Страница 7 из 16
Софья Витовтовна проводила его взглядом, медленно повела плечами, словно бы раздвигая слишком тесный корсет, повернулась к служанке:
– Проследи здесь за порядком, Пелагея. Полагаюсь на твое разумение. И черпай поменьше, дабы водолазам токмо для согрева хватало, без удовольствия! Хотят хмельного праздника, пусть с ремонтом поспешают. Бо морозы в любой час ударить способны!
– Исполню в точности, великая госпожа, – пообещала ключница, но княгиня-мать уже спешила прочь, сложив руки на животе и торопливо перебирая пальцами. Щеки Софьи Витовтовны порозовели, дыхание участилось и стало горячим, вернув женскому телу подзабытые ощущения.
Когда гонец рассказал о поражении московской армии, когда правительница вступилась за Юрия Дмитриевича, защищая его от откровенного наговора, – Софья Витовтовна неожиданно поняла, что ощущает гордость за звенигородского князя! Гордость за своего любимого, своего желанного, уже в который раз сумевшего малой силой разгромить многократно превосходящего врага! Гордость за храброго витязя, побеждающего всегда, побеждающего всех, кто бы только ни вставал на его пути! И каждый раз приносящего к ее ногам пояса поверженных врагов…
Целый сундук из дорогих ратных поясов, по сей день стоящий в ее покоях!
Воспоминания всколыхнулись и неожиданно вынесли из глубин прошлого не только подарки, но и ласки, поцелуи и объятия, тайные встречи и прилюдные прикосновения украдкой. Всколыхнули всё безумие запретной страсти, безумие того невыносимого желания, что раз за разом побуждало тела к слиянию, к горячему безумному единению, что возносило к самым вершинам беззаветной и бескорыстной любви…
Тело вспомнило былые ласки с такой ясностью, словно бы они случились только вчера – и разум княгини-матери снова отказался поверить в то, что верный, искренно преданный витязь мог ее бросить! Мог отречься, оставить, забыть! Мог предать их долгую, чистую и беззаветную любовь…
Встречные люди склонялись перед правительницей, а иные и падали на колени прямо на мокрую мостовую, впереди поспешали четверо телохранителей в белых тулупах и с топориками в руках, справа и позади шелестела подолами свита: кравчая, постельничья, стольница, конюшая, прочие знатные служанки… Однако Софья Витовтовна настолько привыкла к этому неизменному сопровождению, что совершенно его не замечала, чувствуя себя в полном одиночестве. И потому княгиня спокойно предавалась своим мыслям, иногда облизывая бледные сухие губы, иногда легко касаясь ладонью подбородка – как когда-то делал это ее любимый, иногда вскидывая к лицу плотно сжатые кулаки, вознося негромкую молитву Купаве.
Минувший год оказался тяжелым. Они воевали. Воевали друг с другом, словно бы стали лютыми врагами! Юрий, конечно же, победил, как побеждал всегда. Разгромил их сына, привел армию к присяге и принял под свою руку Москву, сев на великокняжеский трон.
И да, ее любимый отверг ее! Отверг, глядя прямо в глаза!
Отверг здесь, в Кремле, во дворце, в Думной палате. Имея над нею полную власть, обладая правом победителя, Юрий даже не прикоснулся к женщине, которой клялся в вечной верности и к ногам которой клал все свои победы!
Тогда, в страшные минуты отторжения, Софья возненавидела своего витязя всеми фибрами души, возжелала ему смерти, мучений, унижения. Захотела увидеть его перед собою на коленях, плачущего и молящего о пощаде! Захотела истребить его самого, его семью, дочиста выкорчевать весь его род!
Но прошли месяцы, пожар нестерпимой ярости в душе женщины ослаб, и в минуты успокоения она не могла не признаться самой себе, что война началась не просто так. Ведь это она, именно она смертельно оскорбила галичских княжичей! Поддалась минутному порыву, прилюдно назвала их ворами, ограбила, изгнала!
После подобного унижения война, конечно же, стала неизбежной…
Однако Юрий, как всегда, повел себя с истинно княжеским благородством! Победив – мстить за оскорбление никому не стал. Никого не убил, не изгнал, не покарал. Простил всех – и своих, и чужих, а спустя пару месяцев добровольно вернул трон их мальчику.
Просто и бескорыстно отдал Москву Василию, уехав обратно в свои заволочские чащобы!
Поступил непостижимо, невероятно, благородно!
Теперь, спустя месяцы, отказ победителя прикоснуться к ней, к захваченной женщине, тоже выглядел не столь уж оскорбительным. Ведь поступи так со своей пленницей любой другой воевода – и сей поступок считался бы проявлением исключительной порядочности!
Разве ее витязь, всегда являвшийся воплощением чести и достоинства, мог поступить иначе?
Между тем ранее он никогда не давал ей повода усомниться в своей любви!
В своей храбрости, совести, преданности…
Да, после смерти своего брата, Великого князя Василия Дмитриевича, князь Юрий уехал к себе в Галич, в далекие, непроходимые таежные чащобы – и более оттуда не показывался. Вестимо, случившееся горе совсем его сломало. Похоже, Юрий Дмитриевич не перенес утраты своего брата и повелителя, служению которому он посвятил всю свою жизнь. Может статься, именно поэтому он раз за разом не отзывался на ее письма с просьбами о встрече? Может статься, она просто не смогла найти нужных слов? Может статься, она боялась его приезда куда более, нежели желала встречи, и этот страх проглядывал в ее посланиях?
Все же именно Юрий Дмитриевич, а не их сын Василий являлся законным наследником трона! И потому появление Звенигородского князя в столице могло вызвать волнение, а то и стихийный переворот…
Софья Витовтовна уже в который раз подумала о том, что своим отдалением ее витязь, возможно, проявлял куда большую заботу о ее благополучии, нежели это могло показаться на первый взгляд!
Вдовая княгиня снова вскинула маленький кулачок и крепко, до боли его сжала…
Получается – любит? Все еще любит, прилюдно сего никак не показывая?
С этими мыслями Софья Витовтовна поднялась через боковое крыльцо в покои Большого дворца, прошла на женскую половину и почти сразу столкнулась со встревоженной невесткой:
– Матушка, матушка, гонец с Волги прискакал, наши полки разбиты!
Несмотря на тяжелый парчовый сарафан, украшенный самоцветами и золотыми бляшками в виде львиных голов, высокий кокошник с жемчугом и тремя нитками самоцветных бус, Великая княгиня Мария Ярославовна выглядела вовсе не правительницей великой державы, а маленькой испуганной девочкой – даже до своих шестнадцати лет недотягивая.
Дитя есть дитя…
– Милая моя, маленькая… – В порыве материнской нежности княгиня-мать крепко обняла малышку, подержала ее у своей груди, после чего отпустила и утешила: – Твой супруг жив и здоров, Ягодка, можешь не беспокоиться! Твой брат, я уверена, тоже. Скоро они вернутся домой, целые и невредимые.
– Но если наша дружина разгромлена, галичане идут сюда! – сглотнув, выдохнула девочка. – Они разорят все окрестные земли, они захватят Москву, они схватят нас!
– Не бойся, милая, Юрий Дмитриевич не посмеет, – покачала головой Софья Витовтовна. – Они сюда не придут.
– Но если они разгромили наши войска, что их остановит?
Княгиня-мать поколебалась в неуверенности и за невозможностью сказать правду сослалась на более весомый аргумент:
– Божья воля… – после короткой заминки ответила вдовая государыня.
– Какая божья воля, матушка?! – отпрянув, громко воскликнула девочка. – У них же кованая рать! Дружина, князья, полки! Они идут сюда!
– Великая воля небес, моя Ягодка… – положив палец на губы воспитанницы, повторила Софья Витовтовна и понизила голос: – Вспомни, девочка, как всего три месяца назад Юрий Дмитриевич безо всякого принуждения даровал московский престол твоему супругу. Неужели ты думаешь, что теперь он станет свергать Василия и опять садиться в Москве? Не беспокойся, милая. Этого не случится. Ни сейчас и никогда. Князь Юрий Дмитриевич никогда и ни за что не причинит никакого вреда ни моему сыну Василию, ни тебе самой, Ягодка, как его супруге.
– Но почему, матушка?! – недоверчиво покачала головой Мария Ярославовна. – Ведь сила на его стороне!