Горящий тур

— Сможешь взлететь через десять минут? — голос, раздавшийся над головой, едва не заставил птицу подавится очередным зевком.

— Л-лана?

— Шона освободила тебя от всех других обязанностей на сегодня, будешь раз в полчаса подниматься и проверять окрестности, — пояснила паучиха, свисающая с вантов вниз головой. Кажется, такая поза не доставляла ей ни малейшего дискомфорта. — Так сможешь?

— А мы уже? — Кирби покрутила головой, обнаружив, что корабль под всеми парусами удаляется от острова.

— Понятно все, — наморщила носик Безродная. — Даю двадцать минут, умывайся, просыпайся. Но дальше чтоб с палубы ни ногой. Можешь свой мольберт сюда притащить и рисовать…

— Спасибо!!! — с этого и стоило начинать. — Едва ли не кубарем скатившись в кубрик, гарпия ухватила свои инструменты, треногу и запас бумаги. Под кисти, краски и карандаши у неё был собран отдельный вещмешок. Правда, наверху сразу приступить к любимому делу не удалось: требовалось проверить и подготовить перья для полета.

Бескрылым существам сложно объяснить, что такое перо и как за ним ухаживать. Волосы-то или шерсть максимум помыть и расчесать надо — а вот перья нужно обихаживать каждое отдельно, по очереди. И пусть у неё это выходило само собой — инстинктивно, как говорит Талик — время все равно занимало не так уж мало.

Сначала — натереть пальцы особым жиром, что скапливается понемногу за ушами, потом выделить перо из общей массы и провести через сжатый кулак, очищая от пыли и мельчайшего сора. Заодно проверяя на целостность стержень и опахало, а также насколько крепко очин держится в коже.

Всегда лучше вытащить перо самой, если пришла пора ему выпасть, чем позволить выдрать кусочек крыла воздушному потоку над землей. К прорехе в плоскости легко приноровится, но мгновение выверенный рисунок полета сбивается, что может стать причиной травмы, если произойдет близко к поверхности или еще каким препятствиям.

Потом следует особым образом провести вдоль стержня ногтями, собирая встопорщеные части опахала в единую плоскость, которую можно будет опереть о воздух. И так — одно перо за другим, не пропуская ни единого. Последняя визуальная проверка рук-крыльев целиком — на случай, если что-то все же оказалось пропущено. Птицы для этого “потягиваются”, по-очереди отставляя ногу и расправляя крыло. Готово? Теперь сжаться в комок, напрягая до боли мышцы… и взлет!

Воздух привычно-туго ударил по крыльям, обманчиво-легко позволяя взбираться по себе вверх, словно даже подталкивая, ободряя! Первая усталость придет через минуту — и этой минутой надо воспользоваться, чтобы забраться как можно выше и все увидеть и запомнить. Корабль внизу с высоты казался большой лодкой, остров за кормой “Рыбы” — затейливой, с любовью вылепленной и расписанной глиняной игрушкой, а корабли в его гавани — и вовсе странными мухами. Несколько “мух”, раскрыв крылышки, скользили по акватории, остальные застыли у берега. Еще несколько “мух” и “щепок” нашлось с севера — они неторопливо ползли в сторону бухты. На юго-востоке была только гладь моря, поднимающийся в небеса шар Солнца и бесконечное море. Отлично, теперь — вниз!

Сесть на палубу движущегося корабля совсем не так просто, как кажется со стороны: ветер сносит в одну сторону, судно движется в другую. Собственную скорость снижения надо постоянно контролировать, чтобы спуск не превратился в падение и не окончился жестким ударом о доски. Или, того хуже, не об доски. Причем морская вода — тоже далеко не самый плохой в таких раскладах вариант. Перед самой посадкой еще и приходится лавировать между элементами такелажа! Наконец, касание. У-уф. Каждый полет как первый: требуется всё внимание, все усилия, чтобы приземление удалось совершить удачно.

И если бы не зашкаливающее ощущение восторга, единения со стихией — очень вряд ли гарпии добровольно поднимались бы в воздух! Ну может быть исключая те невероятные случаи, когда удавалось напитать организм маной и на время почувствовать настоящую вседозволенность там, наверху. Но небо зовет — а на земле получить такое же наслаждение можно разве что в постели. После длительных усилий мужа, да. А еще есть рисование, живопись — но это совсем другое. Словно сама становишься дарящим восторг и полет небом…

— Отлично, — дорогумо, вставшая к штурвалу, быстро но внимательно изучила набросок. — Следующий осмотр — через полчаса, отдыхай пока.

— Ага, — признаться, Кирби уже не слушала.

Еще только приближаясь к мольберту, она уже видела внутри самой себя, что просится перенестись на натянутый холст. Получится не совсем — это птица заранее знала. Но с каждым новым рисунком, с каждой новой картиной получалось перенести на лист или полотно чуточку больше, чем в прошлый раз. А иногда — и намного больше. Как тогда, когда она открыла для себя растертые краски. Или когда ей в руки-крылья попали миниатюрные шпатели, дающие возможность складывать изображение как мозаику из слегка объемных мазков. Просто для каждой картины в голове для переноса, как говорит Талик, на твердую копию, требуется подобрать метод. Когда-нибудь она узнает все способы создания живописи и вот тогда…

Мысль растворилась в движении карандаша и неторопливого танца кисти следом. Все растворилось — и она сама, и весь мир. Пока паучиха не прокричала:

— Кирби, время! Поднимайся!

— Что б меня каракатица отымела! — были первые слова выбравшиейся из трюма на палубу Марго. — Когда мы вышли в море?

— Как только рассвело, госпожа абордажный мастер, — ответил сменивший паучиху у штурвала Сольпуга. — В точности с вашими рекомендациями нашему капитану, насколько я знаю.

— К богам подробности! Это хоть сегодня случилось, или вчера?!

Кирби даже выглянула из-за своего мольберта — с такой экспрессией и интонацией произнесла это хозяйка гостиницы. Птица скользнула взглядом по профилю женщины, по напряженной позе — и руки сами собой потянулись за чистым листом и карандашом.

— Сегодня, сегодня, — вслед за Марго на палубу поднялся Данте. — Как самочувствие, болезная?

— Доктор? Слишком хорошее для той, кто под “Черной лозой” опять сотворила какую-то херню, — уныло призналась абордажный мастер. — Похмелья нет, зато ощущаю себя конченой стерлядью. Даже управляющего не оставила за себя… Меня когда-то на борт так в первый раз завербовали. Напоили нахаляву.

— В отличии от изотонического раствора и алхимического сорбента здравый смысл внутривенно ввести не могу, — слегка комично развел руками демон. — Пойду сообщу капитану, что моя опека вам больше не требуется.

Данте ушел, зато вскоре из капитанской каюты появились Талик, Шона и Звездочка. Поздоровавшись с минотаврой, ничуть не уступающей самой Марго в росте и статях, абордажница еще приуныла, что определенно поправило настроение чем-то не очень довольной змеи. Обычно суета на палубе не слишком интересовала гарпию, но сейчас она продолжала делать зарисовки Марго с разных ракурсов, одновременно начав полноцветный портрет — и потому волей-неволей следила за развитием событий. Кроме…

— Кирби! Время!

Спустившись на палубу в очередной раз, гарпия обнаружила объект своего художественного интереса у холста на мольберте.

— Это я, что ли? — почему-то все всегда начинают разговор с малознакомым художником с какого-нибудь глупого вопроса.

Гарпия молча кивнула: что еще ответить-то?

— Слушай, а здорово у тебя получается! — присмотревшись к еще не готовой картине, невольно восхитилась женщина. — Я бы, пожалуй, выкупила у тебя её. Продашь?

Опять кивок.

— Понимаю. Иногда у самой слов не хватает, — вздохнула абордажный мастер. — Ну, ты хотя бы меня не ненавидишь, раз зарисовать решила. Одна чуть копьем не проткнула, еле отмахалась, другая так машет топорами, что аж меня нахрен сносит! Угораздило ж напросится проветриться на корабль, у которого треть команды — гарем соблазненного тобой мужика… Уж чего я раньше не чудила, но даже для меня-молодой это перебор. Как вы этого своего Талика хоть делите, а?