Гойда

– Великий государь! Мудрейший владыка! – приветствовали его отдалённые голоса, ибо разумом Иоанн был далёк ото всех, кого бы ни встретил.

Проносясь мёртвой тенью, Иоанн едва замедлил шаг, а затем и вовсе замер, точно бы он наверняка знал, кто именно появится за следующим поворотом извилистых коридоров. Фёдор, видно, был много больше удивлён, завидев государя. Он тотчас же низко поклонился и поднял ясный взгляд на царя.

– Светлый государь, – кротко произнёс юноша.

Его голос звучал чуть ниже, чем обычно. Быть может, не будь государь столь внимателен, и не заметил бы той перемены. Волосы и густые чёрные ресницы блестели от капель воды, что мелкими бисерными каплями спадали на шёлковую рубаху. Видно было, что Фёдор только что побрился – на его щеках слабо пылал нежный румянец. Иоанну хватило бы и меньше времени, чтобы приметить все особенности на лице молодого опричника.

– Не режешься больше? – спросил царь.

Фёдор слегка удивился, вскинув соболиные брови, опустил взгляд и невольно провёл рукою по обритой щеке:

– Насколько я могу судить, нет, светлый государь.

– Как Басман? – спросил Иоанн.

– Много лучше, благодарю, – кивнул Фёдор.

– Слава Господу нашему, – произнёс царь, окрестив себя крестным знамением, а за ним и Фёдор. – Ступай.

Басманов вновь поклонился и поспешил вниз, во двор, ибо условились они со Штаденом.

Близ Слободы раскинулся пустырь. Совсем скоро сойдёт снег, и лавочники разложат свой товар, будут кричать да зазывать честной народ. Нынче же здесь собрались грозные опричники. Уже прослыли они кромешниками, учинив немалую расправу за суровую зиму, оттого и сторонились их на улицах. Стоило лишь заслышать вдалеке чёртов клич «Гойда! Гойда!», как горожане пускались наутёк, бросив всякое дело. Об одном и были молитвы, чтобы чёрные всадники промчались мимо, чтобы эта страшная кара миновала родной дом.

В то утро все те мрачные слухи были лишь на руку самим опричникам. Они громко смеялись на пустыре, заваленном подтаявшим снегом. Боле всех занимал Андрей Штаден, а вернее, роскошный конь его, купленный у приходящих купцов. Иные же из братии ездили на скакунах из царского конюшего приказа. То были сильные и здоровые жеребцы, но, право, всяко было любопытно поглядеть и на скакуна немца.

Боле всех, как многие и прикидывали в своём уме, вниманием преисполнился юный Басманов. Так и кружился опричник вокруг жеребца, разглядывая его да гладя крутую шею.

– Вот, право, зависть меня берёт, Генрих, – произнёс Фёдор, обращаясь к другу на его, нерусском, наречии. – Небось доволен, как свинья.

– Не делай вид, что нет у меня повода для того, – ответил немец, гладя коня по шее.

– Как бы не заставили тебя расстаться с ним. Государь наш смыслит в породе. Того глядишь, и придётся всё в дар отдать, – Фёдор обернулся на своего друга.

– Чему бывать, того не миновать, – ответил Штаден, любуясь жеребцом.

Это было животное поразительной красоты. Окрас глубокого каштанового цвета местами перебивался белыми пятнами. Густая чёлка и грива были острижены. Нрав у коня был спокойный. Он подпустил Фёдора к себе, хоть и внимательно следил большими влажными глазами за каждым движением. Штаден же прервал любование Фёдора конём и увёл животное под уздцы.

– Помнится, государь хвалился, мол, нет Феде равного в седле, – усмехнулся немец, изъясняясь уже по-русски.

Андрей запрыгнул на коня и с усладой взглянул на светлую зависть в глазах своего друга. Опричники было оживились, ибо ведали – ежели кто и мог сравниться в езде верхом с Фёдором, так это чёртов немец. Генрих имел славу лихого наездника. Он запросто управлялся с дикими лошадьми, приручая их и подчиняя своей воле.

Штаден был молод, но всё равно старше Фёдора, да то не мешало их тёплой дружбе. Нередко эти двое отрывались от основной вереницы всадников, мчались вперёд, соревнуясь в искусстве да мастерстве своём.

Сейчас опричники потирали руки да перешёптывались меж собою. Уж все пари были заключены, когда немец погнал своего жеребца вокруг пустыря. Широкие прочные копыта впивались в мягкую от талой воды землю, но ход был ровным да верным. Штаден и не думал сейчас снимать со своего пояса плеть и подгонять коня – животное, казалось, впервые вырвалось на волю и предалось бешеной скачке.

Наездник немец был в самом деле славный, ничего не сказать. То замечали и те, кто лично к Штадену относился с холодом, если не с открытой враждой. Андрей удерживался в седле, когда конь скакал лютым галопом, перепрыгивал через поваленные бог весть чем деревья, вставал на дыбы, будто бы красуясь перед братией.

Наконец Андрей начал смирять своего жеребца. Тот неохотно перешёл на рысь, всё спокойней становился его шаг. Конь непокорно встряхивал головою, верно, слишком разгорячившись. Немец знал, что не имеет особых друзей средь опричников, да, впрочем, и не искал он их дружбы. И тем не менее слышалось из-за спины одобрительное бормотание меж братии. По негласному правилу, Андрей передал уздцы жеребца Фёдору, который всё то время наблюдал за дикою скачкой с лукавой самодовольной улыбкой.

– Удачи, Тео, – усмехнулся немец, хлопнув своего друга по плечу.

Басманов же не удостоил Андрея какого-либо ответа. Заместо того он одним лихим рывком запрыгнул на коня да провёл по крутой сильной шее, бормоча что-то полушёпотом. Жеребец не сразу признал всадника, пытался высвободиться. То лишь пробудило горячий азарт в сердце и глазах Фёдора – и он крепче схватился за узду. Немалых сил стоило ему совладать с буйным нравом коня – видно, скачка вдоль пустыря разыграла в нём резвость, сокрытую прежде.

– Не по зубам ему коняшка-то! – молвил кто-то из опричников и едва ли не оказался прав.

Конь то резко вздымался на дыбы, то подавался вперёд, взбрыкивая задними ногами с такою неистовой силой, что весь круп поднимался выше уровня шеи, и всадник рисковал быть сброшенным. Смешанным криком разразилась братия, и немец с усмешкою обернулся, дабы поглядеть на лица опричников. За толпою лиц, охваченных всецело действом, Штаден заметил, как поодаль стоит одинокий всадник.

Зрение немца не подвело, и лицо его переменилось. Он высоко вскинул брови, а затем свёл их от недоумения. Глаза не могли подвести его – он явственно видел, что высокий тёмный силуэт на вороной лошади не может принадлежать никому иному, как государю Иоанну Васильевичу. Царь в самом деле находился на некотором отдалении от своей братии, и едва Штаден потянул руку наверх, чтобы снять шапку, государь мотнул головой и жестом велел не придавать его появлению никоего почёта. Немец был сметлив, понял всё без единого слова и обратил свой взор обратно на пустырь.

Тем временем Фёдор и не догадывался, кто явился поглядеть на его мастерство. Конь не смирял своей прыти, да к тому и испытывал волю наездника, непременно пытаясь сбросить Басманова. Разбушевался конь на славу! Будь на том месте да тот же Штаден – и немец готов был то признать, – не удержался бы в седле да полетел бы кубарем.

Как и немец, Фёдор был в разном свойстве с братией, да все охотно признавали в нём всадника столь умелого, что нынче у всякого захватывало дух. Верно, уж и конь примирился с ловкостью наездника и бросил кидаться то на задние копыта, то на передние. Заместо того жеребец пущай и поддался Басманову, да описал круг на пустыре с яростью, подобной дикому пламени. Уж тогда Штаден развёл руками да с улыбкой выругался на своём наречии, ибо признал свой провал, не без светлого восхищения удалью Фёдора, да не знал ещё никто из братии, ни царь, который безмолвно наблюдал в стороне, что задумал сам Басманов.

Едва ход дикого жеребца начал было ровняться, Фёдор теснее прижался к седлу, тихо пробормотал себе под нос что-то да с тяжёлым выдохом уцепился за гриву. Колени, что ранее были крепко прижаты к бокам коня, медленно передвинулись выше, почти на спину жеребцу. Резкий рывок – и Басманов едва не рухнул на землю – конь резко взмыл в воздух, перескакивая через поваленное дерево. Стоило жеребцу вновь ступить на землю да окончательно выровнять свой шаг, Фёдор ухватился выше за гриву и медленно встал на ноги, подбирая место на седле, куда ступить.