Услышь мою тишину

Воспоминания, что недавно уже навещали меня, вспыхивают снова — ранний вечер, усталый город и выгоревшее солнце за высоким пыльным окном кафе, бумажный стаканчик с кофе, салфетки, мои разноцветные ногти, нервно постукивающие по поверхности столика, пальцы, сжимающие браслеты… Я почти ничего не видела от удушающего волнения и ужаса.

Шум торгового центра и голоса людей влетели в раскрывшуюся дверь, Паша, высокий, загорелый, чужой и такой знакомый, вошел в душный зал и направился прямо ко мне. Мир вокруг покачнулся.

Он занял стул напротив и улыбнулся:

— Привет…

А я едва осталась в сознании.

15

Я запрещаю себе думать об этом, но сон побеждает — сковывает, лишает воли и возможности влиять на происходящее, затягивая меня в цветную картинку давно прошедшего дня.

— Привет, — киваю я Паше, стараясь вести себя как обычно, — офигеть, как же долго мы не виделись… Давай, рассказывай, как прошла практика!

— Уф… — Паша театрально вздыхает, и почти достоверное возмущение сияет в теплых бездонных глазах. — Кажется, я получил свои пятнадцать минут славы. Был приглашенной звездой на празднике в каждой деревне района! Развлекал гостей на свадьбе дочки местного фермера! Играл для бабушек в сельских клубах! Словил звездную болезнь и покатился по наклонной — начал требовать президентский люкс, лимузин, трех молоденьких шлюх в номер… Один фиг, расплачивались со мной пирогами, яйцами и самогоном! Но теперь я точно могу сказать тебе… Влада! Я. Ненавижу. Этот. Гребаный. Аккордеон!

Высказавшись, Паша торжественно откидывается на пластиковую спинку, уводит из-под моего носа стаканчик и отпивает добрую половину. Я улыбаюсь сквозь слезы — именно этого придурка мне так не хватало рядом!

— А ты как? Старые ведьмы поделились с тобой древними знаниями? — Паша перехватывает мой взгляд, прищуривается и подается вперед: — Эй, ты чего?

Над столиком повисает тишина, Паша растерянно наблюдает за мной. Никогда я еще не чувствовала себя так глупо…

— Я скучала… — хриплю я, и тут же отворачиваюсь к окну — за мутным стеклом далеко внизу блестит река, по шоссе ползут разморенные автомобили и троллейбусы.

— Я тоже скучал, — буднично отзывается Паша.

Заправляю за уши разноцветные пряди, хватаю салфетку, складываю ее пополам и разглаживаю края до остроты лезвий.

— Ты не понимаешь. Я скучала по тебе! — бросаю свое бесполезное занятие, быстро смахиваю с покрасневшей щеки скатившуюся каплю, но не рискую смотреть на Пашу.

И снова слышу настойчивое:

— Я тоже!

Его ладонь ложится на мои нервные пальцы и удерживает их.

Я не верю своим ушам, не верю в то, что происходит — должно быть, органы чувств глючат и обманывают меня.

Дергаюсь, верчу головой в поисках рюкзака в приступе крайней необходимости сбежать и больше не показываться Паше на глаза, но он ловит и вторую мою руку.

— Эй… — Он заставляет меня взглянуть на него, наклоняется ближе и шепчет: — Влада, я тоже скучал по тебе. Именно по тебе.

Сердце взрывается, и в самый совершенный и правильный момент моей жизни внезапно вклиниваются посторонние звуки — рев культиватора, крик петуха, шум ветра в кронах яблонь. Сон растворяется в темноте, я резко распахиваю глаза и тут же заслоняюсь от солнца предплечьем.

Кровь все еще грохочет в висках, но кислое разочарование расползается по сломанному телу.

Как я могла уснуть в такой час? Прямо на скамейке…

Рассудок помутился от сна, и слова Сороки о Паше больше не кажутся абсурдными. Хватаюсь за эту почти преступную мысль, даю волю воспоминаниям, и они обрушиваются со всех сторон, не встречая барьеров.

— Я сразу запал на тебя, — внушал мне Паша, сжимая пальцы. — Но, блин, ты не замечала меня. Я не знал, как ты отреагируешь. Не решался. И с каждым днем все сильнее казалось, что признание неуместно и тупо никому не нужно. Прости! Но теперь уже нет смысла скрывать, ведь так?

Я смотрела на лучшего друга и задыхалась, понимая, насколько сильно он изменился сейчас — вместо смешливого пофигиста напротив сидел прекрасный и до дрожи опасный парень, и в его расширенных зрачках горело отчаяние и готовность пойти на все.

И у меня окончательно снесло крышу.

Я покидала кофейню как в тумане — осторожно, словно по тонкому льду, шла за Пашей, и электричество покалывало наши сцепленные ладони.

Не сговариваясь, мы влезли в забитый до отказа автобус. Толпа давила со всех сторон, а Паша стоял очень близко. Выбора не было — я уперлась подбородком в его плечо и тут же почувствовала осторожные руки на талии. Я закрыла глаза и крепко обняла его в ответ.

Мы висли друг на друге и раньше — миллионы раз, но сейчас мои ватные ноги подкашивались, а Паша не мог справиться с дрожью.

От него обалденно пахло. Его дыхание обжигало мою щеку, висок, лоб, а потом обожгло и губы.

Мы целовались в час пик в переполненном салоне, не задавая себе никаких вопросов — все было естественно и так очевидно… Мы ехали в мою ветхую, ненадолго свободную от посторонних квартиру.

Все вышло из-под контроля.

Я надавливаю пальцами на веки, хлопаю себя по щекам, сажусь и, борясь с секундным головокружением, облокачиваюсь на доски стола. Долго разглядываю блестящую букашку, отважно преодолевающую борозды коричневых мертвых волокон и бегущую по кругу в их лабиринтах.

Нужно остановиться — не ковырять раны, не будить ненужную надежду, не думать о возможном и невозможном, но я — с подачи Сороки — продолжаю издеваться над собой и вытаскивать на поверхность то, что почти год было погребено очень глубоко…

Все, что потом происходило между нами в той квартире, было для меня странным и новым, но скованности, недоверия, страха и боли не было. Разум то прояснялся, то затуманивался от осознания — я с Пашей, и мы… Мы будем вместе всегда.

Утром он ушел, а я погрузилась в состояние, которое, должно быть, бывает только после приема тяжелых наркотиков — лишившись равновесия и ориентиров в пространстве, сшибала углы, с опозданием реагировала на звуки, находила себя в самых неожиданных местах квартиры, а мысли возвращались к его глазам, рукам, губам, прикосновениям.

Я литрами глушила кофе, грызла ногти, смеялась и плакала, задыхалась от восторга и разочарования, мучительно ожидая звонка в дверь.

Вечером Паша вернулся. Он смотрел на меня тем же взглядом слетевшего с катушек маньяка, что и накануне, и все завертелось с новой силой.

Это продолжалось неделю — мы мотались по всем нашим местам — крышам, скверам, заброшкам, кафешкам, но теперь уже только вдвоем, заново открывали их, неистово целуясь и никого вокруг не замечая. Или же сутками не выходили из дома, не утруждаясь одеться. Я даже не помню, разговаривали ли мы о чем-нибудь… Ели ли вообще? Спали?

Тяжко вздыхаю, сгорбившись, упираюсь залатанным лбом в пыльную столешницу веранды и сжимаю кулаки.

Стася продолжала забрасывать общий чат сообщениями, что скучает и считает минуты до встречи, а мы отвечали ей, лежа под одним одеялом и давясь от смеха. Или, чаще всего, просто игнорировали ее, отключив звук оповещений.

Иногда я посматривала на пустую кровать сестры, с досадой и злорадством вонзая ногти в Пашину спину, и мысли о мечтательном взгляде голубых глаз, которым она очень часто смотрела на моего парня, тут же рассеивались вместе с угрызениями совести.

16

Как только мама смирилась и оставила меня после выписки в убогой, но ярко украшенной комнате одну, я поняла, что не справлюсь. Без Стаси невозможно было просыпаться каждое утро, жить и дышать. Мир потух.

Я нашла выход — принялась старательно возводить вокруг себя стену отчуждения, взращивала в душе равнодушие и апатию, подавляла любые эмоции. Намеренно не шла на контакт со знакомыми, не отвечала на сообщения, блокировала страницы в соцсетях, поспешно переходила на другую сторону улицы, завидев кого-то из прошлого. А тех, кто продолжал лезть в мою новую жизнь, я попросту отшвырнула от себя.