Услышь мою тишину

Скрип качелей влетает в открытую форточку вместе с ароматами желтых цветов, раскрывшихся в палисадниках. Июнь подходит к концу. Время неумолимо идет вперед, оставляя позади поколения и эпохи.

И пусть я тоже всего лишь ничтожная пылинка, обитающая на задворках вселенной, я бы хотела прожить отмеренный мне срок ярко. Я бы хотела дарить любовь людям. Ведь ее настолько много, что она не вмещается в груди.

С опаской и недоумением кошусь на телефон, лежащий мертвым грузом на столе — в квартире Ника он разразился ворохом сообщений о Пашиных пропущенных звонках трехдневной давности, но теперь упорно молчит.

Паша больше не звонит мне и не присылает фотографий.

Тоска изнутри давит на ребра — мне сейчас не хватает его до воя. Не хватает его сдержанных ухмылок, таящих в себе лавину сарказма, огня и страсти, его деликатности, заботы и надежных широких плеч, за которыми можно спрятаться от любого ветра.

Похоже, на сей раз все действительно закончилось.

Я так торопила наступление этого момента. Но отчего же тогда мне так страшно и мучительно одиноко?..

Глотаю ком, ставший поперек горла, споласкиваю пиалу под ледяной струей, покидаю кухню и, держась за углы, перебираюсь в необжитую комнату.

В сваленных в углу коробках нахожу Стасину лампу для маникюра, разноцветные гель-лаки, формочки и цепочки, заказанные когда-то ею в интернет-магазине, и пытаюсь творить.

Но лак растекается бесформенной лужицей, кулон выходит безобразным — все же талантов сестры у меня нет.

Я вздыхаю.

Зато у меня есть другие таланты — упрямство, настойчивость и упертость, граничащие с отмороженностью. И дар убеждения — не хуже, чем у Сороки.

Я провела ночь в компании бывшего наркомана — пьяного мутного взрослого парня, умудрилась не пострадать и расстаться с ним абсолютно счастливой.

Возможно, я сделала для Сороки достаточно и должна расслабиться. Но интуиция кричит, что это не так.

Он не ушел.

Еще чья-то неизбывная боль держит его на этом свете. Она мечется в моей груди, ноет, изводит, свербит…

Окончательно признаю поражение, прячу Стасины принадлежности обратно в коробку, шаркаю в прихожую и бросаю бракованный кулон в мусорное ведро.

Возвращаюсь, разматываю наушники, заглушаю музыкой мысли и вытягиваюсь на кровати.

По потолку ползут сиреневые тени и розовые солнечные пятна, на город опускаются осторожные сумерки.

Рефрен песни нашептывает просьбу простить, веки тяжелеют, глаза закрываются…

Меня забрасывает в непроглядную тьму благоухающей сиренями и черемухами майской ночи.

Над городом дымят трубы и взрываются салюты, а я боюсь дышать, не делаю резких движений и плавлюсь, улавливая трепет сидящей рядом девчонки.

Листья кустов, окруживших нашу лавочку, золотит свет фонаря, в пальцах тлеет одна на двоих сигарета. Девчонка жмется ко мне и заходится в восторженном вздохе:

— Я люблю тебя, Сорока. Ты даже не представляешь, как сильно я люблю тебя…

Крыша съезжает, как от хорошей затяжки забористой дури, кулаки наливаются силой, сердце грохочет, мозг отказывает. Пьяные мысли забредают не туда и обжигают кипятком, но я стараюсь быть мужиком и ни о чем таком не думать…

Только не сейчас. Не во время ее признания.

Я просто балдею, уплываю от кайфа и опускаю руку на ее хрупкую талию. Она вздрагивает, льнет еще ближе и всхлипывает:

— Сорока, я совсем двинулась: теряю лежащие на видном месте вещи, проезжаю остановки, не слышу, что говорят преподы в технаре. Маме дома приходится по сто раз меня окликать. Перед глазами только ты… Я не знаю, что мне делать. Но мне нравится чувствовать это. У меня появился смысл просыпаться по утрам. Если ты бросишь меня, ты будешь последним уродом, Сорока!

Я хмыкаю. Такого не случится. У меня никогда больше не будет других девчонок.

Я нашел ее. Мне охрененно.

— А если ты влюбишься в кого-нибудь другого? — шучу в ответ, и она фыркает как ежик.

— Ты больной?

Беззаботно смеюсь и еще крепче ее обнимаю.

Сверчок отправляет в космос сигналы, ветер гоняет по асфальту скомканный фантик, под подошвами кедов хрустит битое стекло.

Я задумываюсь о ее жизни без меня…

Вообще-то я часто размышляю о том, каким бы был мир, если бы я умер. Эта фигня постоянно выбивает меня из реальности и очень напрягает.

Вот и сейчас я представляю, что меня нет, а мою Ксю обнимает кто-то другой.

Горечь поднимается из желудка, ярость заливает все вокруг красной краской, зубы сводит. Я зверею. Но в памяти вспыхивает ее улыбка — нежная, светлая, способная растопить любой лед…

И я сдуваюсь.

Я или кто-то еще — не все ли равно, если с ним она будет счастливой?

За ее благополучие я бы не раздумывая шагнул в огонь.

— Ксю. — Я отщелкиваю окурок и шепчу в ее теплое ухо: — Если по какой-то причине я не смогу быть с тобой рядом, ты… не теряй смысла. Найди достойного чувака и люби его. А я всегда буду желать тебе счастья.

42

Грохот ползущих вверх рольставен, эхо голосов, лампы, вспыхивающие в темных помещениях — торговый центр просыпается и заполняется людьми. Прислонившись к стене, я уже полчаса смиренно жду момента, когда суровый охранник откроет доступ к эскалатору.

Я пришла слишком рано — всему виной сон, сморивший меня накануне и внезапно прервавшийся до наступления рассвета. Непроглядный мрак сменился розовой дымкой, проступили очертания предметов, новый день озарил комнату — а я все сидела на кровати и размышляла.

Все дело в Ксю. Отрывок чужой реальности привиделся мне не просто так — это Сорока указал направление.

Мне нужно встретиться с ней и совершить чудо — втереться в доверие к незнакомой взрослой женщине и попытаться поговорить.

Снова разбивает мандраж.

Как она выглядит? Кем она стала? Влачит ли жалкое существование и забивает себя виной, или превратилась в равнодушную толстую загнанную мать семейства? А может она все давно забыла и живет припеваючи, и я неверно истолковала подсказку?

Корю себя за то, что не выведала у Ника больше подробностей о любимой девушке Сороки и умираю от безысходности. Малодушно собираюсь слинять, но охранник смотрит на часы, отделяется от стула и вальяжно отстегивает ленточку, преграждавшую путь к ожившей металлической лестнице.

Делаю шаг, ступенька подо мной устремляется вверх и минуту спустя ныряет под зубчатую металлическую кромку. Я хромаю к фудкорту, сквозь прозрачную крышу освещенному лучами утреннего солнца.

Кофейня расположена в отдельном помещении — я без труда найду ее даже на ощупь, потому что сотни раз пила в ней кофе без намека на сахар в компании Паши и недовольной нашим выбором сестры. И в день моего признания мы с Пашей уходили именно отсюда.

Стеклянные двери бесшумно разъезжаются перед носом, прохладное дыхание кондиционеров гладит по щекам, забирается за шиворот и вызывает мурашки. На мне застывают удивленные взгляды двух молоденьких девушек в черных топах и фартуках. Еще одна девушка, стоя ко мне спиной, тщательно протирает блестящие поверхности, рычаги и краны кофемашины.

Никто из них не похож на Ксю из снов Сороки — я с позорным облегчением вздыхаю и ковыляю к витрине. Бессонные ночи не пошли на пользу — мелькают тени снов, веки слипаются, в животе урчит. Нужно взбодриться, перекусить, вернуться домой и завалиться в постель.

А завтра в поисках Ксю я обязательно приеду сюда снова.

— Мне, пожалуйста, большой капучино без сахара, — хриплю я, опираясь на стойку, и высокая стройная девушка оборачивается.

…Блики майского солнца на бледной коже, влажный ветер, тепло сцепленных рук, обещания, мечты, надежды, планы…

Ворох ассоциаций взвивается ярким конфетти и медленно оседает. Кружится голова, душа сходит с ума от тоски, боли и счастья.

Безмятежные бездонные зеленые глаза напротив лучатся тихим светом.

Хочется взять ее за тонкие прозрачные запястья, обнять и, удерживая лицо в ладонях, утонуть в изумрудном взгляде… Хочется утешить ее, стереть все пролитые из-за меня слезы. Хочется любить ее до потери сознания…