Чужая

Нирхасс утопил землю в их крови и теперь мчался, летел домой. Чувствовал себя дураком. Глупцом, обставленным, разряженным в шелка и веками не державшим в руках оружия, стариком. Страшился не успеть. Опоздать. От одной мысли, что Айи и Саны больше нет, делалось дурно. Мужчина гнал ее от себя, сосредотачиваясь на дороге. Злость и ярость — дикая, безудержная! Вот что владело им всецело.

Райан дышал недовольством ему в спину. Прожигал взглядом. Ненавистью. Отчаянием.

Они не встретили сопротивления ни на широкой дороге, ни в лесу на подступах к городу.

Хасарон блестел изморозью под лучами утреннего, яркого солнца. Был тих и спокоен. Почти безмятежен. Привычен. Только алая роза на реющем флаге смотровой башни кричала о подлом завоевателе. О чужаке за родными стенами. Рядом, на высоком шпиле, развевалась на ветру голубая, в темных, багровых пятнах ткань. Присмотрелся и взвыл, сердце остановилось, кровь отхлынула от разгоряченного лица.

Ее платье!

Ее платье.

Ее платье…

Райан замер рядом, конь его недовольно дергал большой мордой.

— Ты обещал! Ты клялся, что ей ничего не грозит! Шаррихас, раздери тебя тьма, ты клялся! Если ее нет, я убью тебя! Убью…

— Я дам тебе свой меч, — ответил Нирхасс, разглядывая стены своего города. Они быстро заполнялись лучниками. Кто-то, свистнув, швырнул им под ноги изрезанный, потрепанный корсет с ее запахом. Знакомый голос весело прокричал из-за стенок:

— Госпожа Шаррихасс готовится принять третий взвод, думаю этих она уже не выдержит!

И как подтверждение — дикий, отчаянный, полный боли крик откуда-то из недр Хасарона. Тихий, едва различимый. Далекий.

Зверь внутри взвыл.

Отчаяние застило глаза.

Дернулось на кончиках пальцев давно забытое тепло. Заискрилось, разгораясь. Вспыхивая белым, ослепительным пламенем. Пронзило острой болью его всего, наполняя каждую клеточку жгучей силой. Необузданной. Мощной. Конь под ним взбрыкнул, почуяв неладное. Ассур спрыгнул, корчась от мук, припадая на одно колено. Волосы его взметнулись, глаза закатились. В ушах стоял ее крик. Опустил объятые пламенем ладони к земле. Снег под ними стремительно таял. Стылая земля пошла трещинами, разверзлась. Устремилась разломам к высоким каменным стенам. Загрохотала, обрушаясь вековая кладка. Полетели навстречу стелы и арбалетные болты, не доставая цели. Плавились, не касаясь объятого седым пламенем, огромного тела. Взрывались, отлетая в стороны.

Райан и армия за его спиной замерли пораженные, оглушенные страшным воем. Свистом первородного огня, коим был объят их предводитель. Столь сильная магия лилась из него, заставляла вспыхивать ближайшие деревья, тлея за доли секунды.

Он поднялся. Шел вперед, ведомый ее болью и камень под его ногами обращался горячей крошкой. Стены и ворот будто и не бывало никогда. Все осыпалось, растворилось. Гвардейцы в панике бежали кто куда, прятались за хлипкими укрытиями. Но не было им спасения. Легкий поворот руки, едва уловимое движение пальцев и кровь вскипала в их жилах, сворачивалась. Варила захватчиков изнутри, превращая внутренности в тошнотворно воняющий кисель. А он все шел и шел вперед, разрушая собственный оплот, набитый трусливыми врагами.

Живых не оставалось. Ни людей, ни зверей, ни асуров. Все выжигалось, вытравливалось, как яд из гноящейся, кровоточащей раны. Даже пролетающие высоко в небе птицы падали замертво, разбиваясь о влажную землю.

Его армия шла следом. Переступая нагромождения мертвых тел, закрывая носы и слезящиеся глаза, не в силах выносить едкий запах горелой плоти.

Пруд, перед домом, что был покрыт толсты слоем льда, с приближением Нирхасса весь забурлил, зашипел испаряясь, вырываясь в наколенный до предела воздух клубами горячего пара.

И снова ее крик, только уже совсем рядом.

Легкое, почти неуловимое движение пальца и стекла с оглушающим звоном вылетели из рам, заблестели разноцветными осколками на свету. Ставни сорвало с петель. Дом содрогнулся. Все стихло. В оглушающей тишине он слышал ее тяжелое, надрывное дыхание и белоснежное пламя вспыхивало в нем с новой силой. Расправлялось за его спиной огромными, ослепительными крыльями. Ринувшиеся навстречу гвардейцы, не знали, что их ждет. Пятились назад. Но было поздно. Оседали, плача кровавыми, кипящими слезами, еще больше подпитывая его огонь, спавший веками.

Дверь в залу осела на каменный пол пылью. Нирхасс замер, белыми глазами разыскивая ее.

Айя лежала на полу, раскинув в стороны безвольные, слабые руки, некогда светлая сорочка была черной от крови. Тело изрезано, испещрено кровавыми полосами. Ширрин застыла над ней с длинным, изогнутым кинжалом, по которому стекали алые капли, гулко шлепаясь о холодный, темный камень.

Котрон понимая, что это конец, дернулся вперед, в отчаянном желании прикрыть собой свое дитя. Короткий взмах ресниц, резкий, оглушительный хруст и голова правителя севера, откинулась назад, искусная корона, звеня и подпрыгивая покатилась под стол. Из горла показался огрызок позвоночника, пробивший острый кадык и тонкую кожу. Кровь хлынула фонтаном, оросив пространство вокруг. Ширрин взвыла не своим голосом, выронила из изящных ручек орудие пыток, которым всю ночь истязала свою беззащитную пленницу. Отыгрывалась, получая дикое, нечеловеческое наслаждение. Ринулась было к отцу, громко прокричав:

— Нет! Нир!

И завизжала, вздернутая невидимой силой и вжатая, вбитая в потолок.

Райан метнулся к поднимающейся на дрожащих руках Айе. Осторожно прижал к себе, пытаясь поймать, спадающую со скользких от крови плеч, сорочку.

А над их головами горела заживо в белесом пламени прекрасная наследница трона северных земель. Горела медленно, взрывая помещение нечеловеческим криком. Умирала от огня мужчины, коим была болезненно одержима. Которого хотела присвоить невзирая ни на что, не обращая внимания на его же чувства. Принимая свой эгоизм и желание обладать за любовь.

— Не смотри, — шептал Райан, на ухо воющей от ужаса Айе, — не смори!

Когда все стихло, несчастная перевела взгляд на своего ассура. Нирхасс стоял в центре залы, объятый своим же огнем. Глубоко и рвано дышал. Смотрел прямо на нее прозрачными, уставшими глазами. Пошатнулся, сделал пару шагов и рухнул на колени, упираясь ладонями в пол. Задрожал всем своим огромным телом. Пепел волос занавесил его искаженное мукой лицо. Казалось, еще немного и его не станет. Айя дернулась в чужих, сильных руках, что только крепче ее перехватили. Вскинулась навстречу к нему. На боль не обращала внимания. Все ее существо рвалось в Нирхассу, тянулось.

— Айя, нет! — удерживал ее Райан, шептал испуганно в слипшиеся, солено пахнущие волосы. — Он уже не жилец. Никто не выдержит такой силы.

— Что? — обмерла девушка, забыв, как дышать. Еще сильнее забилась, силясь освободиться из стальной хватки. Не сводя глаз со своего мужчины, что очевидно для каждого, молча терпел невыносимую боль. — Пусти!

— Нет!

— Пусти, Райан! Пусти меня! — царапая широкие ладони кричала измученная пленница чужого мира, срывая голос, обливаясь слезами. Из самого ее нутра рвалось звериное, отчаянное, — отпусти меня!

— Он сгорит, дура! Ему уже не помочь! — кричал исступленно ей в ухо белокурый ассур.

— Значит я погибну с ним! Убери руки! Убери от меня свои руки! — рычала, пытаясь укусить.

Во лбу ее разгорался слабый, тусклый свет. Растекался по перепачканной в крови и пыли коже.

Кто-то сбоку восхищенно воскликнул:

— Печать Иерехиля! Печать Творца! Благословение вечной жизнью!

Райан обессиленно осел, разжимая хватку. Обреченно смотрел, как его любимая женщина, оскальзываясь и спотыкаясь, бежит навстречу неминуемой смерти. Как падает на и без того содранные колени, врываясь с диким криком в яркое, ослепляющее пламя. Обнимает огромные плечи погибающего мужа, вжимается в него…

Айю драло на куски, пекло, выжигало. Но несчастная упорно оставалась на месте, продолжала обнимать своего господина. Горела вместе с ним. Прижимала к себе его тяжелую голову.