Страница 7 из 11
Но теперь метка Ветра, протянувшаяся от запястья к запястью через хребет, не была золотой. Она полыхала красным, как раскалённый уголь, и, я знала, жжётся не меньше. Знала потому, что моя пекла точно так же.
– Раздевайся! – приказал господин, не глядя на меня и роясь в ящиках стола.
Я попятилась.
– Нетушки…
– Что сказала?
– Нет! – повторила я твёрже и в отчаянии замотала головой: – Нет-нет-нет!
– Ты не в том положении, чтобы спорить! – отрезал жених, наступая.
Ох, как же он был страшен! Если каждая невеста брачной ночью видит своего суженого таким, немудрено, что краснеет при вопросах о произошедшем.
– Не трогай! – взвизгнула я, пытаясь забраться на перила, но Ветер поймал моё предплечье, сдёрнул вниз и поволок к кровати.
– Сумасшедшая… Как, думаешь, Ветер находит своих невест? Едва обручённые разлучаются, метка раскаляется! Она нас обоих чуть не угробила! Ты нас чуть не угробила! Да прекрати кусаться! Ай!
А кусалась я знатно! Кусалась, царапалась, сопротивлялась что есть мочи!
– Пусти! Не смей!
Но он был сильнее. Швырнул лицом вниз, придавил коленом в пояснице и рванул платье с плеч. Раздался треск ткани, одежда поползла вниз, я задёргалась, пытаясь удержать её, но твёрдая рука стиснула шею сзади, вдавливая в измятые подушки.
– Да не дёргайся ты! Больнее будет!
Я, разумеется, задёргалась втрое активнее.
– Пухти! – пыхтела я в подушку, когда по обнажённой спине скользила горячая ладонь.
Но вдруг хватка ослабла, а жар метки сменился успокаивающей прохладой. Носа достиг запах трав. Ветер, мазнув чем-то по спине ещё раз или два, шлёпнул меня по ягодице и отпустил.
– Теперь мне помоги, – велел он, бесстрашно поворачиваясь и протягивая через плечо банку с зеленоватой смесью.
– Что это?
Он раздражённо обернулся, насильно сунул в ладони лекарство и снова требовательно шевельнул лопатками.
Дрожащим пальцем я зачерпнула мази и коснулась обжигающе горячей метки своего жениха.
– Пх-х-х-х! Осторожнее!
– Прости…
– Это от ожогов. Рея принесла. Иногда метка жжётся очень сильно, тебе ли не знать, – соизволил всё-таки ответить Ветер.
Алый рисунок светлел и становился золотистым, обтянутые смуглой кожей мышцы расслаблялись. А мне хотелось глупо хихикать не то от миновавшей опасности, не то от осознания, что страшный монстр, чудовище, перед которым трепещет всё Предгорье, едва слышно фыркает, стоит ненароком пощекотать ему бок.
– Прости, – виновато прошептала я. – Я не хотела, чтобы… Думала, метка вредит только мне…
– Не ты одна здесь в ловушке, – усмехнулся Ветер.
– Не знала, что тебе будет больно…
– А что будет больно тебе – ничего? Бросаться со скалы вниз – сомнительное развлечение.
– Я не бросалась! – Я смущённо закусила губу и покраснела до кончиков ушей. – Оступилась и упала…
Ветер издевательски расхохотался.
– Вышла прогуляться в горах в туфлях на каблуках и этом? – он дёрнул остатки моего платья, а я, лишь теперь сообразив, что оно сидит куда ниже, чем позволяют приличия, поспешила подтянуть его ошмётки вверх. – Ты превратилась бы в ледяную статую от холода.
– Я случайно. Так получилось…
Он вопросительно изогнул бровь. И вдруг подался вперёд, опрокидывая меня на простыни и нависая сверху. Его насмешливые, будто подведённые угольком глаза, пронзали насквозь, а дыхание опаляло почти так же сильно, как совсем недавно метка невесты. Он коснулся кончиком носа моей шеи, втянул воздух и скользнул выше, к подбородку.
– Уж не пыталась ли ты сбежать, маленькая птичка? – хрипло прошептал он.
Меня передёрнуло. Что, если господин решил, будто я намеревалась нарушить клятву? Что, если обрушит кару на город… на маму, чтобы я знала своё место? Я зачастила:
– Не пыталась, клянусь! Это случайно… Я вышла… вышла совсем ненадолго. И солнце… Показалось, в горах кто-то есть, засмотрелась и… и…
В ответ на мой ужас он засмеялся. Так, будто я вскочила на стул, испугавшись крошечной мышки.
– Когда ты так меня пугаешься, любимая, я и сам верю, что страшен, как сотня ледяных великанов!
– Я… – Не решаясь шевельнуться, я уточнила: – Вы смеётесь надо мной, господин?
Ветер отпустил меня, продолжая хохотать, и саркастично хлопнул в ладоши:
– Умничка! Угадала. А я уж начал подозревать, что ты глуповата!
Я надулась, села рядом, оправляя платье. Обиженно пробухтела, не скрывая сарказма:
– Ну, знаете ли, господин…
– Полох, – сквозь смех поправил он.
– Что?
– Моё имя Полох, любимая. Можешь не звать меня господином, Тисса.
Я запнулась, недоумевая, когда монстр… Полох успел разузнать моё имя. Но мало ли, какие секреты у монстров?
– Спасибо, – я помедлила, решаясь впервые назвать имя чудовища, – Полох. Спасибо, что спас мне жизнь. Я… вела себя недостойно. С самого начала. И приношу свои извинения, гос… Полох.
Он скомкал и отшвырнул рубашку в сторону, встал и потянулся так сильно, что подошвы мягких кожаных сапог оторвались от пола.
– Когда припрёт прогуляться в следующий раз, потрудись хотя бы приодеться соответственно случаю.
– Я не гуляла. – Любопытство брало верх над благоразумием и, понадеявшись на хорошее настроение господина, я выпалила: – Я была в комнате с портретами! Представила, как вы… как ты сидишь там, в кресле, как смотришь на этих женщин и…
Закончить я не успела: Полох вспыхнул. Одним движением смахнул со стола книги, чернильницу и полупустую чашку с кофе и прежде, чем утих грохот, схватил меня за запястье.
В первое мгновение я не поняла, что нужно упираться, а когда он волок меня по коридору, едва поспевала переставлять ноги. О том, чтобы спросить, куда меня тащит Ветер, нечего было и помышлять. Когда же комнаты стали узнаваемы, и я поняла, где мы окажемся, стало уже поздно.
Распахнутые мною двери так никто и не прикрыл. Но менее мрачной комната от этого не стала.
Равнодушно перешагнув через валяющийся на полу канделябр и осколки бокала, Полох пихнул меня вперёд.
– Смотри.
Я, напротив, зажмурилась.
– Нет, смотри! – требовательно повторил он, впиваясь длинными пальцами в мои плечи.
Никто не спорит с Ветром. Особенно когда он впадает в ярость. Подчинилась и я.
Портрет, на который указывал Полох, изображал печальную женщину с некогда насмешливыми, будто подведёнными угольком глазами. Жители Предгорья не назвали бы её красивой: черноволосая, смуглая, тонкокостная. Но было в ней нечто завораживающее. Нечто, что заставляло верить: когда-нибудь золочёная рама картины треснет, и она вырвется на свободу, порывом ветра промчится по пустующим залам, поднимая клубы пыли, и взмоет в небо, как белокрылая птица. Но золочёная рама держала крепче цепей.
Полох смотрел на неё со смесью тоски и обиды.
– Это моя мать, – проговорил он. – Та, кому не повезло понести от Ветра. Она жила здесь намного дольше, чем следовало бы, но куда меньше, чем мне хотелось бы. И ты действительно думаешь, что мне в радость сидеть здесь и смотреть на неё?!
К горлу подступил комок. Стоило попросить прощения… Или утешить? Нуждается ли монстр в утешении? И является ли Полох вообще монстром? Но прежде, чем я нашла нужные слова, он развернулся на каблуках и вышел.
Возвращаясь в свои покои, я умудрилась изрядно поплутать по поместью и продрогнуть до нитки. Отбросив стеснительность, поспешила прямо так, не раздеваясь, забраться в кровать и укутаться одеялом, но холод никуда не делся, заставляя дрожать, как мокрого птенца. Наверное, я просидела бы так добрую половину вечера, не находя в себе смелости дойти до кухни и попросить кого-то растопить камин, но на закате в дверь постучали.
– Горюшко, ты как тута? – поинтересовалась баба Рея, входя прежде, чем я пригласила. – А я табе вкусненького принесла! – заискивающе начала она. Змёрзла нябось?
Горячий шоколад, которого я не пила со смерти отца, и крошечные белоснежные пирожные не могли не растопить моё сердце.