Страница 40 из 65
– Что поделаешь, классовая борьба…
Кирилл было промолчал, поднял какую-то палку, потом сломал ее о колено и остановился.
– Нет, это уж слишком, Розенблюм! Ты видела этих кулаков… нищие, несчастные… Я слышал краем уха, не хотел верить, но… сюда прислали какие-то неслыханные разнарядки, может быть, в отместку за антоновский мятеж… Никому не нужные крайности! Мы разрушаем самую суть российской агрокультуры! Не знаю, как ты, но я собираюсь сообщить в ЦК о своих наблюдениях!
Он кипятился, лицо его пылало, а она смотрела на него каким-то новым взглядом.
– Слушай, Градов, разве ты не слышал выражения «лес рубят, щепки летят»? Сталин все знает и превосходно понимает ситуацию со всеми ее эксцессами. Хватит об этом! – Внезапно она положила свои руки Кириллу на плечи и глубоко заглянула в его глаза. – Послушай, Градов, а как ты насчет небольшой половушки?
Кирилл ошарашенно отпрянул:
– Что ты имеешь в виду, Розенблюм?
Темноватая усмешка, будто тень стрекозы, блуждала по ее веснушчатому лицу.
– Ну, просто легкое физиологическое удовлетворение. Разве мы этого не заслужили после недели политпросвещения? Давай, Градов, не будь буржуазным неженкой! Вон, глянь, сарай на холме! Отличное место для этого дела!
Брошенный сарай выглядел малопригодным даже для «этого дела». Крыша зияла прорехами, на сгнившем полу в бочках стояла вода. На дверях висел ржавый замок, но отодвинуть доски на стене и пробраться внутрь не составляло никакого труда.
Цецилия деловито осмотрелась и быстро нашла более или менее сухой угол, бросила туда охапку более или менее сухого сена, расстелила там свое пальто, стащила пальто с Кирилла, потом с той же деловитостью сняла юбку – под ней оказались несколько отталкивающие лиловые штанцы по колено, расстегнула гимнастерку, повернулась к Кириллу: «Ну, давай, Градов!»
Кирилл ничего давать не мог, он был полностью сконфужен и не знал, что делать. Она стала вываливать то, чем он был совершенно потрясен, две большие, как белые гуси, груди. Откуда такие? Продолжая усмехаться, она полностью взяла инициативу в свои руки.
По завершении «легкой половушки» они лежали рядом и смотрели в прорехи на крыше, где все мутнее и темнее клубилась непогода. Ошеломленный потоком новых для него эмоций, Кирилл прошептал:
– Ты… ты… ты удивительная, Розенблюм… ты просто чудо.
Цецилия села, прокашлялась, как старая курильщица, белые гуси неуместно потряслись, будто на воде под внезапным порывом ветра, продула папиросину, спросила насмешливо:
– Как это вы, товарищ Градов, умудрились сохранить девственность до двадцати восьми лет? – Нагнулась и стала целовать Кирилла с неожиданной нежностью. – Ну что ж, добро пожаловать в мир взрослых, профессорский сынок!
Вдруг она заметила, что Кирилл отвлекся от любовной игры, что он смотрит с тревогой за ее плечо. Оглянулась и сама увидела чьи-то глаза, взирающие на них из угла, из-за свалки всякого хлама. Оба вскочили.
– Кто там прячется? Выходи! – вскричал Кирилл.
Глаза исчезли. Кирилл бросился в угол, расшвырял прогнившие бочки и брошенные хомуты, вытащил из укрытия мальчишку лет семи-восьми, вонючего и до крайности истощенного. Мальчишка пытался вырваться, защититься, замахивался, но сил у него хватило только на то, чтобы сжать кулачки. Он даже пытался кусаться, но зубы его оставляли на руках Кирилла лишь слабые вмятинки. Эти жалкие попытки защитить свое беспомощное тело пронизывали Кирилла острейшей, почти невыносимой жалостью.
– Паршивец, зачем подглядывал?! – начал было он грозно, но тут же стих и уж больше не тянул мальчишку, а только лишь поддерживал. – Что ты здесь делаешь, мальчик? Как тебя зовут? Кто твои родители?
Мальчишка разевал рот, вроде бы кричал, но крик его звучал как шепот:
– Пусти! Кровопийцы, безбожники, мучители! Сдохнуть-то хоть дайте! Я не хочу в Казахстан!
В конце концов он потерял сознание в руках Кирилла.
Когда Кирилл с мальчишкой на руках и бредущая за ними Цецилия появились на главной улице села, операция погрузки «социально чуждых элементов» в грузовики была почти завершена. Красноармейцы, как жнецы в конце хорошего рабочего дня, отдыхали у плетня, перебрасывались шуточками, делили табачок. И Петя Птахин был доволен: все списки проверил, все сошлось. Вот только несознательное бабьё ведет себя некорректно. Макарьевна, например, из грузовика кулаком грозит, обзывает антихристом.
– Не болтай, Макарьевна! – благодушно сказал ей Птахин. – Раз не было Христа, значит нет и Антихриста.
– Слышишь, Градов? – рассмеялась, услышав, Цецилия. – По Достоевскому прошелся Птахин!
Комсомолец обернулся, увидел Кирилла с мальчишкой на руках, счастливо ахнул:
– Вот удача! Где ж вы его пымали, товарищ Градов?
– Кто он? – спросил Кирилл.
– Да кто ж еще, если не Митька Сапунов, кулацкое семя! Валите его прямо в грузовик, товарищ Градов. Загружено под завязочку, а все ж одного-то пацана как-нибудь втиснем. В тесноте, да не в обиде, верно, бабы?
– Где его родители? – спросил Кирилл.
– Да ведь сгорели ж все! Вы ж сами видели пепелище-то, товарищ Градов. Митькин родитель Федор давно еще сказал: чем в колхоз иттить, лучше все свое пожгу, и себя, и семью в придачу. Как раз за ним товарищи с ордером должны были приехать, когда он совершил вредительство. Давайте-ка я вам помогу, товарищ Градов, Митьку засунуть.
– Руки, руки! – с неожиданной для себя самого угрозой сказал Кирилл. – Забудьте об этом мальчике, Птахин. Он поедет в Москву со мной и с товарищем Розенблюм.
Комсомолец даже побледнел от такого оборота, нелепо как-то суетнулся, из-за поясного ремня вытащил свою папочку с кальсонными завязочками.
– Да как же так, товарищ Градов? Вот ведь здесь новейшие инструкции, а по ним все кулацкие элементы должны быть изъяты отсюда, не глядя на возраст! Все отправляются в Казахстан для более полезного проживания! Вы чегой-то тут против инструкций говорите, товарищ Градов. Я не могу тут своеволия разрешить! Придется сиг-на-лизировать!
Он оглянулся вокруг в поисках командира отряда, но того поблизости не было видно, а побежать за ним он боялся: как бы товарищ Градов с кулацким отродьем не утек. Кирилла тоже охватила некоторая паника. Он почему-то не мог себе уже и представить, что может расстаться с тельцем, свисающим с его рук и слабо постанывающим, скулящим в полузабытьи. Однако если в следующую секунду здесь появится командир отряда, все будет кончено.
В действие вдруг вступила Цецилия, взяла комсомольского вожака под руку, отвела в сторону, нажимая на локоть и запястье, обдала женским жаром:
– А тебе, товарищ Птахин, когда-нибудь приходило в голову, что ты можешь быть не всегда прав в твоей интерпретации классовой политики партии? Разве ты никогда не страдал от недостатка образования? Я могу тебе одолжить некоторые работы наших величайших теоретиков. – Из своей раздутой сумки она вытащила несколько брошюр, стала их совать Птахину за пояс. – Тут тебе, Птахин, Зиновьев, Калинин, Бухарин, Сталин Иосиф Виссарионович… Возьми их, товарищ Птахин, и учись. Учиться, учиться и учиться, как завещал Владимир Ильич!
Ошеломленный, благоговеющий Птахин держал себя за пояс. Цецилия освободила наконец его от своего партийного полуобъятья, ласково подтолкнула – иди, мол, учись! Кирилл между тем удалялся с Митей на руках. Цецилия хорошей партийной поступью зашагала ему вдогонку.
Минут через десять мимо них прорычала, заваливаясь в колдобины и разбрызгивая лужи, армейская колонна. Из грузовиков слышались рыдания и вой, мало уж чем отличающиеся от коровьего мычания.
Глава XI
Теннис, хирургия и оборонительные мероприятия
Осень тысяча девятьсот тридцатого года не спешила. Иной раз по утрам явственно пахло снегом, вроде бы даже начинала слетать с небес еле заметная белая моль, но вдруг, словно по заказу для нашего повествования, возвращалось бабье лето, и в его сомнительной голубизне Серебряный Бор представал пышнейшим, ярчайшим по гамме дворцом природы.