Страница 25 из 54
– Азраил, – вдруг вспоминает она, – Азраил…
Черные глаза наклоняются над ней.
– Что? Что ты говоришь, Люка?
– Азраил, – повторяет она. – Нет. Не Азраил. Ты – Арсений.
4
Вера проснулась от стука в ухе. Это сердце. Надо лечь на правый бок, чтобы не мешало. Она осторожно поворачивается. Нет, все равно стучит. И на правом боку лежать еще неудобнее, еще тяжелее. Так устала, а не заснуть больше…
– Вам страшно? – спрашивает скрипучий голос над самым ухом.
– Еще бы, – отвечает другой. – Здесь стены в пять сантиметров и крысы без зубов…
– Да, скверный дом…
Вера вздрагивает и открывает глаза. Никого нет. Все тихо…
Сквозь неплотно задернутые шторы слабо светит луна. В темноте вещи кажутся громадными и угловатыми.
Вера приподнимается на локте, оглядывается. Куда она попала?.. Где она?.. Она ощупывает свое лицо, волосы, подушку и садится, сбросив одеяло. Зеленоватый свет луны падает прямо на ее свесившиеся с кровати белые ноги. И, как всегда ночью в темноте, она вспоминает о смерти.
«Я умру. Я скоро умру…»
Она вытягивает ноги вперед, шевелит пальцами. Зеленоватый лунный свет падает прямо на них.
«Мои ножки. Мои бедные ножки. Я буду лежать в земле, и черви будут есть мои белые ножки».
Она нежно гладит свои колени.
Ей так грустно. Так жаль себя.
«Я умру. Может быть, я уже умерла?..»
Но сердце громко и гулко стучит. И ладони теплые, и колени тоже теплые и гладкие.
«Нет, я жива. Я еще жива…»
Она ложится, закрывает глаза.
«Я еще жива. Но как грустно, как тяжело, как страшно жить…»
5
Арсений провожает Люку до калитки. Темно, и луна на небе бледная, усталая, изнемогающая. Такая же усталая, изнемогающая, как Люка.
Арсений в последний раз целует ее:
– Беги. Я завтра с утра приду.
– Ах, – вздыхает Люка, цепляясь за его рукав. – Я не могу, не хочу. Как я теперь буду одна? Без вас, без тебя? Как?..
И все-таки, не оглядываясь, бежит. Окна никто не закрыл. Люка дома. Она быстро поднимается по темной лестнице, входит к себе. Ставни распахнуты. Усталая, изнемогающая луна слабо освещает комнату. Люка осматривается. Вот здесь жила прежняя Люка. Как это было давно. Неужели она только сегодня слушала Верино пение?.. А теперь вернулась совсем другая, новая Люка.
Она тихо кружится по комнате, длинное широкое платье надувается кринолином. Вместе с ней кружатся стулья, цветы на обоях и бледная луна. Люка останавливается, держась за кровать.
– Ах, я устала, устала, устала, – вздыхает она. – Ах, я счастлива, счастлива, счастлива…
И, сбросив платье и туфли, кидается в кровать. И голова тяжелым камнем сейчас же идет на самое дно сна…
6
Вера просыпается одна в своей белой спальне. Совсем девическая комната, Люке больше подходила бы, чем ей. Все такое свежее, наивное. И на ночном столике маргаритки и плюшевый медведь.
Екатерина Львовна на носках входит к дочери, целует ее:
– Проснулась, Верочка? Хорошо спала? Ты полежи минутку. Я тебе кофе в кровать принесу.
Вера качает головой:
– Нельзя валяться. Ему вредно.
Она зевает, высвобождает из-под одеяла ногу и ставит ее на ковер.
– Правой, – говорит она, улыбаясь, – чтобы целый день быть веселой, а то встанешь с левой ноги…
Екатерина Львовна помогает ей одеваться.
– Мама, мне кажется, что я со вчерашнего дня еще потолстела.
– Ты очень хорошо выглядишь, Верочка. Почти не заметно.
Вера, смеясь, отмахивается:
– Брось, мама, ведь я в зеркало вижу.
Она идет в ванную. Вода, журча, бежит из никелированного крана. В широкое окно видны клумбы с левкоями, высокие серебристые ели и в глубине сада белая беседка. Воздух свежий и прозрачный. Вера намыливает губку. Холодная вода струйками течет по спине. Она вздрагивает и улыбается. Как хорошо, как приятно. Все: и нежная, мыльная пена, и вода, и вид в окне.
Вера вздыхает. Как легко. Вот, кажется, взмахнуть руками, и полетишь над садом прямо в небо. Может быть, даже запоешь, как жаворонок. Как легко…
В стене над умывальником зеркало. Вера смотрится в него: «Куда тебе лететь… Тяжелая, неуклюжая, огромная. Стыдись! Но пусть, пусть. А все-таки…» И снова улыбается…
А все-таки… а все-таки ей хорошо, ей легко, она счастлива. И совсем не так, как все люди на земле. Она ведь уже не живет на земле. А где-то вне жизни, в стороне, может быть, над ней, в облаках. И все так хорошо, легко, ясно. Ни страха, ни злобы, ни грусти. Чем дальше, чем ближе «то», тем легче.
Она долго моется, потом надевает белое платье. Надо быть нарядной. Теперь каждый день праздник, каждый день в счет. Разве можно знать, сколько их осталось?.. Но не страшно. Совсем не страшно, только ночью. Днем она храбрая, днем хорошо. Надо достать кушак. Она открывает шкаф. Из него падает газета. Вера поднимает ее: «Матэн», 12 июня 23-го года. Какая старая. Вера тогда еще девчонкой была. И никого не знала, ни Арсения, ни Владимира. Она разворачивает газету. Как забавно.
– Верочка, ветчины хочешь?..
Екатерина Львовна вносит кофе. За ней бежит Люка с тарелкой клубники.
Вера плачет, положив голову на стол. Екатерина Львовна с трудом удерживает поднос.
– Ради бога, что?..
Вера показывает рукой на газету.
– Мамочка, – всхлипывает она. – Я не могу. Ах, я не могу. Мне так жаль… Я прочла сейчас тут… Одного араба к смерти приговорили, а он отдал честь, и поблагодарил судей, и… и сказал… – Она сильнее всхлипывает. – «Я всегда был несчастен. В детстве я ел траву. Вкусные козьи сыры были не для меня. Я ел траву». Ах, мама, мне так жаль…
Екатерина Львовна ставит поднос на стол, обнимает дочь:
– Перестань, перестань. Тебе вредно волноваться. И ведь это так давно было…
– А за что казнили его? – интересуется Люка.
– Ах, мама, – плачет Вера. – Я не могу. Какая жестокая жизнь, как несчастны люди. Мне жаль, жаль. Всех жаль. И тебя, и Арсения, и Володю, и Люку, и ее, мою будущую дочку. Мне всех жаль. Ах, я не могу…
– Вера, – Люка дергает сестру за руку, – не плачь. И пожалуйста, не будь ты такая добрая, а то как масло на солнце растаешь. Я серьезно. Так нельзя. Будешь плакать, всех любить, жалеть и вся добротой изойдешь…
Вера обнимает Люку:
– Что же мне делать, Люкочка? Милая моя Люкочка. Ну поцелуй меня.
Люка слегка касается Вериной щеки, ей неприятно, что Вера прижимается к ней, она сквозь платье чувствует ее большой живот. Ей противно.
– Я назову ее Людмилой, – уже успокоившись, мечтательно говорит Вера. – В честь тебя. Чтобы она была такая же веселая и хорошенькая, как моя Люка.
Люка осторожно высвобождается.
– Ну, иди играть в сад. Тебе теперь нравится? А помнишь, когда приехали, капризничала. Ведь хорошо здесь, Люка?
– Ужасно хорошо. Я думаю, лучше не бывает…
Вера еще раз целует ее, и Люка убегает. Вера, конечно, бедная, но уж очень с ней скучно.
У себя Люка садится за стол. Надо с кем-нибудь поделиться. Лучше всего написать Жанне письмо.
«Дорогая моя Жанна, – крупным неровным почерком выводит она, – вот я тебе говорила, а ты не верила. Надо только немного подождать, и будешь счастлива. Я уже дождалась и счастлива. Теперь очередь за тобой. И это тоже скоро будет. Я знаю. Я очень счастлива. Вчера ночью…»
Люка задумывается, как описать то, что было вчера ночью, и можно ли описывать… и ведь, в сущности, ничего не было… Это не то, о чем говорила Вера, это другое… Она задумчиво смотрит в окно. По улице идет Арсений, он открывает калитку, входит в сад. Она вскакивает со стула, бежит вниз навстречу ему. Письмо так и остается недописанным.
Вера в кресле у окна шьет маленькую кофточку. В комнате прохладно и тихо, а в саду теперь уже жарко. От жары Вере нехорошо. Она вдевает белую нитку в иголку и шьет маленькими стежками. Надо, чтобы швы совсем не чувствовались, не жали.