Услышь мою тишину

Я всего лишь сделала то, что давно должна была сделать, но небо вдруг стало прозрачней и выше, а воздух — чище. Паша любуется пронзительно-синими далями, его челка отливает медью, а мое сердце заходится от его потрясающей красоты.

— Тамара Андреевна планирует установить памятник, — задумчиво произносит он. — Макет уже готов, остались последние штрихи. Стасе бы понравилось.

Упоминание о маме сродни удару под дых — я шиплю от внезапной фантомной боли, невыносимой и резкой.

— Как она? Ты ее видел?

Паша кивает.

— Я иногда прихожу сюда. Естественно, мы видимся и о многом говорим. На похоронах я ее не узнал, но когда появилась надежда на твое выздоровление, ей стало намного лучше.

Стыд, словно крутой кипяток, обжигает и уничтожает меня. Вместо благодарности, поддержки и утешений, я наговорила маме ужасных вещей, оскорбила, в истерике выгнала. Я никогда не посмею появиться перед ней. Я не заслуживаю прощения.

Закусив губу, разглядываю кипенно-белые ватные облака. Спотыкаюсь о кочку и налегаю на трость; Паша реагирует — на мгновение замедляет шаг, но, убедившись, что я в норме, тут же возвращается к своему привычному темпу. Выбиваюсь из сил, изнываю от зноя, но не отстаю — я буду с ним и в горе, и в радости даже после смерти. Перехватываю трость, на ходу сбрасываю ненавистную рубашку, остаюсь в одном топе и связываю на талии рукава. Легкий ветерок приятно холодит шрамы, но Паша будто не видит их — в медовых глазах тлеет умиротворение и спокойствие.

Сегодня один из тех дней, что меняют судьбы и запоминаются навечно. Сегодня мы по-настоящему счастливы.

И мы никогда не забудем, кем являемся сейчас…

— Спасибо, что согласилась! — Паша останавливается, раскрывает объятия, и я бросаюсь в них, ощущая его мятное дыхание у губ: — Я очень сильно тебя люблю.

— Спасибо. — Дрожу я, вцепившись в его футболку. — Спасибо, что вытащил меня.

Только вернувшись в привычную городскую суету и шум, я вспоминаю об оставленных на время проблемах, и тяжелый диалог с Ксю выползает на передний план.

Смогла ли я помочь Сороке? Я прислушиваюсь к себе, но не слышу даже отголосков запредельного ужаса и тоски, терзавших его неупокоенную душу. Значит ли это, что Ксю все поняла и готова поговорить с Ником?

Маршрутка тормозит на парковке ТЦ, и я дергаюсь от внезапного озарения:

— Паш, а давай кофе выпьем? В кафешке под куполом. Как раньше…

Паша хватает рюкзак, сжимает мою ладонь, и мы, вслед за другими пассажирами, выбираемся наружу. С реки тянет тиной и стоячей водой, стеклянные двери торгового центра беспрестанно вращаются, поглощая и выпуская на волю потоки людей.

В диком волнении схожу с эскалатора, пробираюсь через галдящий фудкорт, и прозрачные створки разъезжаются перед носом, приглашая нас в прохладный уют кофейни.

Я сразу обращаю внимание на плотную фигуру бариста за стойкой — это не Ксю…

Занимаю кресло напротив Паши, озираюсь по сторонам, выискивая ее, но вижу только перекошенные рожи официанток — они оценивают парня рядом со мной и презрительно морщатся при виде шрамов на моих предплечьях.

Одна из них, Лера, не совладав с нервами, срывается с места и, обмахиваясь пластиковым подносом, подваливает к нам:

— Что будете заказывать? Инвалидам без очереди.

— Я похож на инвалида? — отзывается Паша и обворожительно скалится. — Мило. Тогда мне доппио. Черный, как моя душа. И без намека на сахар. Моей благоверной — то же самое.

Лера багровеет от досады, но невинно хлопает ресницами:

— Влада, здравствуй! Кстати, Ксения Николаевна уволилась сегодня утром. Забрала вещички и смоталась. Разве ты не в курсе? — Она просекает мое замешательство и неискренне сокрушается: — Неужели она тебе ничего не сказала?

53

Впервые за три десятка лет убитая квартира на отшибе переживает грандиозный ремонт — форточки плотно прикрыты, духота замкнутого пространства пропитана запахами сырой бумаги, побелки, краски и клея. Пол застелен газетами в кляксах и белых разводах, завален рулонами и лоскутами обоев, разнокалиберными кистями и валиками. В углу, за стремянкой, притаилась спортивная сумка с вещами Паши. Его испачканное мелом лицо всплывает в памяти и вызывает улыбку.

Начать нашу историю с обновления интерьера предложил именно он, чем растопил сердце престарелой хозяйки — дотошная бабка сдалась и благословила нас на великие дела.

Жизнь бьет ключом, вытесняет рефлексию, дурные мысли и самобичевание — все, что не давало дышать и тянуло в пропасть. Вечера наполнены веселыми приколами и хохотом, долгими пристальными взглядами и тишиной, искренними разговорами по душам и теплыми объятиями за просмотром сериалов. А короткие ночи проходят без сна. Мы бледны и изрядно измотаны, но нас адски, непреодолимо тянет друг к другу.

Слабость и отголоски приятной боли разливаются по телу.

Глотаю кофе и, уперев ладони в подоконник, смотрю на опустевший тротуар. Минуту назад, мечтательно глядя вдаль на трубы ТЭЦ, по нему вразвалочку прошел Паша и скрылся за углом.

Вздыхаю и на миг зажмуриваюсь. Этот неотразимый мальчишка, мой лучший друг Паша, скоро станет моим мужем…

Работа, быт, общий бюджет, проблемы, решаемые сообща. Взрослая игра, в которую мы пробуем играть, больше не пугает. Она нравится мне. Возможно, я сошла с ума.

Лишь одно обстоятельство портит кровь — Ксю проигнорировала добрую сотню сообщений, а потом и вовсе отключила телефон.

Не теряю присутствия духа, ищу знаки свыше и стараюсь не волноваться. В последние дни мир Сороки не вклинивается в мою реальность, не тревожит сон. Означает ли это, что он обрел все, в чем так сильно нуждался?..

Раздражая официанток, мы с Пашей часто забредаем в кофейню торгового центра, но мои робкие надежды тают с каждым днем. Ксю исчезла со всех радаров.

Невыносимо осознавать, что хрупкая дружба рассыпалась. Что девушка, не пожалевшая для меня слов поддержки, доброты и участия, ушла из ветхой квартиры, недоумевая и презирая. Подействовали ли мои речи? Уловила ли Ксю боль, одиночество и ужас безвременно покинувшего ее Сороки? К чему она в результате пришла?

Вопросы множатся, в очередной раз провоцируя головную боль.

Если Ксю все же прислушалась к моим бредовым речам, освободила себя и Сороку, открыла сердце и решилась изменить будущее, подтвердить это сможет только замороженный молчаливый парень, покрытый татуировками. Ник.

Я подношу пиалу к губам и густо краснею.

В ту странную ночь я и он пересекли незримую черту — слишком нуждались друг в друге, слишком сблизились и раскрылись, слишком двусмысленно обнимались. Снова заглянуть в его ледяные глаза и не сгореть от стыда — почти невыполнимая миссия. Но иных вариантов нет.

Черно-белая сорока, вызвавшая бурный восторг у обнаружившего ее Паши, темнеет на бедре, привлекает внимание, и мозг внезапно выдает блестящую идею: я ведь могу заявиться в салон в качестве клиента! Условиться с Ником о новом тату и под шумок выведать подробности о Ксю и изменениях в его личной жизни.

Нетерпение зудит и покалывает в кончиках пальцев — я скучаю по Озеркам, по людям, которых встретила там, по жизни, прожитой вместе с ними. По однотипным постройкам, бетонным заборам, трещинам в асфальте и розовому небу. По несбыточным мечтам, что обязательно сбудутся у других. По Сороке…

Одним глотком допиваю кофе, стираю едкую слезу, выискиваю в завалах шорты и топ, без стеснения влезаю в них. Прихватив трость, выбираюсь в прохладу подъезда и ковыляю вниз.

Троллейбус тарахтит на светофоре, дергается и устремляется вперед. Девушки на соседнем сиденье громко обсуждают мои шрамы — спорят, кривятся, предполагают… Дискомфорт жалит, желание прикрыться, вскочить и сбежать проходится противным холодком по телу, но я мысленно считаю до десяти и отворачиваюсь к окну.

«…Твои раны — это твоя жизнь, твоя история, ее не нужно стыдиться. В некотором роде они — твое счастье, потому что теперь рядом с тобой не будет случайных людей, — чистый голос Ксю звучит в подкорке и удерживает от резких движений. — Шрамы, как лакмусовая бумажка, сразу выведут на чистую воду негодяев и притянут к тебе только обладателей чистых сердец».