Страница 6 из 19
Итак, в начале декабря я влился в новый коллектив. И здесь, надо сказать, встретили меня достойно. Директор училища Иван Иваныч Иваницкий, очень серьезный и приятный человек, лично беседовал со мной у себя в кабинете. Оглядел приветливо, сесть предложил. Потом спросил, кем я хочу быть: фрезеровщиком или токарем? Я, естественно, пожал плечами. Он улыбнулся и сделал вывод – токарем.
– Очень интересная работа, – сказал он. – Тебе дают чертеж, заготовку, и ты делаешь деталь. Профессия уважаемая, нужная. К тому же хорошо оплачиваемая.
Группа, которая должна стать моей семьей на два с половиной года, сформирована совсем недавно. Так что в ней мы все новички. И я освоился быстро. Близко пока ни с кем не сошелся, но, чувствую, здесь будет проще.
Сейчас у нас каникулы. Сижу в своей Дарагановке, читаю, занимаюсь живописью. Последняя способность жила во мне всегда. Сколько помню, моими рисунками везде восхищались. А недавно мать надумала сделать из меня настоящего художника. Притащила допотопный этюдник с красками и кистями, палитру и еще несколько загрунтованных холстов. Все это она купила за червонец у одной бабки, которая похоронила дедку, страдавшего при жизни, как и я, любовью к живописи.
Честно говоря, неплохое наследство. Я соорудил мольберт и сделался художником. Пока, правда, копирую своих предшественников – Рафаэля и Рубенса. Мать моей мазней восхищается. Отец молчит как рыба, он вообще не имеет привычки хвалить кого-нибудь, кроме себя. Сохраняет наплевательский вид. Для него все, что не связано с огородом, несерьезно. Братуха предлагает создать такое полотно, на котором поместились бы десять голых баб.
Ну вот, пожалуй, и все о себе. Таков я на сегодняшний день. Таковы мои делишки в пятнадцать с половиной лет. Заканчиваются зимние каникулы.
И на дворе 1971 год.
Скоро пойду в бурсу. И тогда начну делать регулярные записи.
2. Бурса
15 января. Пятница.
Мое училище, которое мы называем бурсой, – это массивное четырехэтажное здание мрачно-серого цвета. И, несмотря на большие светлые окна, от него все-таки попахивает чем-то тюремным.
Каждый этаж рассечен пополам длинным прямым коридором, по которому так и хочется разогнаться и пробежать с ветерком. Однако не делаешь этого по двум причинам. Во-первых, рискуешь быть сбитым внезапно открывшейся дверью, что случается и при ходьбе. Во-вторых, если зазеваешься, можешь прямехонько вылететь в окно, которым обрывается коридор. И такое бывало.
Есть и еще две причины, чтобы не носиться по бурсе сломя голову. Это «Правила для учащихся», размноженные на каждом этаже, и наш завуч Федор Петрович, который на этих «Правилах» помешан.
Самый неприятный этаж – третий. И нормальный учащийся старается его обойти. Там располагается неприятельский штаб – учительская. А также кабинет директора, которого, несмотря на уважение, наш брат старательно избегает.
Любимые этажи – первый и четвертый. На первом находится столовая, манящая своими запахами. На четвертом – спортзал и медпункт, где можно вволю побеситься и взять освобождение от занятий. Второй этаж – сплошные аудитории и библиотека. И мне он со своим книжным запасом как-то более по душе.
Из двух лестничных клеток, расположенных по торцам здания, только одна функционирует полностью и постоянно. Другая – лишь со второго этажа по четвертый. Площадка на первом, где законсервирован запасной выход, образует тупиковый отросток – единственное бесконтрольное место. Здесь не ступает нога преподавателя, за исключением завуча. И девчонкам тут нечего делать. Для них это открытая непристойщина. Стены изодраны до кирпича и расписаны сортирным фольклором, потолок закопчен спичками и заплеван. Здесь стоит неистребимый запах мочи и табака. Зимой на переменах здесь толпится половина всех курильщиков. Все самое захватывающее происходит здесь. Здесь выясняют отношения, идут разборки, здесь квасят носы и воспитывают новичков. Здесь местные собирают оброк с неместных. Здесь вторая жизнь бурсы.
В нее я еще не включился.
Наша группа отборная в прямом смысле. Отобрана из лишних людей не только в девятнадцати других группах, но и в нескольких других учебных заведениях. Однако порядковый номер ее почему-то второй.
Всего нас двадцать человек, из которых две девчонки – Настя Дранченко и Вера Калмыченко. Обе из одной кубанской станицы, но так не похожи друг на друга, будто притащили их сюда с разных концов света.
Настя – чистая кобыла, палец в рот не клади. Смешливая, веселая, пышущая здоровьем и энергией. Красавицей ее не назовешь, как и французского актера Фернанделя, на которого она здорово смахивает. Однако тело у нее не по годам – прямо руки чешутся. Повалить ее, помучить – одно удовольствие. Что, собственно, наш брат частенько и проделывает.
Верка похожа на нее только тем, что тоже не красавица. Лицо ее здорово портят тяжелые старушечьи очки. Что касается фигуры, видимо, в младенчестве ее неправильно пеленали. Получилось этакое полено на полусогнутых ногах. И если к этому добавить ее природную безвкусицу, тупость, угрюмость, покорность и чрезмерную стыдливость, то, честное слово, девчонку можно пожалеть.
Не знаю, какая из перечисленных черт больше всего приглянулась группе, но Верка в первый же день была избрана комсоргом. И теперь бедняжка добросовестно собирает с нас взносы, вызывая раздражение даже у своей единственной подруги.
Друзей пока нет. Чаще всего провожу время с Юркой Хайловым. Он тоже станичный, кубанский. В Таганроге живет на квартире у какой-то бабки. С ним еще трое наших. Все в гости приглашают, выпить предлагают. Думаю, за этим дело не станет.
Хайлов – большой любитель выпить. Но курильщик он вообще страшный. Наверное, и засыпает с сигаретой в зубах. Такое впечатление, что всю жизнь ему это запрещали. Любит еще поговорить о девочках и зубы при этом поскалить. Тут уж я ему прекрасная компания.
Эх, девочки-девочки! О них мы только и говорим. Хотя в основном с плохой стороны, но без конца о них. Предмет бы нам такой – девочковедение. Вот бы успеваемость была!
3. Завод
16 января. Суббота.
Практика на заводе.
Радость эта выпадает по средам и субботам. Первая смена заканчивается в час дня, что само по себе уже приятно. Однако за столь раннее освобождение приходится дорого платить…
Сегодня я впервые стал за токарный станок. Очень сложное ощущение… Мастер наш, Александр Петрович, расставил всех новеньких за самые старые станки. Александр Петрович откровенно не любит нашу группу. Называет нас сбродом и утверждает, что толку из нас не будет никакого. Так прямо и заявляет: не хочу на вас и время убивать! Мы к нему тоже не питаем особой привязанности. Хайлов, например, после каждого разговора с ним отворачивается и беззвучно губами произносит: «Козел».
Мне достался станок нэповских времен размером с корову. Гремит так, что страшно находиться с ним в одном помещении. Достается же он всегда или последнему по списку, или штрафнику. Ни тем ни другим я не был. Мне просто повезло.
Поборов инстинкт самосохранения, я стал рядом, взялся руками за суппорт. И испытал жуткий восторг. Под самым носом у тебя металл врезается в металл. И из металла вытекает металлическая стружка. И над всем этим твоя власть! Настоящее дело. Так здорово, что после это можно себя уважать.
Конечно, не все сразу дается. Почти все болванки, из которых надо было выточить правильные цилиндры, я загнал в брак. И Александр Петрович потом снимал стружку с меня. Но это все мелочи. Главное, мне понравилось. Главное, дело это не простое и требует мастерства. Те, кто уже побывал здесь пару раз, шлепают детальки так, что комар носу не подточит. И я буду токарем, несмотря на гнилое пророчество мастера.