Страница 2 из 19
Вскоре к Грачеву присоединился его коллега и помощник Алексеев. Это были как раз те октябрьские события, когда Ельцин, по сути, произвел государственный переворот, решив уничтожить Парламент в своем противостоянии с Руцким и Хасбулатовым. Грачев насчитал четыре танка, но, может быть, их было и больше. Как потом выяснилось, сидели в них добровольцы из уволенных в запас военнослужащих, причем, наверное, за немалые деньги. Кадровые офицеры на это бы не пошли. Честь бы свою не уронили.
ГКЧП против Ельцина и его подельников бронетехнику не применял, а вот он не колебался, получив, должно быть, добро из американского Госдепа. Направить армию против своего народа? Начать практически гражданскую войну? На это даже Горбачев не решился. Причем телевизионную картинку показывали не российские операторы, а американская компания Си-Эн-Эн. Изредка корреспонденты что-то верещали на английском.
Грачева и Алексеева охватили в тот день не только горькое удивление и разочарование, но и обида за свою страну. За москвичей, которые кучками стояли на Крымском мосту, возле здания СЭВ, поодаль от Белого дома, равнодушно созерцали это зрелище, а многие из них веселились, лопали из пакетиков попкорн и радовались каждому залпу из орудий. Часто даже аплодировали, как в цирке. Что у них в головах? Над чем смеетесь? Кому хлопаете? Не ведают, что сказал Христос: «Горе вам, смеющиеся ныне».
Сергей Витальевич долго не мог поверить и прийти в себя от увиденного. А здание на верхних этажах Верховного Совета уже горело, тянулись клубы серого дыма. Белый дом, названный так подражательно на американский лад, превращался в черный. Наемники стреляли кумулятивными снарядами, как потом выяснилось. А это еще страшнее и мучительнее, ведь если заряд попадал в помещение, то у находящихся в нем людей должен был разорваться мозг. Депутаты сидели в подвальных этажах, а пострадали в основном обычные служащие Верховного Совета.
У Грачева все внутри колотилось, в голову лезли сумбурные мысли с тяжелыми вопросами: «Как такое возможно? В якобы цивилизованной свободной стране, с таким демократическим президентом и правительством, как представляют себя на каждом углу Ельцин, Чубайс, Гайдар и иже с ними? Есть ли у них вообще совесть, нравственные законы? Да будь их воля, они всю страну, не колеблясь, зальют кровью, лишь бы не отдавать доставшуюся им власть».
Он набрал номер руководства и сказал, что они задержатся в Берлине еще на три дня. Обстоятельства требуют. Зачем это сделал, ведь билеты на завтрашний самолет уже лежали в его кармане? Потому что знал, что когда они прилетят в Москву, их обязательно задействуют в арестах сподвижников Руцкого и Хасбулатова. А ему этого не только не хотелось, но было даже противно. Алексеев придерживался того же мнения. Пятнать свое имя, замазаться грязью? Нет уж, для этого найдутся другие исполнители. Мало ли сейчас таких в органах правопорядка и спецслужбах? Переобуются в воздухе, только подкинь новые башмаки.
Все летело кувырком в бездну, переворачивалось с головы на ноги. Хаос, на который намекал Буш-старший, не только назревал или стучался в двери, а уже давно прочно пролез во все щели и окна и вовсю хозяйничал внутри Российского Дома. Грачев хорошо помнил, как все начиналось и происходило, поскольку по долгу службы находился если не в центре, то, по крайней мере, рядом и внутри событий. И вспоминал позже об этом часто. Слишком мало прошло времени, чтобы отпустить.
…А сейчас прошел первый допрос Житникова. Это и допросом-то было назвать нельзя, просто ознакомительный разговор, хотя беседа записывалась на диктофон и стенографировалась. Кроме Алексеева, присутствовало еще несколько коллег Грачева. Второе Главное управление, в котором они все работали, считалось элитным подразделением ФСБ. Чисто контрразведывательным.
Непосредственно соприкасалось со спецслужбами противника. Грачев в этом Главке занимал должность начальника контрабандного отдела, курировавшего экономические и финансовые преступления, коррупционные схемы, криминал.
Предварительные показания были уже сняты. К Житникову оставалось еще много вопросов, но это потом. В кабинете они остались одни. Наверху решался вопрос об обоснованности взятия бизнесмена под стражу, о его дальнейшей судьбе, а пока Житников старательно писал обо всем, что интересовало контрразведку. Так называемую Объяснительную записку. Когда, как, где был завербован британской разведкой. Почему пошел на сотрудничество? Мотивация этого поступка? Что явилось первоначальным посылом? Короче, как говорится, явки, имена, пароли…
«В принципе, мотивы ясны, – думал Грачев. – В его среде почти каждый второй с радостью готов изменить и предать. Переметнуться к врагу. За еще более сладкую коврижку, хотя и здесь уже обожрались всем, чем можно. Время такое, подлое. А вот почему он явился добровольно, с повинной? Какая тут мотивация? Они победители, во власти, в бизнесе. Грабь, не хочу. На инициативника не похож. На провокатора тоже. Человек умный, опытный, зрелый, привык все рассчитывать и просчитывать. Во всем искать выгоду. А здесь какая? Тюрьма, нары, баланда. А может быть, его специально подкинула нам британская МИ-6? Но ведь и там не дураки сидят. Тоже что-то умеют. Знают, что расколоть Житникова будет нетрудно».
Напротив спортивно-поджарого Грачева расположился за столом его сорокапятилетний ровесник, несколько одутловатый, с бесцветным лицом, чуть лысоватый, среднего роста, с обычной внешностью среднестатистического мужчины. Нос только длинноват. Встретишь такого на улице или в метро – и тотчас же забудешь. Но «такие» в метро не ездят, и по улицам просто так не ходят. У них иномарки с личными шоферами и телохранителями.
«Именно с такой внешностью очень хорошо быть разведчиком-нелегалом, – подумал Грачев. – А стал олигархом. Ну, ничего. Все еще поправимо ровно наоборот».
– Анатолий Львович, а что вы делали 19 августа 1991 года? – неожиданно спросил он, явно с иронией.
– Разве это имеет какое-то отношение к делу, Сергей Витальевич? – ответил Житников с некоторым недоумением. – И об этом писать?
– Нет, не нужно.
– Ясно. Просто ради паузы, так? Ну, давайте поговорим и об этом. Дайте-ка припомнить… Да на площади был, рядом с танком, на который Ельцин вскарабкался. Короче, в числе его ближайшего окружения. Точнее ничего припомнить не могу. Все были охвачены какой-то эйфорией. А это как в наркозе перед хирургической операцией.
– Очень образно выразились, по существу. Именно операции. По удалению мозга.
– Теперь-то я это понимаю. А тогда было одно чувство: торжество. Никто ведь не сказал бы, как Швондер в «Собачьем сердце»: это какой-то позор.
– Почему же? Говорили. И довольно многие. Может быть, даже больше половины. Но один лагерь в разделившейся стране не слышал другой. И не желал слышать. Хотите знать, что я сам обо всем этом думаю? Как убивали СССР? Как намеренно разваливали КГБ?
– Хочу, – с некоторым удивлением ответил Житников, отложив ручку.
– За годы своей службы я объездил многие регионы СССР. Знал, что происходит в национальных республиках и окраинах. Уже к концу восьмидесятых годов стал набирать обороты один из важнейших факторов задуманной перестройки – демонтаж советского народа. Само это понятие должно было исчезнуть из сознания общества. Особенно в других республиках СССР. Исподволь стала культивироваться мысль, что население СССР вообще не является народом. Под этим лозунгом националистические элиты, а точнее – «этнические предприниматели», создавали свой отдельный хаос в республиках, захватывая собственность своих же народов.
Как этому было противостоять, какими силами? Начиная с 1989 года, пресса так крушила правоохранительные органы, что, например, в московской прокуратуре за два месяца уволились почти все следователи. Не хотели работать в обстановке травли. А в газетах насаждали идею: «Лучше оставить на свободе десять преступников, чем посадить в тюрьму одного невиновного».