Литургика

К архитектуре и живописи — двум главнейшим для храма искусствам — присоединяются и многочисленные другие: шитье, ткачество, обработка металла — все собирается в Церкви и служит одной цели, одному назначению. Более того, и разные виды материи, разные вещества собираются в храме. Можно вспомнить, какие вещества употребляются за богослужением: это и дым фимиама и ветви пальмы, и воск, и огонь, и вода, и пшеница, и елей. Все творение Божие и все, что мог сотворить человек присутствует в храме. Какой же момент является вершиной одухотворения и осмысления этого собирания, всего этого выражения соборной природы Церкви? Конечно, самый главный момент это богослужение, в котором ко всем уже перечисленным безгласным видам искусств присоединяется, может быть, еще более прекрасное: искусство церковного пения.

Надо сказать, что Устав регулирует не только порядок и состав богослужения, но и его музыкальный элемент, предписывая не только определенные напевы, но и характер их исполнения «косно» (медленно), «не борзяся» (не спеша), «велиим гласом» или «тихим и кротким гласом». Здесь мы должны остановиться и вспомнить о том, что такое пение и чем вообще оно отличается от обыкновенной речи. Даже из нашей обычной жизни мы знаем, что пение более возвышенно, более эмоционально наполнено, как бы приподнято над обыденным уровнем.

Вспомним, когда в Св. Писании упоминается пение. Так, едва пройдя Красное море и спасшись от преследований фараона, древний Израиль поет хвалебную песнь Богу (Исх. 15, 1-19). Из Нового Завета мы знаем, что Господь и Его ученики-апостолы после Тайной Вечери, «воспевше, изыдоша в гору Елеонску» (Мф. 26, 30). Павел и Сила пели в тюрьме (Деян. 16, 25), ап. Павел пишет в Послании к Ефесянам: «Исполняйтеся Духом глаголюще себе во псалмех и пениих, и песнех духовных» (Еф. 5, 18-19). Пение объявляется обязательным и важным элементом богослужения; более того, воспевая песни на службах, люди уподобляются ангелам. Об этом нам неоднократно говорят богослужебные тексты, этому есть множество других свидетельств. Самый образ пения в Церкви — антифонный — является подражанием ангельскому пению, которое было явлено в видении св. Игнатию Богоносцу. Ангелы, сменяя друг друга, воспевали на небесах торжественную песнь. Очень простые и памятные всем слова свидетельствуют нам о таком высоком призвании человеческого богослужения: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех; и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити».

Однако пение в богослужении не является самоцелью, услаждением слуха или каким-то украшающим элементом. Пение служит обязательным спутником, торжественным одеянием слова, которое является ядром, центром богослужения. Этому нас учат богослужебные тексты. Первая стихира на «Господи, воззвах» воскресной службы 8-го гласа начинается словами: «Вечернюю песнь и словесную службу Тебе, Христе, приносим…» Песнь и словесная служба! Это самое главное, что есть в нашем богослужении. Церковное пение, которое являет нам нерасторжимое, прекрасное единство звука и слова, может быть названо «звучащей иконой», самым, может быть, прекрасным человеческим приношением Богу-Слову, Которому мы желали бы служить.

Но в то же время вся эта возвышенная и прекрасная богослужебная жизнь регулируется очень строгими, конкретными правилами, т. е. вся эта служба, казалось бы, такая свободная, ничем не скованная, на самом деле подчиняется очень ясной идее чина и порядка, который и выражается в Уставе Церковном. Идея Устава соприродна самому богослужению. Еще в раннехристианские времена, которые мы называем харизматическими, во времена свободного проявления Духа в жизни людей, ап. Павел писал к Коринфянам: «Вся благообразно и по чину да бывают» (1 Кор. 14, 40) — пусть у вас все будет по порядку, устроено разумно и красиво.

Что же такое Устав? Какие-то рамки, сковывающие церковного человека? Строгие предписания, которым приходится подчиняться? По-видимому, с этим согласиться нельзя. Исполнение Устава является прежде всего первым и прекрасным послушанием Церкви, это похоже на послушание ребенка его матери. Чадо, может быть, не понимает, зачем ему делать то, что сказала мать, не понимает смысла этого, но покорно идет за ручку со своим родителем. Так и чадо церковное, покоряясь Уставу Матери-Церкви, непременно и очень быстро почувствует сладость выполнения Устава. Причем выполнению Устава в Церкви традиционно учатся до самых мелких, даже, на первый взгляд, второстепенных деталей.

Известен рассказ о строгом уставщике иеромонахе Варфоломее из Площанской пустыни Орловской губернии (до 1917 г.), который мог заметить чтецу: «Ты прочел Господи, помилуй 38 раз. Дочитай еще два раза». И архиепископ Афанасий Сахаров, к авторитету которого мы неоднократно будем обращаться и который может быть нашим учителем в любви к Уставу и знании его, по поводу этого рассказа замечает: «Это не придирка. Великая молитва должна быть совершаема с великим вниманием, с точным соблюдением Устава: точное до йоты выполнение Устава — это не буквоедство, а ревность — за послушание не нарушить ни на йоту установленного Церковью. Неверный в малом может ли быть верен в великом?»

Но не только подчинение и послушание проявляются в исполнении Устава. От самой глубокой древности и до наших дней мы слышим различные свидетельства о необыкновенной мудрости Устава церковного и той красоте, которая является в исполнении его. Приведу вам слова еще одного человека, которого уж никак невозможно заподозрить в буквоедстве и мелочности — слова о. Павла Флоренского, сказанные в частной беседе: «Только тогда, когда прочтешь Господи, помилуй 12 раз, где это положено, или 40 раз, где это указано по Уставу, не больше и не меньше — только тогда почувствуешь сладость этой молитвы».

Книга, в которой изложены важнейшие правила построения службы церковной, называется Типикон. Слово это греческое и нуждается в объяснении. Даже не зная греческого языка, можно почувствовать, от какого корня оно происходит и какое значение имеет. Этот корень есть даже в русском языке — «тип», т. е. образец, норма. «Типикон» является книгой образцов. Как вы понимаете, это несколько иной акцент, чем в славянском названии «Устав», здесь выявляются другие грани проблемы. Устав по-церковнославянски или Типикон по-гречески является не просто неким регулятором богослужения, его по справедливости можно назвать святоотеческим творением, поскольку в нем заключен многовековой опыт молитвенной жизни Церкви. И всякий, кто занимался историей Типикона или изучением его, обязательно начинал его любить, обязательно начинал чувствовать его значение.

Автор известнейшего исследования, которое называется «Толковый Типикон» (в начале века оно выходило в четырех выпусках и недавно было переиздано), профессор Киевской Духовной Академии М. Скабалланович так говорил о Типиконе: «Великая книга Типикон, но только для того, кто понял, т. е. знает его, как свои пять пальцев. Он убедится, что ни одного слова не сказано в нем по-пустому, что последняя мелочь в нем имеет связь с целым, […] есть камень в одном величественном здании нашего богослужения». Не изучив Устав досконально, довольно трудно понять, какой же смысл в многочисленных предписаниях этой книги, как уловить объединяющую их идею.

Но есть в Типиконе такие главы, такие предписания, красоту которых можно почувствовать сразу, Есть главы, которые похожи на поучение, дошедшее до нас издалека, на главу из древнего Патерика. Например, глава 31-я под названием «О еже како подобает имети будильника» (будильник — это брат, который будит монахов в монастыре): «В Великую четыредесятницу повелевает предстоятель единому от братий возбуждати братию в церкви (будить монахов в храме), иже на коеждо чтение, по еже почести мало чтущему (который во время каждого чтения, после того, как чтец прочтет немного), востает от своего места, и творит три поклоны насреди, и тако обходит братию молча; и коегождо аще обрящет дремлюща, возбуждает его тихо: он же, востав, приходит в среду (а тот — разбуженный — выходит на середину), и творит коленопреклонения три, и к ликом по единому: и, отшед, сядет на месте своем».