне.

Повернув голову, я успел оглядеть фигуру входившего внутрь мужчины. На нем была темная туника, большего я сказать не мог. Питая скорее любопытство, чем подозрения, я спустился по лестнице и направился к ближайшей уборной. Справив нужду, я думал только о том, как вернуться на свой тюфяк и поспать, прежде чем наступит новый день с его заботами, и напрочь позабыл про виденную тень. И вспомнил, только услыхав шаги снаружи.

Застыв на месте и не сомневаясь, что меня непременно обнаружат, я с большим облегчением выдохнул, когда человек не стал заходить в уборную и двинулся к лестнице в большой зал. Мгновением спустя мной овладела досада, ведь мне так и не удалось установить личность посетителя конюшни. Припав ухом к дощатой стене, я пытался прикинуть, как высоко успел он подняться. Пустая затея – я ничего не мог расслышать. Единственным способом опознать неизвестного было выглянуть, рискуя тем, что меня заметят. Любопытство пересилило страх: я высунул голову из двери уборной.

Мужчина одолел уже две трети лестницы, но Фиц-Алдельма я узнал бы и с втрое большего расстояния. Ни у кого в Стригуиле не было такой здоровенной башки. В уме у меня мигом вспыхнуло подозрение. Стремление обыскать конюшню вытеснило мечты о сне и матрасе. Я выскочил из уборной и в спешке зацепил дверь плечом. Та широко распахнулась, и только до глухого не донесся бы скрип заржавленных петель.

Молясь, чтобы вошедший в большой зал Фиц-Алдельм ничего не услышал, я опрометью кинулся через двор в сенной сарай. Там, взобравшись на самую высокую копну, я залег, перепуганный и запыхавшийся. Пока я выжидал, запел петух. С улицы не доходило других звуков, и я начал надеяться, что спасся.

И тут кто-то задвигался снаружи. Шаги. Страх охватил меня. Это Фиц-Алдельм, больше некому. Я не осмеливался выглянуть за край копны. Если рыцарь войдет в сарай, то сразу меня заметит.

Необъяснимо, как удается человеку почувствовать на себе чей-то взгляд. Все еще прислушиваясь к Фиц-Алдельму, я повернул голову. Не далее как в шести шагах от меня, также на вершине копны, лежал один из беспризорных валлийских мальчишек, что обитали в замке и его окрестностях. В большинстве своем мы их просто не замечали, но я никогда не бил и не высмеивал этих бедолаг, как не раз делали на моих глазах Бого и его дружки.

Малец был лет восьми-девяти от роду – с глазами-бусинками, черный от грязи, как мавр, с худенькими, как тростинки, ручками и ножками. Без сомнения, он наблюдал за мной с самого моего появления в сарае. У него открылся рот.

По земляному полу затопали сапоги.

Это определенно был Фиц-Алдельм. В страхе, что мальчишка меня выдаст, я приложил палец к губам, надеясь, что мой умоляющий взгляд достаточно красноречив.

Малец, видимо, что-то уловил, потому как не произнес ни звука.

Шаги то удалялись, то приближались.

– Где эта чертова лестница? – проворчал Фиц-Алдельм.

Мерзавец намерен проверить, есть ли кто наверху, подумал я. Холодный пот выступил у меня на лбу. Обнаружив меня, Фиц-Алдельм убедится, что это я скрипнул дверными петлями. И предположит, что я наблюдал за ним в конюшне. Я приготовился к схватке с неминуемо печальным исходом: Фиц-Алдельм никогда не расставался с кинжалом, тогда как при мне оружия не было.

Шорох. Я повернул голову, сердце у меня ушло в пятки. При всем желании мне было не по силам предотвратить дальнейшие события. Заскользив тощим задом по сену, мальчишка на миг замер у края копны, а потом спрыгнул на пол.

Уверенный, что мне конец, что малец задумал выдать меня в расчете на вознаграждение, я взмолился Богу и всем его святым. Припомнив все свои молитвы, оставшиеся без ответа с тех самых пор, как серые чужеземцы напали на нашу страну, я пал духом и, зажмурившись, ждал, когда мальчишка свершит злое дело. Узнав, что я на копне, Фиц-Алдельм велит мне спуститься вниз и учинит жестокую расправу.

– Прятался там, да? – спросил голос Фиц-Алдельма, которому валлийский говор давался так же трудно, как ирландский.

– Нет, сэр.

Подзатыльник. Крик.

– Подсматривал за мной?

– Нет, сэр!

Еще удар. Плач, вскоре приглушенный.

– Не ври мне, парень. Что ты видел?

– Ничего, сэр. Ничего не видел! – закричал мальчишка срывающимся голосом.

– Твое счастье, если так. Обмолвись хоть одной живой душе, и окажешься на дне Уая.