Спрятанная местью

Поразительно!

Я только что встретила Луку Манчини и все, о чем я могу думать, так это проклятые глаза Фабио. У Луки, между прочим, цвет глаз такой же запоминающийся — ярко-голубой. Однако это не поражает меня настолько.

Я врезаюсь во что-то и морщюсь.

— Что за…

Я резко замолкаю, когда перевожу взгляд за Сивилью.

Мужчина в черной маске прижимает пистолет к ее виску, но его взгляд сосредоточен на мне.

Дыхание останавливается и все, что я могу делать — это смотреть в эти жестокие глаза, которые совсем не похожи на глаза Фабио.

— Ты очень похожа на нее. — задумчиво говорит он, но вся его поза кричит об отвращении. — И на своего проклятого отца.

В горле образовывается комок размером с Африку, но странно то, что я не могу пошевелиться. Мое тело впало в ступор и все тренировки с Фабио никак не помогают, когда это действительно нужно.

О ком он говорит? О моих родителях? Откуда он может их знать? Мы в Италии, а мама по другую сторону океана. Папа вообще умер много лет назад. Как он смеет проклинать его, даже не зная?

Или он говорит о моих биологических родителях?

Он может знать их? Они были как-то связаны с этим психопатом?

В следующую секунду мужчина переводит взгляд на Сивилью и двигаясь невероятно быстро, бьет ее прикладом пистолета где-то в области затылка. Пошатываясь, она в конечном итоге оседает на пол.

Я хватаю ее подмышками, выходя из транса, и пытаюсь хоть как-то смягчить падение.

Что-то щелкает, и я поднимаю взгляд, встречаясь с дулом пистолета.

ГЛАВА 17

— Мамочка! Смотри, что я нарисовала!

Я очень горда своей работой, которую наконец закончила сегодня в школе. Хочется скорее показать ее родителям и получить какое-нибудь вознаграждение. Может они позволят съесть мое любимое мороженное или же лаймовый пирог из кондитерской недалеко от дома?

Мечтательно вздохнув, я с улыбкой захожу на кухню, где обычно мама накладывает мне еду, заранее зная во сколько я приду.

Но в этот раз меня встречает тишина. Кухня пуста и нет никаких следов того, что здесь кто-то недавно готовил. Даже запаха.

Я хмурюсь, стараясь не расстраиваться.

Вот еще!

Сейчас пойду наверх к папе, покажу сначала ему. Может, даже, мама с ним в комнате. Мы часто вместе смотрим фильмы с тех пор, как состояние папочки стало ухудшаться. Он часто кашляет и когда приступы затягиваются, я вижу, как мама вытирает слезы, но продолжает улыбаться, делая вид, что ничего серьезного не произошло и, что ей просто попала соринка в глаз.

Но я же не маленькая!

Я прекрасно знаю, что она ведет себя так ради меня. Даже папа всегда одаривает меня вымученной улыбкой и говорит, что все хорошо.

Но ничего нехорошо!

Я прижимаю лист с рисунком к груди и стараюсь как можно быстрее дойти до лестницы. По пути я снимаю обувь, потому что мама не любит, когда я в ней поднимаюсь наверх, занося пыль с улицы. Все это плохо влияет на здоровье папы.

Я забегаю в комнату, улыбаясь во все зубы, хотя недавно передний выпал, но мне все равно. Родители сказали, что новые зубы будут красивее прежних.

— Папа! — тихо произношу я, закрывая за собой дверь.

Шуметь нельзя. Это может плохо отразится на его нервной системе.

Я сворачиваю из небольшого коридорчика за ширму и рисунок выпадает из моих рук.

Мама лежит на папиной кровати и смотрит в стену напротив. Ее глаза красные и выражают непреодолимую тоску и боль.

Улыбка сходит с моего лица и глаза наполняются слезами, когда я подхожу ближе.

— Где папочка? — шепчу я и чувствую влагу на щеках.

Мама закрывает глаза и тихий всхлип срывается с ее губ, когда она протягивает ко мне свои дрожащие руки, садясь на кровати, и прижимает к себе.

— Его забрали ангелы, малышка.

Шепчет она в мои волосы и крепче сжимает в объятиях.

Внезапно все становится неважно. Больше не хочется мороженного и даже лаймового пирога. Рисунок не играет никакой роли. Гордость отца за меня не спасла его.

Зачем тогда все это нужно? Стоит ли стараться быть хорошей и примерной дочерью, если родители все равно меня покинут и никто не будет меня хвалить больше?

Слезы душат меня, когда я прижимаюсь к груди мамы.

Стоит!

Папа смотрит на меня с небес, а мама рядом и пока она со мной я сделаю все, чтобы снова вызвать улыбку на ее лице.

В день смерти моего отца я впервые осознала всю хрупкость человеческой жизни и делала все, чтобы осчастливить маму. Чтобы она гордилась мной и ее боль немного, но отпустила. Она радовалась моим достижениям, хвалила за хорошие оценки и ослепительно улыбалась, когда я делала подарки на ее дни рождения своими руками. Это происходило из года в год и каждый раз это была разная вещь, но всегда сопровождалась письмом с пожеланиями.

Теперь этого никогда не случится.

Первая мысль, пришедшая ко мне в голову, когда в меня прицелились.

Я больше никогда не увижу ее и Стеллу.

Вторая мысль перед тем, как мир погрузился во тьму.

Изумрудный пронзительный взгляд, направленный на меня, заставляющий кожу покрываться мурашками, а сердце неистово биться.

Это третья мысль, когда мои глаза открылись и я застонала от боли в теле.

Яркий свет лампы бил мне в глаза, и я сразу же их прищурила, стараясь уменьшить контакт с раздражителем, но это было невозможно. Даже через закрытые веки я чувствовала его.

Такое странное ощущение…

Ужасно холодный пол температурой с ледышку, прижимающий со спины и тяжесть одежды, давящей сверху.

Нет.

Отовсюду.

Ее швы вызывают зуд по всему телу и не дают вдохнуть. Во мне просыпается паника и я пытаюсь поднять руку, чтобы схватится за горло, попытаться избавиться от удушливого ощущения, но не могу. Она словно приросла к холодному полу.

Я осторожно приоткрываю глаза, пытаясь не обращать внимания на назойливый шум работающей лампы, но все, что я вижу — это стены, сужающиеся с каждой секундой.

Мой рот открывается в беззвучном крике, но ни один звук не может сорваться с губ. Тяжелое дыхание застревает в горле, и я начинаю задыхаться. Слезы одна за другой катятся из глаз, но я не шевелюсь, словно тело приклеили к полу.

Белый туман заполняет мое зрение и я, задыхаясь, кричу, но этот пронзительный звук не покидает моей головы.

Очертания более темных теней вырисовываются в тумане и образуют длинные тела с щупальцами.

Они тянутся ко мне, но я сопротивляюсь, на что слышу лишь издевающийся смех. Мой крик смешивается с их смехом, и голова лопается от пронзительного визга.

***

Они шепчут, что я должна упасть.

Должна ли?

Шепчут, чтобы я открыла глаза.

Открыть?

Шепчут, убеждая впустить их глубже.

Впустить?

Умоляют взглянуть на них, подчиниться, дать волю… Говорят, что я почувствую себя лучше. Они лгут! Их когти впиваются в мою шею и душат. Душат так сильно, что мои собственный пальцы впиваются в холодный пол и покрываются кровью. Это меня окружает. Они летают и летаю… Шепчут и шепчут… Смеются и кричат, вынуждая поддаться их силе и взглянуть в эти черные глаза.

Глаза смерти.

Я не делаю и тогда мое тело сдавливают стены. Они продолжают давить, пока все, что от меня остается — это пыль, витающая в воздухе.

Я кричу, умоляю остановится, позволить остаться частичками моего существа и парить в воздухе, но они не дают желаемого…

Их фигуры врезаются в меня и тогда я снова оказываюсь прижатой к холодному полу, сдерживаемая мучительными швами одежды и слушая их бесконечные вопли. И все повторяется сначала.

Раз за разом.

Круг за кругом.

***

Я поддалась.

Они вторглись в мое тело. Наполнили до самых краев. Холод теперь ощущается блаженной прохладой, а одежда не кажется неудобной.

Однако они продолжают кричать, требуя впустить полностью. Голова продолжает взрываться, но теперь это давление исходит не только снаружи. Я чувствую их внутри, и они все еще недовольны.