Вторая рука

В Эйнсфорде все сидели в гостиной и пили херес перед обедом: Чарлз, Тоби и Дженни.

Чарлз налил мне стаканчик сухого хереса, Тоби смерил меня взглядом, как будто я только что вылез из свинарника, а Дженни сообщила, что говорила по телефону с Луизой.

– Мы уже думали, что ты сбежал. Ты от нее два часа назад уехал.

– Сид не из тех, кто сбегает, – сказал Чарлз, словно сообщая всем известный факт.

– Ну, уковылял, – сказала Дженни.

Тоби ехидно ухмыльнулся, глядя на меня поверх своего стакана, – самец, торжествующий из-за того, что сумел отбить самку у другого самца. Интересно, он хоть понимает, до какой степени Дженни была привязана к Николасу Эйшу? Или ему все равно?

Я пригубил херес – сухой, кисловатый вкус, как нельзя более подходящий к ситуации. Уксус подошел бы еще лучше.

– Где вы покупали весь этот полироль? – спросил я.

– Я не помню.

Дженни говорила отчетливо, выговаривая каждый слог: мол, не хочу и не буду.

– Дженни! – воскликнул Чарлз.

Я вздохнул:

– Чарлз, в полиции есть бланки заказа, на которых указаны название и адрес фирмы, торгующей полиролем. Вы не могли бы попросить вашего друга Оливера Квейля отправить в полицию запрос об информации и переслать ответ мне?

– Сделаю! – сказал Чарлз.

– Лично я не вижу, – произнесла Дженни все тем же тоном, – каким образом сведения о том, кто продает этот полироль, могут хоть на что-то повлиять.

Похоже, Чарлз в глубине души был с ней согласен. Я не стал ничего объяснять. Тем более велика вероятность, что они правы.

– Луиза говорит, ты там копался целую вечность.

– Луиза мне понравилась, – мягко заметил я.

Носик Дженни, как всегда, выдал ее недовольство.

– Она тебе не ровня, Сид, – заметила она.

– В чем именно?

– По части мозгов, мой дорогой.

– Кто-нибудь хочет еще хереса? – мягко вмешался Чарлз и, взяв графин, принялся снова наполнять стаканы. Мне он сказал: – Насколько я знаю, Луиза в Кембридже была лучшей по математике. Мне случалось играть с нею в шахматы… ты бы без труда ее обыграл.

– Можно быть гроссмейстером, – сказала Дженни, – и при этом тупым одержимым параноиком.

Дальше был обед, прошедший в такой же приятной атмосфере, а потом я поднялся наверх и принялся складывать свои немногочисленные пожитки в чемодан. Пока я этим занимался, в комнату вошла Дженни и принялась за мной наблюдать.

– Ты почти не пользуешься этой рукой, – сказала она.

Я промолчал.

– Вообще не понимаю, зачем она тебе.

– Дженни, хватит.

– А если б ты сделал, как я просила, и бросил эти свои скачки, ты не остался бы без руки!

– Наверно, да.

– У тебя была бы нормальная кисть, а не какой-то огрызок… культя дурацкая!

Я швырнул в чемодан пакет с умывальными принадлежностями – несколько сильнее, чем следовало.

– Но для тебя важнее были скачки. Скачки, скачки, скачки! Спорт, победы, слава! А для меня у тебя места не нашлось. Так тебе и надо! Мы бы и теперь были женаты… у тебя была бы нормальная рука… – если бы ты бросил свои драгоценные скачки, когда я об этом просила! Но чемпионство для тебя важнее!

– Мы все это уже двадцать раз обсуждали, – сказал я.

– А теперь у тебя ничего не осталось. Ничего! Надеюсь, ты доволен.

Зарядное устройство стояло на комоде, в нем торчали два аккумулятора. Она выдрала вилку из розетки и шваркнула зарядку на кровать. Аккумуляторы выпали из гнезд и остались лежать на покрывале вперемешку с зарядкой и проводом от нее.

– Гадость! – сказала она, глядя на них. – Меня прямо тошнит от всего этого!

– А я привык.

Ну, в какой-то мере.

– Да тебе, по-моему, все равно!

Я промолчал. Нет, мне было не все равно.

– Что, Сид, нравится тебе быть калекой?

Нравится… Господи Исусе!

Она направилась к двери. Я остался стоять, глядя на зарядку. В дверях она остановилась. Я скорее почувствовал это, чем увидел, и тупо спросил себя, что же еще она может мне сказать.

С другого конца комнаты отчетливо донесся ее голос:

– Никки носит нож в носке!

Я быстро повернул голову. Она смотрела на меня с вызовом – и с ожиданием.

– Это правда? – переспросил я.

– Ну, иногда.

– Мальчишество, – сказал я.

Она разозлилась.

– Ну да, а носиться верхом, зная – зная! – что впереди ждут боль и сломанные кости, это так по-взрослому, да?

– Ты не думаешь о том, что это может случиться с тобой.

– И всегда ошибаешься.

– Я перестал это делать.

– Но делал бы, если б мог!

На это мне возразить было нечего: мы оба знали, что это правда.

– Посмотри ты на себя! – сказала Дженни. – Что ты сделал, когда тебе пришлось уйти из скачек? Выбрал себе нормальную, спокойную профессию биржевого маклера – а ведь ты же в этом разбираешься! – и зажил наконец, как нормальный человек? Нет! Даже и не подумал! Ты немедленно нашел себе другое дело, где то драки, то побои, то какие-то безумные разборки! Ты просто не можешь жить без опасности, Сид. У тебя зависимость. Ты, может, думаешь, что никакой зависимости нет, но это как наркотик. Попробуй представить себе, что ты работаешь в офисе с девяти до пяти, каждый день встаешь и едешь на работу, как любой разумный человек, и ты сразу поймешь, что я имею в виду.

Я подумал об этом – и ничего не сказал.

– То-то и оно! – подытожила Дженни. – В офисе ты просто сдохнешь!

– А нож в носке, значит, безопаснее? – спросил я. – Я ведь был жокеем, когда мы познакомились. Ты понимала, что это значит.

– Я не знала этого изнутри! Все эти жуткие ушибы, ссадины, ни пить ни есть, и, черт возьми, никакого секса половину времени!

– Он тебе показывал этот нож или ты просто случайно увидела?

– А какая разница?

– Он просто мальчишка – или в самом деле опасен?

– Вот оно! – сказала Дженни. – А тебе хочется, чтобы он был опасен, да?

– Ради тебя – нет, не хочется.

– Ну… я случайно увидела. Он его носит в небольших ножнах, пристегнутых к щиколотке. Он свел это в шутку.

– Однако ты мне об этом сказала. Это предупреждение?

Она, похоже, вдруг растерялась, будто сама не знала. Постояла, помолчала, потом нахмурилась и ушла прочь по коридору.

Если это была первая брешь в ее снисходительности к своему ненаглядному Никки – тем лучше.

Во вторник утром я заехал за Чико, и мы поехали на север, в Ньюмаркет. День выдался ветреный, яркое солнце сменялось ливнями, было довольно холодно.

– Ну и что, как дела у тебя с женой?

Чико виделся с ней всего один раз и описывал ее как «незабываемую». Его тон давал понять, что «незабываемость» бывает разная.

– У нее проблемы, – сказал я.

– Залетела?

– Знаешь, бывают и другие проблемы.

– Правда?

Я рассказал ему про мошенничество, про Эйша, про нож в носке.

– Взяла и нырнула в дерьмо, – сказал Чико.

– С головой.

– А за то, что мы ее вытащим и отряхнем, нам заплатят?

Я молча покосился на него.

– Понятно, – сказал он. – Я так и думал. Опять, стало быть, за спасибо работаем? Хорошо еще, что у тебя, Сид, хватает денег оплачивать мою работу. Что это с тобой в нынешнем году? Ты заработал состояние с Рождества?

– Клад нашел. Серебряный. И какао. Покупал и перепродавал.

– Какао? – недоверчиво переспросил он.

– Бобы. Шоколадные.

– Батончики с орешками?

– Без орешков. Орешками торговать рискованно.

– Не понимаю, где ты на все это время берешь.

– С барменшами не болтаю, вот время и находится.

– И на кой тебе вообще столько денег?

– Привычка, – сказал я. – Вроде как подкрепляться.

Так, в дружеской болтовне, мы доехали почти до самого Ньюмаркета. Там сверились с картой, порасспрашивали местных и наконец прибыли на невероятно ухоженную конеферму Генри Трейса.

– Прощупай конюхов, – сказал я.

Чико ответил «ага», и мы вылезли из машины на гравийную дорожку без единой травинки. Я оставил Чико и отправился на поиски Генри Трейса. Уборщица у входа в дом сказала, что он «в офисе у себя, вон там, направо». Так и оказалось: он сидел в кресле и крепко спал.