Страница 5 из 24
Но он все же узнал. От нашей соседки, которой мама разболтала, что взяла билеты на конец декабря.
Вот тогда у нас и состоялся ужасно неприятный разговор.
Как и ожидалось, Артём воспринял известие с неприятием: сначала шутил и уговаривал меня остаться, а когда понял, что все серьезно, психанул, выдал нечто вроде: «Самые жестокие в мире люди – это дети», разбил о стену стакан и, пожелав «счастливого пути», пропал на три дня.
Затем вернулся, поинтересовался, не передумала ли я, а услышав, что от меня ничего не зависит, ответил: «Ладно. Переживу» – и снова пропал. Но через пару дней вновь поймал меня в подъезде и признался: «Нет. Не переживу».
– То, что ты решила все одна, ничего толком не объяснив, неправильно, – мягко, но поучительно сказал он, когда после его слов «не переживу» я, захлебнувшись в слезах и любви, обнаружила себя в его голубой с шелковыми шторами и простынями спальне. – Конечно, спорить с тем, что, выбирая между временем, проведенным с тобой, и мучительным поиском идеального звука, я предпочту тебя, было бы глупо. Но, если мне что-то по-настоящему нужно, я умею быть требовательным не только к другим. По-настоящему требовательным.
С непривычно серьезным выражением лица он стоял передо мной, скрестив руки на голой груди. Рваная косая челка занавесила половину лица, черный шарик пирсинга под нижней губой блестел, притягивая взгляд.
– Я забросил музыку в пятнадцать не только потому, что считал, что это насилие над моей личностью. Была и еще одна причина. Те люди, которые меня окружали, они всё мерили выгодой и деньгами. Но, создавая что-то, ты отдаешь частицу самого себя. Своей души. Обнажаешь ее и выставляешь напоказ. А они смотрят на тебя как на голого, разглядывают, оценивают и потом суют деньги в трусы. Выступать перед ними – все равно что метать бисер… Но, когда появилась ты, я снова захотел играть. Почувствовал, что ты можешь ощущать то же, что и я: свет, радость, обиду, боль… Красоту, в конце концов… Чего это ты улыбаешься?
– Ты смешно сказал.
– Что смешного?
– Про деньги в трусы.
Смягчившись, он присел рядом:
– Короче, твой отъезд сделает мое возвращение к музыке невозможным. Совсем. Только так, а не наоборот. Так что, если ты действительно желаешь мне счастья, тебе придется остаться.
– Это уже решено. Мама начала заниматься продажей квартиры и собирает документы.
Артём закрыл мне рот ладонью:
– Ничего не хочу слышать. Ты никуда не уедешь.
Через несколько дней маме позвонила директриса и вызвала ее в школу.
Я ждала в коридоре.
Их разговор длился минут двадцать. Из кабинета мама выскочила разъяренная, с выпученными глазами и съехавшими на нос очками.
– Быстро домой! – закричала она, словно мне было десять и я что-то натворила.
Пока мы мчались через дворы, она только яростно пыхтела, не отвечая на вопросы. А как только дверь квартиры за нами захлопнулась, заперла ее на все замки и объявила:
– Больше ты никуда не выйдешь.
– Мам, ты чего? Что я сделала?
– Что сделала?! – Она уперла руки в бока. – Совесть потеряла – вот что! Я готова была сквозь землю со стыда провалиться. Это же надо было до такого додуматься!
– Я честно не понимаю.
– Только не нужно придуриваться!
– Ты же знаешь, я этого не умею.
– Даже если твой идиот устроил это без твоего согласия, что еще хуже, то это была последняя капля моего терпения. Я запрещаю тебе общаться с ним. Больше никаких гостей, звонков и переписок. Дай сюда телефон!
Мама угрожающе двинулась на меня.
– Подожди. – Я отступила назад. – Ты должна рассказать мне, что произошло.
– Сейчас же доставай телефон.
– В чем Артём провинился?
– У меня в голове не укладывается! Это же надо додуматься: подговорить Марианну Яковлевну, чтобы она убедила меня не забирать тебя из школы.
– Это она тебе сказала?
– Разумеется. – Мама всхлипнула и принялась рыться в карманах в поисках носового платка. – И вот за что мне такое наказание?! Я ведь все для тебя делала. Все! И до сих пор делаю. А ты взяла и променяла меня на смазливого мальчишку.
Пока она мыла руки и ругалась из ванной, я попыталась тихонько исчезнуть, спрятавшись в своей комнате, но через полминуты она влетела туда с протянутой рукой.
– Давай телефон! По-хорошему давай. Иначе я позвоню в МТС и попрошу заблокировать твой номер.
Я достала мобильник и отдала ей:
– Мам, пожалуйста, успокойся. Ничего страшного не произошло. Ну, подумаешь, Артём поговорил с Марианной Яковлевной. Мы же все равно уходим из школы, и ты ее наверняка больше никогда не увидишь. Какая теперь разница, что она думает?
– Дело не в Марианне Яковлевне. Черт с ней! Но я не допущу, чтобы какой-то сопляк вмешивался в мою жизнь. Он и так уже испортил все, во что я вложила столько труда, а теперь собирается…
– Давай я схожу и поговорю с ним? Скажу, чтобы больше ничего такого не делал.
– Никаких «поговорю». Довольно. Наигрались.
Она вышла, громко хлопнув дверью.
Я схватила ноутбук, чтобы написать Артёму о том, что происходит, но, когда он загрузился, оказалось, что мама успела отключить роутер.
– Мне уроки нужно делать, – сказала я ей, зайдя на кухню.
– Занимайся по учебнику.
– Задания в электронный дневник пишут.
– Позвони Эле.
– У меня нет телефона.
– Я тебе дам свой. Потому что вайфая больше не будет.
– А как же ты будешь свои новости смотреть? И работы проверять?
– Хватит! – Она ударила ладонью по столу.
Об этом мама, вероятно, не подумала, поэтому еще больше разозлилась.
Но я все равно ушла, чтобы не выслушивать очередную порцию упреков. Завалилась на кровать и лежала в кромешной темноте, уставившись в потолок.
В комнате надо мной Макс слушал музыку, пару раз залаяла Лана, потом я различила голос Артёма. Они смеялись и еще понятия не имели, что произошло.
Мама же, сидя на кухне, весь вечер кому-то названивала, то выясняя, как запаролить вайфай, то жалуясь на меня.
Посреди ночи раздался звонок в дверь. Я услышала, как мама встала и прокричала не отпирая, что Вита спит.
Утром я подошла к ней, когда она завтракала, и крепко обняла:
– Давай не будем ссориться?
– Давай, – пробубнила она с набитым ртом. – Но мои условия остаются в силе.
– Можешь хотя бы телефон отдать?
– Нет. В ближайшее время ты его не получишь. Просто прими это как данность. – Она высвободилась из моих рук. – Обижайся сколько влезет, но ставить под угрозу благополучие нашей семьи я тебе не позволю.
– Но это насилие над личностью.
– Что? – Она перестала жевать. – Отобрать у ребенка телефон – насилие над личностью? Сама подумай, как это звучит.
Разговаривать было бесполезно.
Я решила, что сделаю вид, будто пошла в школу, пройду половину дороги и, когда мама перестанет смотреть из окна, вернусь, чтобы подняться к Артёму и поговорить.
На улице еще горели фонари и было довольно темно. Перед подъездом стоял какой-то незнакомый человек в меховой квадратной шапке, вроде той, что носили в советское время. Я обошла его и двинулась привычным маршрутом.
Человек направился в ту же сторону.
Я пересекла двор, свернула к пятиэтажкам и остановилась возле занесенной снегом детской площадки. Именно отсюда я собиралась вернуться обратно.
Но человек в меховой шапке тоже остановился. Одет он был в куртку цвета хаки и высокие солдатские ботинки на шнуровке.
Я терялась в догадках.
Дождавшись, когда мимо пойдут спешащие к метро люди, я пристроилась за ними. Однако не успела я сделать и пары шагов, как незнакомец вдруг преградил мне дорогу:
– Куда?
На вид ему было лет пятьдесят. Широкое плоское лицо, близко посаженные глаза и жесткий подбородок.
– Иди в школу, – произнес он приказным тоном.
– Вы кто?
– Носков Владимир Петрович.