Консультант ll

Глава 1. Дом богов

Мне было лет десять, отчетливо помню, как в кино стали популярны фильмы про зомби. Раз в месяц мы ходили с друзьями со двора на "рассвет мертвецов", " землю мертвых" или "зомбиленд". С того лета сценаристы ежегодно рожали нам разные версии об эпидемии людоедства, эксплуатируя наши страхи быть раздавленными безжалостными челюстями общества потребления.

Человек впервые почувствовал страх быть съеденным заживо толпой примерно в шестидесятых годах ХХ века, когда в литературу пришел "Омегамен" Ричарда Матесона, последний человек на земле.

А страх вампиров пришел почти на сто лет раньше. Он стал естественным следствием научного прогресса и гибели аристократической среды. Уединенно жить в своем замке, изредка похищая невест из деревни неподалеку, стало невозможно. Из-за этого в семидесятых годах XIX века несколько реальных вампиров даже попали на страницы газет и романов Жюля Верна, Ле Фаню и Стокера.

Но сохранить тайну существования вируса вампиризма удавалось вплоть до двадцатых годов XXI века, когда люди уже преодолели иррациональные страхи стать пищей более крупного хищника, и появление вампиров воспринимали как новую ступень в развитии национального вопроса.

После объявления вампирами об их существовании и первого шока телевизионные передачи и интернет-каналы всерьез стали обсуждать вопросы наследования имущества мертвецами, многовековые финансовые махинации и межвидовой секс.

Боялись бы они вампиров как, десятилетняя я боялась голодных мертвецов, если бы знали, что за костюмами от Версаче скрываются не цивилизованные люди с необычной гемофилией, а настоящие людоеды? Животные, готовые рвать вас на части в три глотки, пока ваши органы не начнут отказывать.

Я хотела бы не знать, какого это, быть съеденной до мяса. До боли в венах. Когда темнота в закрытых глазах кружится вертолетом и пульсирует адской головной болью. А в мозгу только одна мысль: я жива, только потому, что они захотят есть снова. Но сознание неумолимо возвращалось в израненное тело, чтобы добить меня безжалостной действительностью.

Моя кожа на руках и ногах болела даже там, где укусов не было. Сквозь закрытые веки струился раздражающий роговицу яркий солнечный свет.

Открыв глаза, я сразу поняла, откуда этот запах старой скисшей соломы. Я лежала на циновке из преющей травы в небольшой камере, со стенами покрытыми известью. Через решетку внутрь проникало горячее садитское солнце.

Безумно хотелось пить. Я бы отдала сейчас правую руку за стакан воды из-под крана. Даже попила бы из собачьей миски. Но я даже не могла повернуть головы, а лишь лежала без движения и представляла, как поворачиваюсь и встаю.

Как я ругала себя за доверчивость и жалела, что не осталась с Жаном. Он никогда не узнает, что со мной стало. И кто спасет Олава? Да и как его спасти, если никто не знает, куда его забрали. И даже Леонард не придет за мной, овеяный лунным светом, потому что я ему больше не нужна.

"Мы проиграли, а я здесь умру", — билась тонкая венка в виске. На меня села муха. Большая жирная, с мохнатыми лапками могильная муха. Фу, мерзость. Я шевельнулась, чтобы насекомое поняло, что я еще жива. И тут краем глаза увидела ведро в метре от себя. На жестяном корпусе блестели капли воды, как в оазисе посреди песков. Я припала к нему, не думая о том, что это может быть вода из унитаза, и пила-пила-пила, пока могла держать равновесие на руках. Прозрачная холодная вода входила в охрипшее горло как камень, раздирая гортань. Я захлебывалась, черпала руками и поливала лицо с потрескавшимися губами, даже протерла шею и попыталась смыть кровоподтеки на руках и ногах, оставленные моими мучителями.

Но, вовремя спохватившись, решила экономить воду. Возможно, они не так плохо обращаются с пленными, и я проживу недолгую, но достойную донора жизнь.

Напившись до боли в желудке, я подползла к решетке и заглянула во двор, насколько позволяли ячейки сетки..

— Эй! Здесь есть кто-нибудь? — мой сиплый голос прошептал первые несколько слов, но прорезался достаточно, чтобы меня услышали, если по близости есть кто-то живой.

Ответом была тишина.

Это еще не значит, что здесь нет других людей. Если они добровольно отдают кровь, то могут быть и не в клетках.

Я услышала скрип металла, будто калитка скрипнула на ветру. Легкие шаги маленьких босых ног, будто утенок прошлепал по бетонному полу. И в отверстии решетки появилось маленькое детское личико. На меня смотрела девочка лет пяти. Худая и одетая плохо.

— Hablas castellano? — произнесла она, не касаясь решетки. Ее недоверчивый взгляд изучал меня. Она совершенно не удивилась человеку в клетке, подумала я.

— Прости… я не понимаю. — проговорила я по-английски.

— Как тебя зовут? — она заговорила с испанским акцентом.

— Марина. А тебя?

— Адонсиа. Если ты хочешь есть, то я принесу. — Она сделала неуверенное движение ногой влево, собираясь уйти.

— Да, я очень хочу есть, Адонсиа. Спасибо.

Она убежала, шлепая босыми ступнями, и я тут же поймала себя на мысли, что она может не вернуться, а я не попросила ее открыть дверь. Какая же я дура снова.

Через несколько минут, я снова услышала шаги и через решетку просунулась детская тонкая ручка с куском пирога.

Я поблагодарила ее и, схватив завернутый в бумагу хлеб с фаршем, сразу начала есть. Пирог был свиным, недосоленым и сухим, но я съела все до последней крошки.

— Если захочешь, я принесу еще. Но остался только пирог, его никто не ест.

— Ты можешь открыть эту дверь? — взмолилась я, стараясь не думать, что не так с пирогом.

— Я маленькая, но я не глупая. Если я выпущу тебя, донья Мария накажет меня. Но мы можем дружить, пока ты здесь живешь. Я сделаю тебе кольцо, как у меня, если обещаешь больше не просить меня открыть дверь. У меня все равно нет ключа.

Она показала на своей руке плетенное из проволоки колечко с маленьким цветком вставленным в петельку вместо камня.

— Оно очень красивое. И я вовсе не считаю тебя глупой. Но я хочу в туалет. — Слукавила я.

— Для этого есть второе ведро, но его вчера взяли мальчишки, чтобы играть в Святого Михаила. Ты знаешь эту игру? — спросила Адонсиа, усаживаясь напротив моей клетушки прямо на бетонный пол.

— Нет, но я могу научиться.

— Не нужно, я не буду в нее играть. Это игра для мальчишек, а я не хочу надевать ведро на голову, когда проигрываю. Лучше поиграем в куклы. Это кукла Селена, я принесу тебе другую…

— Сколько еще здесь детей? — попыталась я ее остановить.

— Сейчас восемь, но раньше нас было семнадцать. Некоторых мальчиков и всех девочек, кроме меня, забрали. Все их куклы достались мне, но теперь мне не с кем играть.

— А где взрослые люди? Твои родители?

— Донья Мария сказала, что в дом богов попадают те, у кого родителей нет. Но иногда она говорит, чтобы мы называли ее мамой. Другие взрослые сейчас спят, они придут, когда сядет солнце. — Адонсиа рассказывала, и крутила ручки и ножки грязной кукле с выстриженными волосами.

— И вы целый день здесь одни? Кто заботится о вас?

— Мы уже не маленькие. У нас есть все, что нужно. Я люблю быть одна или с Николасом. Хочешь расскажу секрет? — она с сомнением оглядела меня, видимо, еще не будучи уверенной в том, что я подхожу на роль хранителя ее секрета.

— Хочу.

— Только это должен быть секрет на секрет. Я расскажу тебе свой секрет. А ты мне — свой. Чтобы никто из нас не проболтался.

— Хорошо. Мой секрет… я ээм… на очень важном задании. Я работаю на комитет, который следит за порядком и издает законы. Обо мне даже писали в газетах. Но, здесь я тайно.

— Здорово. А я умею читать. Об этом никому нельзя знать.

— Секрет на секрет, Адонсиа, я нема как рыба в воде. А теперь, не могла бы ты попросить мальчиков вернуть второе ведро?

— Хорошо.

Она ушла и почти сразу вернулась с маленьким детскии ведерком, которое легко пролезало между прутьями.