Услышь мою тишину

— Его обнаружили не сразу. Неделя прошла в бреду — надежда, бессилие, ужас, снова надежда, но… Чуда не случилось. После похорон я долго искала его в других людях — упрямо, безумно, невыносимо. Хваталась за незнакомых прохожих, сидела под его дверью, жрала какие-то таблетки, чтобы спать.

Поступали угрозы, но я их не помню. Мы переехали, но я все глубже и глубже погружалась в пучину небытия — не ела, не разговаривала, ничем не интересовалась. Свет померк.

Как-то раз я бесцельно каталась в троллейбусе по Кольцевой, четко осознавая, что мне скоро придет конец… И увидела в салоне объявление: в кризисный центр, куда направляли людей после попытки самоубийства или безутешных родственников, требовались волонтеры. Я с великим рвением принялась за работу — она меня спасла. Мне было плохо, но в моих силах было помочь тем, кому еще хуже. После технаря я год помогала в клинике для наркоманов. Именно в этих учреждениях я научилась говорить. Не замалчивать проблему — иначе крышка. Там я заново научилась жалеть, сочувствовать, раскрываться и получать поддержку в ответ. Мне нельзя унывать! Потому что за меня отдали жизнь…

Ксю избавляется от истлевшей до фильтра сигареты, спускается на пол, шагает к столу, откусывает половину овсяного печенья, старательно жует и запивает холодным кофе.

Она мурлычет от удовольствия, и я смеюсь сквозь всхлипы — настолько неподдельны и забавны ее эмоции.

— Мне очень мало нужно для счастья, — поясняет она и озирается по сторонам, — кстати, где твой телефон?

— Что? Зачем? — теряюсь я, не поспевая за ее умозаключениями, но в мою ладонь уже ложится теплый пластик его корпуса.

— Я многое повидала и уверена — твоему парнишке непросто сейчас! — Ксю снова царапает меня цепким профессиональным взглядом. — Не стыдись себя, Влада, прими новый расклад. Напиши ему одно простое сообщение. Вам нужно поговорить.

Я поддаюсь порыву — забираю телефон, дрожащими пальцами отбиваю короткий текст, и на экране остаются влажные следы.

— Он ответит! — заверяет Ксю. — Он выйдет на связь. Все будет хорошо. Не смей больше плакать.

46

В актовом зале духота и гул, кто-то кашляет, кто-то ржет, усиленный колонками визг директрисы эхом разносится по помещению и с размаху бьет по башке. Учебный год закончен, сессия сдана, впереди практика… и желание покинуть этот чертов колледж возросло до предела.

Мы решили устроить отвальную, мотануть с ночевкой в лес — Пашина гитара, палатка и спальники уже свалены горой в нашей тесной прихожей.

А завтра с утра всех ждет сбор на вокзале, путешествие по краям и весям и три недели прелестей сельской жизни.

Стася, прислонившись к стене, увлеченно сдирает с ногтя неоновое покрытие, я обмахиваюсь свернутой в трубочку тетрадкой и изнываю от нетерпения. За окнами колышутся зеленые кроны тополей, куски ваты плывут по синему небу, а здесь, в «храме науки», продолжается тупой никому не нужный концерт.

Директриса брызжет слюной от восторга, приглашая на сцену «красу и гордость… лауреата… настоящего таланта…», и из-за кулис, в обнимку с аккордеоном, выходит Паша.

Публика, состоящая из скучающих студентов, встречает его свистом и улюлюканьем.

Я тоже усмехаюсь — Паша ненавидит аккордеон и подобные мероприятия и, не скупясь на выражения, высказал это руководству учебного заведения, да только отвертеться от позора все равно не сумел.

Он вешает на плечо ремень и с отсутствующим видом зажимает аккорды. Раздается удивительная мелодия, и земля замедляет вращение. Я смотрю на него во все глаза, качаюсь на волнах волшебства, не могу оторваться от красивого лица, длинных изящных пальцев, порхающих над клавишами и кнопками, прямой как струна спины, строгого костюма и галстука-бабочки. Душа трепещет, как стрекоза на иголке.

В зале воцаряется тишина, а я стою с открытым ртом и не могу въехать в происходящее.

Этот парень — не закадычный друг, которого мы пришли поддержать и утешить впоследствии пивом. Он — идеал с обложки модного журнала, недосягаемый кумир, звезда…

Стася хлопает пушистыми ресницами и бесцеремонно толкает меня в плечо:

— Ты тоже видишь это? Пашка… охренеть… Охренеть!!!

Мы еще долго приходим в себя, ожидая его у крыльца колледжа. Наконец он прорывается сквозь толпу и легко сбегает по ступеням — сложенный пиджак болтается на руке, белая рубашка расстегнута, улыбка сияет и разгоняет мой пульс.

Стася с воплем бросается к нему, едва не сбивает с ног, он сгребает ее в охапку и кружит в объятиях. Я смотрю на них, и обида выхолаживает все тепло.

Это наш ритуал, я следующая… но подойти не решаюсь. Мнусь поодаль, не понимая накрывших меня болезненных эмоций, и ловлю Пашин быстрый пронзительный взгляд.

Стася идет впереди и рассуждает о вещах, необходимых в походе — о спичках и гитаре, заряднике и спирали от комаров; за ней, периодически спотыкаясь, модельной походкой вышагивает Паша. Я замыкаю строй.

Внезапно дорогая ткань плюхается в пыль — Паша роняет пиджак и мешкает, и я по инерции пролетаю мимо.

Но тут же слышу дыхание у уха — он нагоняет меня, и большая теплая ладонь крепко сжимает мою.

Сердце взрывается на миллионы стекляшек, колени слабеют… Я просто иду рядом с Пашей и уверяю себя, что это по-дружески.

Вздрагиваю и просыпаюсь — в ванной раздается шум воды и забористый мат новой подруги, Стасина кровать уже заправлена, а моя пижама сиротливо болтается на полированной спинке. Ночной разговор возвращается в мысли и полностью занимает их, но сон все еще туманит мозг.

Паша… Не я, а Паша тогда сделал первый шаг.

И я не сомневалась — потому что наши чувства были честными, чистыми, настоящими. В произошедшем нет его вины. Нас тянуло друг к другу, поэтому Стася ушла в сторону. Как и Ник, ставший свидетелем любви Сороки и Ксю.

Нахожу под подушкой телефон и, морщась от яркого солнца, всматриваюсь в тусклый экран.

Непрочитанных сообщений нет.

Но я благодарна Ксю за сказанные слова — нужные, своевременные, во многом повторившие слова Сороки. Она согрела мою душу, разложила все по полочкам, показала мир с другой стороны.

Паше не лучше, чем мне, и этим объясняется его разительная перемена — потухшие глаза, молчание, скованность и исступленная больная страсть той ночи. Выходит, еще не все потеряно для меня, и я осторожно пробую свыкнуться со шрамами и заново довериться ему.

Я весь день проверяю папку входящих, но Паша не отвечает. Дыра в груди разрастается до размеров черной пропасти, я разрываюсь на части, я так боюсь потерять его навсегда…

Из ступора меня выводит все та же Ксю:

— Влада, подмени ненадолго! Сгоняю к девочкам на первый этаж. — Она растерянно вертит в руках сим-карту. — Не работает, а я не звонила маме. Только не вздумай рисовать! Стаканчики подавай закрытыми, а детям клади побольше зефирок.

— Как скажешь! — С готовностью встаю за стойку, и официантки переглядываются — теперь мы с Ксю на «ты», и сей факт их изрядно раздражает.

Ксю вешает фартук на крючок и убегает, изящно огибая столики фудкорта, а я с восторгом пялюсь на ее стройную фигуру.

Она классная. И дело даже не в красоте — Миха не выбрал бы ее, не будь у нее внутреннего стержня, чистой души и светлой энергетики. Она похожа на Стасю, но намного сильнее ее. Она хранит в себе чудовищную боль, преданность и любовь, но помнит, «кем была, когда была счастлива» и живет на всю катушку.

Так почему же Сорока все еще здесь?

Я вновь впадаю в отчаяние. Совсем скоро окончится срок подработки, вернется постоянная помощница Ксю, а я в тупике и никак не могу из него выбраться.

Стеклянные створки плавно разъезжаются, впустив в прохладный уют кофейни шум торгового центра и запах картошки-фри, в зал входит пожилая женщина и худой бледный пацан лет одиннадцати. Он сразу направляется к стойке, и я напрягаюсь — мой первый клиент оказался ребенком, от них только и жди беды!