Камеристка

— Я никогда не предам вас, — вдруг сорвалось с ее губ. Зарываясь пальцами в его темные волосы, она шептала то, что не могла сказать при свете дня, но то, что он должен был знать. — Закон севера. Мы должны делать друг друга сильнее, иначе нельзя выжить.

— Мы выживем, — заверил он ее, снова начиная терзать губы.

Тувэ отстранилась. Еще чуть-чуть, и она бы сама в словах заклинания начала путаться.

Нашла в простынях меч и обнажила его. Элиот замер.

— Так быстро решила закончить с прелюдиями?

— Вы меня ими мучали последние несколько дней! Хватит! — она полоснула свою ладонь. Жгло. Но она не издала ни звука.

— Какая стойкая северянка, — хмыкнул Элиот. И сам сжал лезвие меча. Тувэ потянула, и клинок рассек его руку.

На простыни закапала кровь.

Элиот смотрел внимательно. Следил за каждым ее движением. Во взгляде его читалось неприкрытое любопытство. Он предвкушал…

В животе с новой силой заныло желание.

Она взяла его ладонь, переплела пальцы и потянулась к губам. За горячими поцелуями, за укусами.

Когда кровь меж их ладонями смешалась, Тувэ взяла меч и сжала рукоять. Она окрасилась в красный. Этого должно было хватить. Тувэ отшвырнула меч на простыни.

Все приготовления были закончены, и она наконец отпустила себя. По-настоящему.

Целовала его так жадно, как не могла до этого, трогала там, где не могла до этого, оставляя на теле кровавые мазки. И он… Он кусал ее, ласкал языком шею, грудь, повалил на кровать, навис сверху. Она чувствовала, как его кровь остается на ее теле после каждого прикосновения. На бедрах, на ключицах, на боках, между ног.

Тувэ в чувственном бреду зашептала заклинание. Элиот подхватил. Они между неистовыми, голодными поцелуями произносили слова на древнем языке. И когда наконец тела соединились, Тувэ накрыло двойной волной наслаждения. Магия разливалась по телу, заставляя вздрагивать от удовольствия. И Элиот…

О боги…

Тяжесть его тела, дыхание, сдавленные стоны… Томная сладость пронизывала ее всю, от кончика носа до кончиков пальцев ног.

— Невероятно, — прошептал Элиот ей на ухо, тяжело дыша, когда магия, расползающаяся по телу, устремилась к низу живота. Тувэ чувствовала. И знала, что он ощущает почти то же самое.

Она толкнула его в плечо. Элиот, совсем одурманенный колдовством, легко ей поддался. Тувэ быстро забралась сверху.

— А я говорила. В первый раз ярче всего, — она довольно усмехнулась. Это была всего лишь магия. Плотские удовольствия для них только начинались.

* * *

На простыни было страшно смотреть. Элиот отказывался верить, что они сотворили с постелью нечто подобное. Он скосил взгляд на пол в поисках одежды.

Глаза натолкнулись на меч. Рукоять была в запекшейся крови. Простыни в крови. Он в крови… Если кто из прислуги войдет, подумает, что они тут кого-то разорвали.

Элиот посмотрел на руку. От удивления вся сонная дымка в миг сошла.

Ни следа. Ни царапинки. Словно прошедшей ночи не было вовсе.

О, какая это была ночь… Фавориток можно было выставлять из дворца.

Они были томными, но чувствительными — чуть сожмешь, и сразу им неприятно, даже больно. Голос сдерживали, обнажаться не любили. Он и не принуждал. Только всегда отмечал, что чего-то не хватает. И поэтому их было много.

Но Тувэ… Она была голодна, необузданна, и в голове ее не роилась сотня правил о том, как нужно предаваться любви. Он кусал ее, и она вся сжималась, он шлепал ее по бедру, и она выгибалась, царапая его плечи и шепча его имя. Не было никаких нельзя, неприлично, она не хихикала как дурочка. Тувэ просто наслаждалась, и плевать ей было на все. Это было похоже на безумие, наваждение. Может быть, из-за магии, а может быть, из-за того, что она просто подходила ему. Их тела подходили друг другу.

И стоило признать, рот ее был больше пригоден для непристойных действий, чем ругательств.

Элиот усмехнулся собственным мыслям.

Ни одна его первая брачная ночь не была так безумна и горяча.

Он снова посмотрел на невредимую руку и перевел взгляд на, как ему казалось, спящую Тувэ.

— Древнее колдовство устроено так, чтобы залечить раны, Ваше Величество, — она лежала на животе, руки засунула под подушку, одеяло съехало до самой поясницы. В ее светлых волосах виднелись темно-красные пятна. Она вся была перемазана кровью не меньше него самого.

— Элиот, — поправил он. Тувэ недоуменно нахмурилась. — Ты можешь звать меня так, когда мы одни.

Она улыбнулась и потерлась щекой о подушку.

Элиот взял край одеяла и решил укрыть ее. Чуть заботы не повредит.

— Не нужно, — буркнула она. — Жарко просто ужас. В вас нет магии, но вы так горячи, что в одеяле просто нет смысла.

Элиот рассмеялся.

— Таких комплиментов леди мне еще не делали, — Тувэ снова непонимающе нахмурилась. А потом тоже тихо хихикнула, когда все-таки разобралась, как прозвучали ее слова.

— Я не леди, — фыркнула она, поднимаясь. Волосы чуть прикрывали ее обнаженную грудь. Очень упругую грудь. — Надеялась, что всякие сомнения на мой счет у вас развеются после этой ночи.

— О, моя дорогая жена, они определенно развеялись, — он вел пальцами по ее животу вниз и завороженно наблюдал за движением собственной руки, пока она не скрылась под одеялом.

— Опять дразните?

— Откуда в северянке столько вежливости? — он вопросительно поглядел на нее и под одеялом ущипнул кожу на внутренней стороне бедра. Тувэ сжалась.

— Ай! — она шлепнула его по руке.

Совсем не похожа на фавориток. Такая… честная, открытая с ним. Томная нега никак его не отпускала. Он уже и не помнил, когда в последний раз чувствовал себя как сытый кот.

— Я не переживу, если вы… — она заметила его выразительный взгляд и поспешила исправиться. — Ты! Ты! Не переживу, если ты снова начнешь играть в эти игры с воздержанием! Я так от них устала, что сама…

Она умолкла. Смущенно потупилась.

— Сама что?

Теперь уже выразительно смотрела на него Тувэ.

— Я не знаю этого слова на лейхгарском.

Отговорка не выдерживала никакой критики. Лейхгарский у нее был почти такой же, как у местных.

Элиот прищурился.

Сама? Что сама? Он так измучил ее воздержанием, что она сама…

— Оу, — протянул Элиот, схватив ее за руку и придвинув ближе к себе. Он спрятал самодовольную улыбку в ее волосах. — Вот чем ты по ночам в покоях занимаешься.

— Еще пристыдите меня здесь, — пробурчала она, выдыхая ему куда-то в грудь. — Но ты тоже не святой. Читала я трактат церкви о любви между супругами.

— И что ты там вычитала?

— Что язык не предназначен для всех тех вещей, которые ты вчера провернул, — в ее голосе слышались нотки лукавства. — Неплохо, кстати. Первая наша ночь удалась в разы лучше, чем первый поцелуй.

Элиот закатил глаза. Всё она равняла с той его шалостью.

— Это был не поцелуй.

— Конечно, конечно, — отмахнулась она. — Еще в трактате написано, — голос сочился хитростью. Тувэ вела пальчиками по его груди, ниже к животу. — Что только ночь годна для любви между супругами. День должен принадлежать Благому.

Рука скользнула под одеяло.

— Как славно, что плевал я на все трактаты и Благого. Иди сюда! — он перехватил ее руку, ласкающую его под одеялом, и потянул на себя.

Тувэ рассмеялась, неловко заползая на него.

Они откинулись на подушки, тяжело дыша.

В душу поначалу закрадывались сомнения, вдруг вся их прошлая ночь — лишь плод магии. Но утро выдалось не менее безумным, так что все вопросы отпали сами собой.

Тувэ оказалась все такой же ненасытной, можно даже сказать, что голод ее возрос. Или все дело в том, что она начинала к нему привыкать и становилась смелее, входила во вкус.

— Доброе утро.

Камеристка даже не постучала. Просто вошла.

И Элиот и Тувэ одновременно тяжело вздохнули. Они переглянулись, понимающе улыбаясь друг другу.

— Будьте так добры, — она подошла к комоду и стала доставать чистые одежды. — Оденьтесь и покиньте постель. Мне нужно сменить простыни. Будет пренеприятно, если слуги увидят беспорядок подобного рода.