Гойда

– Ты доложи, а там будет воля государя, – спокойно произнёс Фёдор, пожав плечами.

Рынды переглянулись меж собой. Тот, что говорил с Фёдором, постучал в дверь. Из покоев послышался короткий ответ. Басманов едва улавливал голос, но не слова. Стражник приотворил дверь в государевы покои.

– Боярин Басманов бьёт челом, – доложил стражник и мгновение спустя обернулся к Фёдору.

Рынды безмолвно расступились, и юноша вошёл в комнату.

– Чего ж ты, Алёшка… – произнёс Иоанн, поднимая взгляд на вошедшего, и тотчас умолк.

На губах Фёдора сохранялась мягкая улыбка. Он медленно коснулся своего плеча и отдал земной поклон. Когда он поднял взгляд, то заправил пряди свои от лица.

– Вы, государь мой, ожидали отца моего? – спросил Фёдор.

Иоанн глубоко вздохнул, откидывая перо. Перед ним на столе расстилались исписанные листы.

– С чем пожаловал, Федя? – спросил царь.

В тоне его не было резкости и того звучания, которое заставляло стынуть кровь в жилах, разносясь звучным эхом под сводами расписных палат. Голос его был тихим, и в нём звучала усталая хрипотца. Свою голову, точно великую тяжесть, подпирал он рукой. Час уже был поздний, и перстни государевы покоились на шкатулке.

– Пожаловал я, государь великий, с тем, что принадлежит вам, – произнёс Фёдор, приблизившись к Иоанну. – Хотел было за трапезою обратиться к вам, право…

Царь свёл брови, глядя на то, как младший Басманов опускается на одно колено. Иоанн с вниманием следил за тем, как Фёдор, склонив голову, извлекал из-за широкого пояса своего тот самый нож, изукрашенный серебром. Когда юноша поднял взгляд, изогнув слегка свои соболиные брови, он встретился с холодным взглядом Иоанна. Фёдор протянул нож государю, склонив голову.

– Примите его, светлый государь мой, – тихо, но твёрдо произнёс Басманов.

По ветвям и лепестками из серебра скользили огни, отброшенные свечами, горевшими на столе. Царь помотал головой, разглядывая искусные сплетения узоров. Иоанн коснулся плеча Фёдора, точно не было меж ними различий, как меж государем и слугою, но точно были они одного духа.

– На что он мне? – спросил Иоанн, положив руку на нож, и слегка отодвинув принесённое в дар оружие. – На что он мне, старому, немощному? Слабы мои тело и разум. То ли твои лета – лета бравой юности, лета силы! Служи мне, Фёдор. И на службе своей пригодится тебе оружие твоё.

– Клянусь вам, государь великий, напоить ту сталь кровью врагов ваших, – произнёс Фёдор, взяв руку государеву, целуя тыльную сторону ладони.

Иоанн замер, глядя на юношу, чуть наклонив голову свою, преисполненную тяжкими думами.

– Полно тебе, Федя, – ответил царь, отводя руку свою и взгляд.

Сперва Басманов поднял глаза, всматриваясь в уставшее лицо государя. Сейчас, в вечернем полумраке, юноша читал в нём великую печать скорби и ноющей тревоги, которая навеки воцарилась в глубоких карих очах государя.

– Полно, – повторил Иоанн, глядя на Фёдора. – Ступай к себе.

– Не смею перечить, – произнёс юноша, понизив голос. – Но ежели в силах моих служить вам, всё тело моё, душа и разум, всё вам принадлежит, великий государь.

С этими словами, что были произнесены с пылкостью, но вместе с тем и уверенной твёрдостью намерений своих, Фёдор отдал земной поклон, прежде чем окончательно проститься с государем.

Глава 6

«Господи, защити раба Твоего Андрея…»

Фигура склонилась перед алтарём, стоя коленями на холодном каменном полу церкви.

«Защити его, обереги тело его от меча, стрелы, яда, от греха, охрани душу его от огня греховного, от яда дьявольского, от погибели…»

Запёкшиеся губы твердили эти молитвы едва слышно, ибо голоса не было. Точно стальная рука сжимала горло Иоанна. Не первый час стоял государь, склонившись в мольбе к Господу. В глазах его застыли горячие слёзы, которые всё никак не могли просохнуть. Увиденное во сне лишило спокойствия сердце и разум Иоанна.

Видение гласило, будто бы стоит он на берегу буйного потока. Бьётся чёрная вода о камни, и шуму столько, что не слышит Иоанн ничего, кроме плеска. Через берег видит человека, фигуру всю, но не лицо. Кричит Иоанн, и машет ему, и хоть лица разглядеть не может, а всё одно – недвижен тот, что на противоположной стороне. Горло уже болью охвачено, да нет будто бы голоса. И видным становится лицо того, иного.

Едва ли лицо то вовсе рода человеческого – и вроде черты его все на месте, и расположены в должном порядке, а всё пустое оно, лишённое. Отшатнулся Иоанн в ужасе, подкосились ноги государя, да отвести взгляда не может.

– Гляди, Ваня, не оступись, – произнёс тот человек.

Дар речи покинул государя, не в силах пошевелиться.

– Оступишься – утонешь, – продолжал нечеловеческий голос, поднимая руки свои.

И увидел Иоанн, что пальцы отрублены на руках и кровь каплет с них на берег. И глядит государь на человека и видит, что устами шевелит тот, но поток точно прибавил в силе своей, озверел – не слышно голоса.

В холодном поту пробудился государь ото сна, и лик тот, пустой и бездушный, точно стоял перед ним.

– Кто ты? За что ты мучаешь меня? – вопрошал Иоанн, будучи один в покоях своих.

Сон развеивался в разуме государя, но никак кошмар не покидал его сердца. Слова и образы забывались с каждым мгновением, но не утихал лютый ужас, точно что-то чудовищное и необратимое уже вонзило свои когти в душу Иоанна. Холодный пот продолжал выступать крупными каплями на худом лице. Тяжёлое дыхание заставляло вздыматься грудь и плечи, едва ли не с болью отдавало в сердце. В голове стояли страшные образы, но точно виделись они сквозь туман или мутное стекло – лишь размытыми пятнами. Весь слух заняло лишь отчаянное биение беспокойного сердца. Дикий ритм заполнял всё вокруг, и тяжёлое дыхание вторило ему, усиливая тот жуткий шум.

– За какие грехи? – точно задыхаясь от нехватки воздуха, шептал государь, глядя на белокаменные своды.

Взгляд медленно опустился в дальний угол покоев, и сердце вновь сжалось от боли. Слабые глаза, пленённые полумраком, улавливали очертание стола и шахматную доску на нём.

– Андрей… Андрей!.. – вскрикнул Иоанн, ринувшись с ложа своего.

Облачившись в чёрное одеяние, точно был он не царём, но монахом, всю ночь вымаливал Иоанн защиты для друга своего, что на чужбине службу нёс.

«Пытался Ты меня, окаянного, вразумить видением Своим – да не внимал я Тебе по слабости, по гордыне, по греховности своей! Не остави же нас, Отче! Не остави мя, не остави! Не дай душе раба Твоего Андрея отойти на чужой земле, без покаяния, без погребения! Не дай, Отче! Яко прощался, не ведал я, что воистину ведение Твоё истинно! Ежели так, защити, Господи, раба твоего, яко и я на земле, вверенной Тобою, защищать буду всех убогих, блаженных, неимущих и страждущих!»

Чувствовал Иоанн, как молитва его точно вторит сама себе эхом, да нет ответа от небес.

«Неужто Ты покинул мя, Отче?»

Иоанн поднял остекленевшие глаза на святой образ Спасителя.

«Нет, Господи! Нет нынче мне опоры ни в чём, не покидай меня на растерзание злобы да алчности людской! Не остави мя средь Иуд, что оскверняют имя Твоё! Отче, не остави нас, слабых да безвольных! Защити раба Твоего Андрея, даруй спасение телу, разуму и душе его, Отче!»

В соборе не было никого, не считая двух священников, служивших в ту безлунную ночь. Иоанн стоял на коленях, и сердце его постепенно охватывал холод. Когда пламенная молитва стихла, он медленно поднялся в полный рост, осенил себя многократно крестным знамением, приложился к святыням и вышел из храма.

К тому моменту, как взошло солнце, государь уже восседал на троне. Облачение его переменилось со скромного монашеского одеяния на царское, расшитое золотом да драгоценными камнями. Шуба его, подбитая густым длинным мехом, ниспадала на пол. В правой руке он держал длинный посох.

Взгляд его точно застыл, будто бы вся жизнь покинула тело Иоанна, оставив лишь холодное величие царственной фигуры. Не могли знать бояре, которых принимал государь с последними утренними звёздами, что гложет душу государя. Отчего голос его был тих, отчего взгляд его всё обращался к дверям, точно вот-вот должен кто-то явиться. Бояре держали совет с государем, но далеки были мысли Иоанна от этих разговоров. Не ведали они того чувства, которое охватило всё сердце и разум царя, того чувства, коим был преисполнен он, будучи ещё малым дитятей.