История на ночь

На этом моё терпение кончилось. Лишь чудом я удержался, чтобы не стукнуть кулаком по столу. Напоследок попытался сменить тему:

– Да брось, хватит об этом. Расскажи лучше, как у тебя дела?

– Зачем говорить о том, что не интересно ни тебе, ни мне. От таких разговоров надо бежать сломя голову хоть на самый край света.

– Пожалуй, этому совету я и последую. – сдался я.

Встал из-за стола и, театрально щёлкнув каблуками, откланялся. Хотел, чтобы дядя крикнул мне что-нибудь вслед, попросил прощения, но он остался нем.

А я уже начинал жалеть, что приехал.

Глава 4

В камине догорал тихий огонь и крохотные его язычки устало колебали тени на стенах. Едва слышно потрескивали угли, неспешно барабанил дождь по окну, но в этом тепле и уюте, когда самое милое дело закрыть глаза и отдаться миражам сновидений, уснуть не получалось. Ещё совсем недавно усталость наполняла веки тяжестью, гнала прочь все мысли, но теперь сама она исчезла бесследно.

Я лежал, тупо разглядывая потолок, и перебирал аргументы, почему не стоит завтра же утром уехать домой. Их было мало. Разве что постараться не слушать дядины наставления, да устроить себе перерыв в суетной городской жизни. Лучше будет не задерживаться в особняке и подольше гулять по посёлку. Может ещё кого-нибудь из старых знакомых встречу. Или с Настей поговорю. Почему бы и нет. Волнение спало и теперь это уже казалось не такой плохой идеей. Не буду же я с ней в постель прыгать.

За этими размышлениями я всё же уснул. В один момент узоры догорающего пламени превратились в яркие тропические цветы.

Снилось мне что-то странное. То, что видишь в тревожных снах после трудного дня. Свежая роса превращалась в битое стекло, жёлтое солнце пряталось за кроваво-красной луной. И люди. Кругом толпы людей. Знакомых и нет, старых и молодых, женщины, мужчины, дети. Все что-то хотели, о чём-то галдели, но их голоса сплетались в неразборчивый гул.

Внезапно всё это оборвалось на самом интересном, и я потерялся. Секунду видел лишь белый, ослепительный свет.

Маяк.

Первое, что пришло мне в голову. Я был совершенно уверен, что свет исходил именно от него. Но не успел опомниться, как от дикого грохота содрогнулась комната. Даже стёкла в окнах завибрировали.

И темнота заполнила всё.

– Не так. Не так. Не так! Всё не так! – раздалось чьё-то нервное бормотание.

Ужас охватил меня, приковал к постели и не позволял шелохнуться. Я бешено метался взглядом по комнате в поисках говорившего. До боли всматривался в бледные тени и пытался угадать в них незваного гостя.

Ночь обманывала. Представляла даже безобидные стулья в образе демонов из преисподней, а шкаф замещал им короля. В ужасе я готов был поверить и в это, да и голос никак не замолкал.

И вдруг сердце замерло, по телу пробежала ледяная волна. Там, в дальнем углу, ничем не притворяясь, не особо прячась, находилось нечто. Сгусток темноты, вобравший в себя всё зло, всю подлость и мерзость мира. Он пульсировал и переливался, тянулся ко мне сплетёнными из своей сути щупальцами.

– Опять не так! – бормотал голос. – Опять всё не так. Что ж ты такой упрямый? Ничего не видишь, ничего не слышишь.

Я попытался сказать хоть что-то – получился лишь хрип. Вторая попытка оказалась более успешной. Я собрался и через силу произнёс:

– Кто ты?

Голос замолчал, а вместе с тем замер и сгусток.

Новая вспышка света заставила зажмуриться. Маяк сделал новый оборот. Когда глаза получилось открыть, сгусток уже был возле кровати, но теперь его форма походила на человеческий силуэт.

– Какого хрена!? – потрясённо выдохнул я.

– Снова врёшь. Сам себе не веришь, но врёшь. Пойми наконец. Пойми!

Дикий рокот содрогнул весь дом. Я повернул голову к окну и увидел, как с улицы на меня смотрят белые, мелованные лица, а тела им заменяли извивающиеся тонкие щупальца.

Я заорал, что было мочи и рывком сел.

Наваждение растаяло, словно и не бывало. Дождь барабанил по стеклу, ветер завывал в щелях старого дома. И бормотание дяди в кабинете за стеной. Страх окончательно превратился в истерический смех, когда сверкнула молния и следом, с задержкой в несколько секунд, недовольно проурчал гром.

«Ну, конечно, маяк.» – мысленно упрекнул я себя.

Да и тени… Теперь, трезвым взглядом осмотрев комнату, я увидел, как много вокруг того, что спросонья можно принять за неизвестное существо.

Я расслабился и снова лёг. Вскоре стало ясно, что монотонное бормотание в соседней комнате бьёт по ушам сильнее грома. Если бы дядя иной раз не вскрикивал, я бы решил, что в стенах поселились мыши и активно работают над демографической ситуацией. Или, как думал пару минут назад, что кто-то пробрался в мою комнату.

Попытки улечься поудобнее и закрыть уши быстро мне надоели. К тому же созрела необходимость добраться до уборной. В конце концов я выбрался из тёплой постели, наощупь отыскал под кроватью тапки и пошаркал, хлюпая носом, в туалет.

В коридоре бормотание стало разборчивее. К нему прибавился шелест бумаги и счёт метронома. Дверь в кабинет дяди была приоткрыта, и из неё бил мягкий зеленоватый свет, тонкой полосой разрезая ночную темноту. Я беззвучно подошёл ближе и заглянул внутрь.

Святая святых Виктора Бурина хранила извечный творческий беспорядок. Множество книг, дешёвых и драгоценных, в кожаных обложках и в мягких картонных, бездарная беллетристика на один вечер и глубокие труды корифеев философии, психологии и десятка других наук. Всё это лежало, где придётся, потому что скудные два стеллажа были забиты под завязку, и тонкой брошюры с речью какого-нибудь великого правителя туда бы не влезло. Кипы книг погребли под собой диван, замуровали окно до самого потолка, лесенкой выстроились на стремянке, где на верхней ступеньке примостился глиняный горшочек с засохшим цветком. Даже стол, за которым работал дядя, и тот скрылся под книгами почти полностью. Остался свободным лишь небольшой пятачок, но его занимали исписанные бумаги. Дядя изучал их, случайно хватал первый попавшийся лист и гневно правил. Результат он почти всегда мял и отбрасывал в другой конец кабинета, подальше от глаз, приговаривая:

– Не так! И это тоже не так.

Во всей комнате горела лишь одна настольная лампа. Она гордо возвышалась на трилогии Ивана Ефремова и нависала круглым зелёным плафоном над черновиками дяди. Всё остальное пространство заполняло изумрудное свечение.

Дядя не заметил меня, слишком увлёкся работой в ритме модерато, и метроном не позволял отвлечься. Старая писательская привычка. Под мерный, неспешный стук думается лучше, и мысли не успевают закостенеть.

– Ты до сих пор не спишь? – спросил я.

Дядя вздрогнул и поднял голову.

– Стучаться разучился? – раздражённо спросил. – Герой никак не хочет идти по сюжету. Не знаю, что с ним делать. Шаг вперёд и два назад. Надо понять, что я упустил, что должен был вложить ему в голову, чтобы он наконец перестал врать хотя бы самому себе.

– Ты же его пишешь, – предположил я. – так сделай, как тебе надо. В чём проблема?

Дядя пристально смотрел на меня какое-то время, потом с тяжёлым вздохом отложил ручку и наставительно сказал:

– Видишь ли, Лёша, это и есть та самая причина, почему ты не стал настоящим писателем. Герои, они ведь живые люди. Это не просто безликие строчки текста. И от людей биологических они отличаются только тем, что душу в них вдыхает писатель.

Ещё мгновение и дядя мог с лёгкостью уйти в философские топи, и мне ничего не останется, кроме как заснуть стоя, прямо в дверном проёме.

– Как скажешь. – отмахнулся я от дальнейших его рассуждений. – Делай что хочешь, только потише пожалуйста, а то твоё бормотание спать мешает.

– Я постараюсь. – сухо ответил дядя.

Он был недоволен тем, что пришлось оборвать мысль на полуслове, ещё меньше ему понравилось то, что я указываю, как себя вести. Согласие его прозвучало холоднее, чем кафельный пол под босыми пятками, но это было приятным реваншем за вечерний спор.