Страница 3 из 19
Дрожь моя внезапно исчезла. Валентина раскрыла рот и с удивлением осмотрела меня. Я вежливо извинился и подошел к пацанам.
– Какого черта? Вы бы еще со свечками приперлись! – процедил я сквозь зубы.
Костер оправдался за всех:
– Да мы просто так… Леха, ты не подумай… Просто интересно, как тут у тебя?
– А что, с Ленкой уже не интересно? Или к ней ты тоже кого-то отправил?
Костер отвесил челюсть, не найдя чего ответить. И я закончил:
– Все! Валите отсюда!
Стадо молча двинулось, шурша копытами по сухой траве. Никто и не вспомнил о спичках, которых, небось, у каждого в кармане было по два коробка.
Вернувшись к Валентине, я почувствовал себя неуютно. Она молчала и холодно держала дистанцию.
Я закурил, пустил дымок на луну. В голове роилась куча мыслей – одна глупее другой. В конце концов я сказал:
– Не обращай внимания. Это мои друзья. За меня переживали.
Валентина ответила молчанием. Я тоже не стал напрягаться.
И, когда я почти докурил сигарету, она заговорила с неприятным холодком:
– И как же все-таки зовут тебя?
Я посмотрел на нее глазами ягненка.
– Мы же познакомились. Я Валентин. Ты Валентина…
– А может быть, ты Алексей?
Пришлось изображать простачка.
– Ах, вот ты о чем!.. Лехой меня зовут, потому что фамилия такая – Алехин. С самого детства – Леха да Леха. Я привык, не обращаю внимания. А тебе что, не нравится?
Она опять недоверчиво промолчала.
Тогда я закинул ногу на ногу и, попыхивая сигаретой, тоже заткнулся. «Черт с тобой, – подумал, – захочешь уйти, держать не буду. В конце концов, – возмутился я, – почему это я должен обхаживать женщину, которой двадцать два года! Пусть сама и беспокоится. А нет – скатертью дорога! Пятнадцать лет жил без вас и на судьбу не жаловался».
Но тут она поежилась. Будто от холода. Затем прижалась ко мне. И я локтем нащупал ее грудь. И в зобу дыханье сперло! А она глаза свои – мне в лицо, в упор! Будто хотела отыскать в моем лице что-то еще, кроме того, что уже есть.
Я выбросил окурок, чтобы не дымить, и сам уставился на нее. Вроде бы ничего особенного, но так приятно, что голова начала потихоньку кружиться.
Нет, все-таки пятнадцать лет я не жил, если не знал этого. Я бы и сейчас все свои пятнадцать, не раздумывая, променял на минуту этого головокружения. Честное слово.
Губы ее блестели, она их облизывала. А я, как идиот, спрашивал себя, зачем она это делает.
– Какие у тебя красивые глаза, – прошептала она непонятно к чему. – Глаза у тебя красивые и умные. А подбородок страстный. Удивительное сочетание. Вот уж не ожидала встретить здесь такое.
Не имея представления, как надо вести себя, я изобразил удивление:
– Да?.. Никогда не замечал.
И тут же понял, что сказал не то. А хотелось легкости, изящества!
Я почувствовал себя увальнем и тут же оставил единственную здравую мысль – поцеловать ее. К тому же улыбнулась она как-то слишком замысловато.
И вдруг улыбка эта исчезает. А влажные губы ее совершенно серьезно тянутся ко мне. Я, конечно, начеку, готовый к любому подвоху. Но они уже касаются моей щеки, потом тихонько крадутся к моим губам, начинают их трогать. Сперва осторожно, будто опасаясь, что я могу укусить, потом смелей, смелей, как бы предлагая мне свое знакомство. И наконец впиваются в меня. И я чувствую ее язычок…
Не сразу я сообразил, что по-настоящему целуюсь с женщиной. Но когда осознал это, захотел почему-то вскочить и закричать: смотрите, козлы, смотрите, меня целует женщина!
Я целовал женщину!
Вообще-то, я знал, что люди имеют такую привычку – целоваться. В детстве я этого не любил. Прятал глаза, если при мне целовались, даже фильмы про любовь не смотрел. Попробовал бы кто лет пять назад заставить меня целоваться!
И вот сейчас, уже отведавший губ, я всем сопливым и зеленым, кто об этом еще только мечтает, сказал бы: целуйтесь всегда, целуйтесь при малейшей возможности, целуйтесь как можете – и вы почувствуете, что учеба, семья и школа не самое главное в жизни.
Не помню пролетевшего времени. Помню слова Валентины о том, что ей хорошо. Такие слова не забываются. А я почему-то ничего не мог ей сказать. Видимо, ощущение увальня так и не оставило меня. А ее слова были так приятны! Не ожидал, что обычные слова могут быть так приятны. Надо учиться дураку говорить. Говорить!
Когда мы оторвались друг от друга, уже светало.
Мы условились встретиться вечером после отбоя.
Сонные хозяева выгоняли своих коров на пастбище. А я плелся домой, совершенно обалдевший, с пустой головой. Но весь наполненный ее теплом и пропитанный ее запахом. И счастлив был, наверное, как идиот. Мне даже хотелось бодаться с коровами.
Я почти не спал. Как лег с мыслями о ней, так и встал – она перед глазами. И весь день она сидела во мне. И от этого так делалось хорошо, что я ходил пьяным. Целый день все валилось из рук, а мне было легко и хотелось петь. И выглядел я, конечно же, подозрительно. Братуха даже поинтересовался, не с похмелья ли я.
Э-эх, разве тут кому объяснишь! Вот Гете бы понял.
Ровно двести лет – и ничего не изменилось!
Правда, не знаю, как у Гете, но у меня эта радость с первой же минуты перемешалась с ложью. Только сейчас, спустя полгода, я начал это понимать. Тогда – ничего не понимал.
Вечером был в лагере как штык. Друзья уже околачивались там. Окружили меня плотным кольцом и затребовали порнографических подробностей. Конечно, в другое время я бы с радостью потешил их. Но сейчас почему-то они меня раздражали. Я молчал. Костер бесился. Он почему-то считал себя вправе задавать мне вопросы. Потом протрубили отбой, и я сказал:
– Короче так, пацаны, спичек у меня нет, сигарет тоже. Если кто захочет узнать время, пусть идет домой и спрашивает его у мамочки.
Они смотрели на меня как на живого бога.
Да, я и в самом деле в тот момент был на вершине. Затем начался спуск…
Она пришла радостная, свежая, пахнущая. И бросилась мне на грудь. Она целовала меня и говорила о том, как бесконечно тянулся день, как она скучала, думая обо мне, как не находила места. Я впитывал ее слова. И не верил, что все это происходит со мной. Из меня в ответ полились бы целые реки, если бы я умел говорить.
Я просмотрел кусты, отфильтровал посторонние звуки, убедился, что за нами нет хвостов. И лишь потом мы улеглись на сухую траву под альковом акаций.
За несколько часов мы измяли мой новенький пиджак и нацеловались до одури. Потом лежали на спине и наблюдали, как любопытная луна пытается пролезть к нам сквозь ветви. И было так хорошо, как будто весь мир вместе с этой луной уже принадлежал нам. Не помню я в жизни своей такого сказочного состояния.
Но вместо того, чтобы полнее окунуться в это «хорошо», я почему-то вспомнил своих друзей. И состояние мое перевернулось. Потом черт подогнал всякие мысли. Вспомнилась горьковская Изергиль, которая в молодости бросила парня за то, что он ничего не мог, кроме как целоваться. Потом вообще полезла в голову муть. На секунду даже показалось, что луна издевательски мне усмехнулась.
Я повернулся к Валентине и стал приставать к ней. Тычусь в грудь, мурлычу что-то и сам не могу понять что. Но руки определенно лезут под юбку.
Она насторожилась. И спросила:
– Что ты хочешь, Валечка?
Я промычал:
– Ну-у… М-м-м… Это самое… М-м-м… Сама понимаешь… Ты женщина… Я мужчина… Ну-у, в общем, это самое…