Страница 8 из 8
Вопросами такого рода мы занимались лишь ночью, проводя дни в лихорадочной деятельности. Среди прочего принимали приветствия и со своей стороны приветствовали части гарнизона, которые одна за другой прибывали к Думе. Обычно происходило это следующим образом.
Полк, скажем гвардейский пехотный Семеновский, являлся в Думу, солдаты шумно топали по дворцовому вестибюлю, выстраивались вдоль стен огромного Екатерининского зала. Кто-нибудь бежал отыскивать Родзянко, чтобы он их приветствовал от имени Думы, сказав все, что мог сказать в подобном случае. Говорил о великом дне освобождения народа, о новой заре, занимавшейся над Россией, о патриотическом долге на фронте, призывал солдат доверять командирам, соблюдать дисциплину и прочее. Выступление завершалось под гром аплодисментов. Командовавший полком офицер произносил ответную речь. Новые приветственные крики, новые аплодисменты. Полк выражал желание послушать других ораторов, чаще всего Милюкова, Чхеидзе, меня. Действительно, первые выступления доставляли нам огромную радость возможностью свободно говорить со свободным народом, впервые честно и откровенно обращаться к армии.
Особенно хорошо помню следующий эпизод. В Екатерининском зале собрались курсанты Михайловского артиллерийского училища и некоторых других, прочие залы тоже были забиты народом. Как только я вошел, солдаты подхватили меня и триумфально вынесли на плечах в самый центр. Я видел перед собой волнующееся море голов, сияющие, озаренные радостным энтузиазмом лица, чувствовал, что нас объединяют единая воля, воодушевление, переживания, чувствовал, что эта масса людей способна на любые самозабвенные жертвы, и постарался эти чувства выразить в своей речи. Я говорил, что Россия наконец свободна, в каждом рождается новая личность, нас зовет великий долг, мы обязаны отдать все свои силы служению родине. Я говорил, что надо удвоить усилия, одновременно продолжая войну и служа революции, и в решении этой задачи должен лично участвовать каждый человек в стране. Я вспоминал революционных героев всех поколений, доблестно погибших за свободу потомков, подчеркивал, что представители всех слоев общества отдали жизнь за общее дело, и поэтому в данный великий момент все классы должны сплотиться с полным взаимным доверием.
Взметнулись тысячи рук, принося клятву верности родине и революции до самой смерти.
Новая жизнь уже виделась в стенах Думы, души людей озаряло новое пламя, связывали новые таинственные узы. С тех пор мы пережили множество страшных и грандиозных событий, но я всегда чувствовал трепет этой великой души с ее страшной силой, души народа, способного на большие дела и ужасные преступления. Полностью проснувшаяся народная душа жаждала правды и света, поворачиваясь, как цветок, к солнцу. Народ неизменно следовал за нами, когда мы старались возвысить его над материальными фактами жизни, внушить стремление к высоким идеалам. Я по-прежнему верю, как верил всегда, в величие народной души, исповедую, возможно, наивную веру в благие созидательные силы народа, которые одержат в конце концов триумфальную победу, избавившись от смертельной отравы, убивавшей их долгие годы усилиями, к сожалению, не одного большевизма. Нет, нашлись и другие отравители, среди которых большевики только самые умные, упорные, жестокие и смелые.
Немало хлопот доставляли нам в первые революционные дни министры, высокопоставленные сановники, генералы и полицейские, содержавшиеся в правительственном павильоне. На память приходят некоторые эпизоды. Помню прибытие совсем крошечного глубокого старика Горемыкина, дважды занимавшего должность премьер-министра. Утром кто-то пришел ко мне с сообщением о его аресте. Я направился в кабинет Родзянко, куда его препроводили. Увидел сидевшего в углу очень старого господина с непомерно отросшими бакенбардами, сильно смахивавшего на гнома в своей меховой шубе. Вокруг стояли депутаты, священники, крестьяне, служащие, с любопытством рассматривая знаменитого государственного деятеля с орденской цепью Андрея Первозванного на груди. Старик, которого вытащили из постели, улучил момент, чтобы нацепить ее на шею поверх старой ночной фуфайки. Пожалуй, арест Горемыкина произвел на депутатов еще большее впечатление, чем накануне арест Щегловитова. Умеренные волновались, гадая, не лучше ли отпустить его, и с большим любопытством следили, как я поведу себя, оказавшись лицом к лицу с сановником очень высокого ранга, действительным статским советником первого класса.
Я начал с обычного вопроса:
– Вы Иван Логинович Горемыкин?
– Да, – ответил он.
– Именем революционного народа вы арестованы. Взять под стражу, – добавил я, обратившись к помощнику.
Появились солдаты, встали по обе стороны от Горемыкина. Некоторые депутаты, явно тревожась за «его высокопревосходительство», придвинулись поближе к сильно озадаченному и сокрушенному старцу, попытались с ним заговорить, выражая симпатию и сочувствие. Я их попросил отойти. Горемыкин поднялся со стула, мрачно звякая орденской цепью, и последовал за мной в правительственный павильон под угрюмое молчание депутатов.
Я уже говорил, что в то время многие депутаты еще не видели глубокой враждебности петроградского населения к представителям старого режима, не понимали, что их арест и строгая охрана не позволяют толпе устраивать самосуд. Помню, как они из лучших побуждений требовали освободить Макарова, бывшего министра внутренних дел, министра юстиции и сенатора. Когда он занимал пост министра внутренних дел, массовый расстрел рабочих Ленских золотых приисков 17 апреля 1912 года вызвал гневное возмущение всей страны. Отвечая на думский запрос по этому поводу, Макаров нечаянно бросил печально известную фразу: «Так было, так будет».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.