Трижды преданный

Это затишье показалось Стасу нехорошим предзнаменованием, и он с трудом отказался от мысли поехать и поговорить с Ольгой немедленно. Но дело предстояло не из простых, надо сначала самому придти в себя после бессонной ночи, умыться, переодеться и все такое.

Мокрая после ночного дождя «ауди» ждала в дальнем от выезда с парковки углу. Стас сел в машину, завел двигатель и только собрался тронуться с места, как в боковое стекло постучали. Стас аж вздрогнул от неожиданности – он не видел, как человек оказался рядом, и вообще откуда взялся. Точно помнил, что не было тут никого, а вот поди ж ты. Он повернул голову влево, и встретился взглядом с женщиной – полной растрепанной блондинкой с мятым бледным лицом. Выглядела она, мягко говоря, неважно, будто квасила всю ночь, а теперь собирала копейки на похмелиться. Одета, правда, была прилично – кожаная куртка, джинсы, сидевшие на ней как на барабане, шея кое-как замотана платком, под которым видна толстая золотая цепочка с большой круглой подвеской, тоже желтого цвета. На бомжиху тетенька никак не походила, Стас опустил стекло и спросил:

– Вам чего?

Прозвучало довольно резко, губы у тетеньки задрожали, она моргнула раз-другой, под нижними веками появились темные пятна – потекла тушь. И тут стало понятно – не квасила она всю ночь, а плакала, и если успокоилась, то лишь благодаря седативным и прочим подобным препаратам, снижающим нервное напряжение. В точности, как Ольга вчера. Правда, тушь у нее не размазалась, но Ольга вообще красилась редко, и Стас такое поведение одобрял: он не любил размалеванных женщин. Ему вдруг стало жалко тетку, он откашлялся и спросил уже дружелюбно:

– Вы что-то хотите?

Женщина кивнула, поправила на плече ремень сумки и сказала хрипло и жалобно:

– Да. Поговорить. Вы же Чирков Станислав?

– Я, – признался тот, и с опозданием понял, что совершил ошибку. Тетка – мать или родственница кого-то из вчерашних задержанных, пришла умолять о снисхождении к своей кровиночке. Сунулась сначала к дежурному, и тот ей объяснил, что попасть в кабинет к следователю Чиркову можно только вызову, но, сжалившись над несчастной бабой, подсказал, где последнего можно найти. Та и ждала до победного, да только зря, ничего у нее не выйдет.

– Приходите послезавтра, – сказал тетке Стас, – я буду на службе с половины второго. Позвоните мне от дежурного, я выпишу вам пропуск.

И только собрался поднять стекло, как тетка вцепилась в него обеими руками, вцепилась намертво, так, что пальцы побелели. И заговорила, жалобно глядя на Стаса:

– Пожалуйста, выслушайте меня. Димочка не виноват, он с друзьями просто пошутить хотел… Он инвалид, у него сердце больное, ему лекарства нужны и регулярное питание. Он умрет, помогите ему.

Димочка, скорее всего, Капустин, тот самый, что Покровского порезал. Пошутить с друзьями, значит. Хороша шутка – «финка» немного до холодного оружия по нормам не дотягивает, да ее бы Капустину и не продали. С таким ножом не только хилого физика можно напугать, а вполне себе крупного дядю. Хотя Покровский хилым только на вид кажется, знатно «инвалида» разделал, любо-дорого поглядеть…

– Послезавтра, – как мог спокойно повторил Стас, – после обеда. Ваш сын – или кем там Дмитрий Капустин вам приходится – пока посидит в изоляторе, потом суд изберет ему меру пресечения…

Теткино лицо сморщилось, затряслось, губы разъехались, по багровым щекам побежали темно-серые ручейки. Грудь в вырезе шевелилась, как подушка, подвеску зажало в «ущелье», цепочка опасно натянулась. Однако пальцы тетка не разжала, и Стас уже колебался, не прищемить ли их – легонько – стеклом, чтобы привести женщину в чувство, как рядом с ней появился еще один человек. Лет тридцати с небольшим, высокий, на носу очки, редкие волосенки на макушке стоят дыбом, худой, в бежевых брючках в обтяжку, коротком синем пиджачке, рубашке в тон под ним, в коричневых ботинках он ловко сдвинул тетку в сторону, наклонился к окну и сказал:

– Привет, капитан. Надо поговорить. Тебе это тоже интересно.

От такой наглости Стас малость обалдел. Видимо, сказывалась бессонная ночь и усталость, реакции запаздывали, однако порыв эти самые очки с носа юноши аккуратно снять и переехать их колесами пару раз возник мгновенно. И креп с каждым мгновением, что этот нахал находился поблизости.

– Обсудим? – продолжал тот, как ни в чем не бывало.

– Отвали, – беззлобно сказал Стас, – и готовьте деньги на хорошего адвоката. Инвалида вашего с поличным взяли, все улики против него, и свидетели имеются. Ничего, ничего, – Стас едва сдержал злорадную улыбку, видя, как вытягивается острая самодовольная мордочка юноши, – посидит ваш Дима с друзьями пару лет, на зоне его другим шуткам научат…

Парень, однако, удар держал, натужно улыбнулся, наклонился еще ниже, и проговорил, глядя на Стаса в упор:

– Видишь, – он мотнул головой вбок, – мать волнуется, всю ночь плакала, а у нее легкие больные, астма, приступ может случиться. А я маму люблю, и брата тоже. И у Димкиных друзей тоже мамы есть, тоже всю ночь не спали, плакали, я их еле уговорил сюда не приезжать, сказал, что сам все решу. Диман наш вроде как крайним оказался, ножом потерпевшему угрожал.

Он осекся, оглянулся на заплаканную тетеньку, и добавил негромко:

– Адвоката можешь посоветовать? Я хорошие деньги заплачу, лишь бы помог. Если тебе самому деньги не нужны…

Он говорил что-то еще, но Стас его почти не слышал, смотрел в одну точку перед собой через лобовое стекло, смотрел в никуда. На сине-белую вывеску «УВД» над входом, на здоровенную дверь, на желтые кирпичные стены, на яркий цветастый зонт, под которым от дождика пряталась мама инвалида. Она ежилась от ветра и холода, поправляла платок, но тот упорно выбивался из декольте, тетка боролась с ним и в упор смотрела на Стаса. Тот отвел взгляд, глядел на приборную панель. Все мысли враз куда-то подевались, в голове стало пусто и легко, будто не сутки отдежурил, а проснулся поздно утром в выходной. И вообще Стас чувствовал себя прекрасно, только противно посасывало под ложечкой, точно от голода или нетерпения. «Чего ты ждешь?» – сказал кто-то рядом – «вот твой шанс, чего тебе еще надо?». И правда – чего, какого черта он тупит в одну точку? «Так нельзя» – тяжко шевельнулось где-то на границе подсознания и рассудка, будто подняли толстый пласт дерна над монолитной скалой. Подняли – и тут же бросили обратно. Нельзя… А ослепнуть в двадцать с небольшим лет можно? А если это та самая единственная, богом ему данная женщина, одна на всю жизнь, на весь мир, и неизвестно, жива ли она сейчас, или вот-вот повторит фокус со скальпелем? Или уже повторила? Нельзя… Одна жизнь, одна любовь, одно будущее – все бы отдал, чтобы не потерять это, да нет ничего. Нельзя… Ради этого всего можно.

– Садись. – Стас кивнул на соседнее сиденье, парень мигом оказался рядом. Тетенька порывисто шагнула к ним, но сын махнул ей, отгоняя, точно муху, и та покорно утопала к магазину неподалеку, села в припаркованный там черный «форд». А парень полез в карман пиджака и достал оттуда пластиковую карточку.

– Пин-код я назову, – сказал он, протягивая карточку Стасу, – на ней полтора миллиона. Они твои, карточку потом можешь выкинуть. Держи. Или лучше наличкой?

Он улыбался покровительственно и нагло, Стас еле сдерживался, чтобы не разбить ему очки. Держался из последних сил, процедил «наличкой», довез парня до отделения банка, где тот через кассу за четверть часа обнулил лимит, отдал деньги Стасу. Он пересчитал, убрал пачки в бардачок и сказал:

– Через три дня брат твой с друзьями выйдет. Раньше не получится, – оборвал он задохнувшегося от возмущения юношу, – надо кое-что уладить. В ИВС с ним ничего не случится, выйдет пока под подписку, до суда. На суд всем троим придется прийти, я скажу, что говорить, пусть запомнят, выучат или запишут – это важно. После этого я тебя не видел, ты меня тоже. Если что…

– Не трясись, капитан, – сквозь зубы процедил парень, – ничего не будет. Сделка есть сделка, каждый получит свое. Я болтать не буду. И еще: Осипова там не было, это главное условие, а как ты брата моего отпустишь – на твое усмотрение.