История на ночь

– Лёша? Ты? – спросил дядя таким тоном, словно приведение увидел.

– Да, дядь Вить. Здравствуй.

И на этом мы замолчали. Стояли, разделённые порогом, и не могли подобрать правильных слов. Уже не важно было, писал ли дядя письмо в трезвой памяти, или опять его влёк сюжет. Он не ждал меня, смирился, что я ушёл навсегда. А я никак не решался заговорить. О чём? Извиниться как в детстве, когда убегал гулять без разрешения?

– Ну и чего ты стоишь, как не родной? – дядя первым шагнул мне навстречу. Широко улыбнулся неестественно ровной белой челюстью и протянул руку.

А я не придумал ничего лучше, чем броситься к нему с объятиями. Слишком устал от дороги, чтобы сдержать эмоции.

– Прости. – сдавленно прошептал ему на ухо.

– Ну ладно, ладно, чего ты? – он мягко похлопал меня по спине, потом отстранился, чтобы получше рассмотреть. – Спортом бы тебе заняться, а то щуплый какой-то, как девка прям.

Неожиданным замечанием дядя вернул меня в равновесие. Напомнил, кто он такой.

– Да некогда, дядь Вить, весь в работе. Скажи лучше, ты-то как? Как здоровье?

– Здоровье как здоровье. Покажи мне хоть одного старика, которому бы не на что было жаловаться. – усмехнулся дядя и втянул меня в дом.

Внутри всё было точно так же, как я запомнил. Уютная прихожая со старинными напольными часами, в которых мерно покачивался начищенный до блеска серебристый маятник. На лакированном паркете овальный потёртый коврик, ваза в углу с десятком тростей и зонтов. И конечно картины на стенах, куда же без них. Дядя любил живопись почти так же нежно, как и литературу. В своё время он водил дружбу со многими именитыми художниками, помогал начинающим пробиться наверх, и ничего удивительного, что ему часто дарили полотна. Большая их часть была выставлена в галерее на втором этаже, а то, что туда не поместилось, рассыпалось по всем уголкам особняка.

– Да ты раздевайся, чего застыл? – суетливо подогнал меня дядя. – Проголодался, наверное? Скоро будет готово. Вещи пока в комнату забрось. А я пойду мясо караулить. Ты надолго приехал?

Последний вопрос дядя задал уже из гостиной.

Ждал он меня или нет, я так и не понял, но одно знал наверняка – наверху есть застеленная постель.

Так и оказалось. Всё в моей комнате было на прежних местах. И просторная кровать, и шкаф на изогнутых ножках, и письменный стол у окна, за которым я когда-то писал свой первый рассказ.

Стоило однажды заикнуться, что хочу быть писателем, и дядя завалил меня учебниками по стилистике, справочниками и словарями с такими названиями, что с первого раза не выговоришь. Всё, чем мучают студентов в вузах, мне пришлось читать в тринадцатилетнем возрасте. В результате жуткая каша, и ни одной толковой истории. Но поражения дядя упорно не принимал и настоял на университетском литературном образовании, диплом о котором пылится где-то у меня в квартире в одной коробке с исписанными черновыми тетрадями.

За окном слабо прорисовывались очертания ближайших сосен, а всё, что было дальше, таилось за завесой темноты. Жаль, погода дрянная, да и время позднее. В ясный день отсюда открывался прекрасный вид на озеро, который крепко ассоциировался у меня с финским роком. Стоит закрыть глаза, расслабиться и сразу послышится приглушённая песня «Night after night» в исполнении The Rasmus, покажутся серебристые воды Кошты, терпеливо стачивающие утёс. Тот самый, где никогда не было маяка, но так его не хватало.

Я бросил рюкзак на кровать, и позвонил Марине. Долго ждать не пришлось:

– Ну как там твой дядя? – первым делом спросила она.

– Живее всех живых. Как я и думал, всё с ним в порядке.

– В любом случае навестить его – плюсик в карму. Как посёлок? Уже нахлынули воспоминания?

Я отчётливо представил, как на последнем вопросе губки Марины скривились в лукавой усмешке.

– Неплохо. Встретил одну знакомую…

– Знакомую?

Она знала меня слишком хорошо, чтобы ревновать на пустом месте, и то, как ухватилась за это слово, значило лишь одно: даже безликое «знакомая» я произнес чересчур тепло. Мелочь, конечно, но иногда и этого хватает, чтобы понять всё, что надо.

Я не стал юлить и сказал, как есть:

– Да, просто знакомая. Давным-давно было иначе, но теперь у меня есть ты, и больше ничего не надо.

– Смотри у меня, а то когда приеду в угол поставлю.

– Не переживай. Ты же знаешь… погоди-ка. Так ты всё-таки приедешь?

– Да, поговорила с начальником. Он, конечно, состроил кислую мину, но всё-таки отпустил. Иначе пришлось бы напомнить про существование Трудового Кодекса.

– Думаешь, начальник юридического отдела не знает о его существовании? – усмехнулся я.

– Иногда забывает.

– Йода, наверное, в организме не хватает. И когда тебя ждать?

– Послезавтра. Попробую выехать пораньше, чтобы до заката успеть.

– Отлично! Уже скучаю.

– И я.

Эта новость меня обрадовала, даже дышать стало легче. Марина скоро приедет, и тогда не будут так довлеть надо мной все эти воспоминания. А до тех пор нужно всего лишь умудриться не утонуть в них окончательно.

Я поджёг вязанку дров, что лежала в камине, и отправился прогуляться по особняку.

Дядя не любил роскошь. Считал её первейшим признаком душевной слабости, а потому окружал себя практичными вещами, не обращая внимания на мелкие изъяны. Его не заботило, что мебель не сочеталась, ни по стилю, ни по цвету. Многие предметы вовсе потеряли товарный вид и давно стоило их выбросить, но дядю всё устраивало. Такое же безразличие касалось стен. Всюду были поклеены обои в кремово-бежевую полоску. Кроме розовой гостиной с югославским гарнитуром и кушеткой прямиком из царской России.

Один из залов занимала библиотека, расставленная на самодельных стеллажах. Всё то же простое правило – главное, чтобы всюду был порядок, и пыль не собиралась толстым слоем. Не касалось оно лишь дальнего крыла особняка, где в позапрошлом веке обитала прислуга. Но туда я решил не заходить.

Постепенно экскурсия привела в галерею, где были собраны прекрасные образцы экспрессионизма, импрессионизма, кубизма и ещё десятка всяких -измов. Некоторые наверняка стоили больших денег, но продать их Виктор Бурин не согласился бы даже под страхом нищеты.

Я включил свет. На мгновение картины как-будто встрепенулись, но тут же застыли как ни в чём не бывало. Кто знает, на что способны кисти настоящих мастеров? Вдруг их творения и впрямь оживают, когда никто не видит?

Раньше я редко сюда заглядывал. Казалось, это можно сделать в любой момент, а потому никакого интереса не возникало. И вот сейчас коллекция живописи предстала передо мной как в первый раз. Я неспешно двигался по кругу, не пытаясь ничего понять в нагромождении геометрических фигур, не искал тайных смыслов в пёстрых кляксах и по-детски неправдоподобных образах. Но одна картина всё же заставила остановиться.

На огромном полотне в сплетении мазков была зашифрована магия. Необоримая сила, что магнитом приковывала взгляд, но ускользало от глаз, где находился её источник.

Обыкновенная пастораль в антураже девятнадцатого века. Летний день, роща с тропинками для променада и берег поросшего камышом пруда. Среди деревьев прогуливаются люди. На первом плане, возле пруда, шесть человек. Женщина в голубом летнем платье сидит на скамейке под ветвистым дубом и, нахмурив брови, читает пухлый томик с желтыми страницами, а свободной рукой тянется к кульку с конфетами.

Возле самой воды расположилась девушка в нежно-розовом сарафане с детской коляской, из которой выглядывает довольный, улыбчивый малыш. Пока мама, присев на землю, кормит хлебом стаю уток, ребёнок со смехом указывает пальчиком, кому дать следующий кусочек.

С другой стороны о чём-то весело беседуют трое: мужчина в светлом костюме и две молодые особы в бежевых платьях, спрятавшиеся от солнца под зонтиками. У них в ногах терпеливо следят за ходом разговора три чёрных дога на тонких кожаных поводках.

Идиллия совершенно постная, не вызывающая и намёка на катарсис, но я как заворожённый смотрел на неё, не мигая, и вздрогнул когда позади раздался голос дяди: