Страница 3 из 9
Как-то утром он расчищал дорогу к колодцу. Ночью шёл сильный снег, намело высокие сугробы, засыпало все тропинки. Крабат устал. Каждый взмах лопаты отдавался в пояснице. Стиснув зубы, пытался он превозмочь боль. Вдруг появился Тонда. Убедившись, что никого вокруг нет, положил ему руку на плечо.
– Держись, Крабат!
Крабату показалось, что в него влились новые силы. Боль отступила. С жаром схватился он за лопату, начал расшвыривать сугроб. Но Тонда остановил его:
– Только смотри, чтоб Мастер не заметил! И Лышко тоже.
Лышко, длинный как жердь парень с острым носом и колким взглядом, не понравился Крабату с первого же дня. Сразу видно – ябеда и наушник.
– Ладно! – И Крабат стал работать так, будто каждый взмах лопаты даётся ему с трудом. Вскоре, как бы случайно, явился Лышко.
– Ну как, Крабат? Работа по вкусу?
– По вкусу! Сожри лягушку, тогда узнаешь!
С этого дня Тонда часто оказывался возле Крабата. Потихоньку клал ему руку на плечо, и в того словно вливались новые силы. Работа казалась вдвое легче.
Мастер и Лышко ни о чём не догадывались, как и другие обитатели мельницы. Братья Михал и Мертен, добродушные и сильные, как медведи; рябой Андруш, весельчак и шутник; Ханцо, прозванный Буйволом за бычий затылок и короткую стрижку; Петар, всё свободное время вырезавший деревянные ложки; проворный, бедовый Сташко, ловкий, как обезьянка, которую в прошлом году Крабат видел на ярмарке в Кёнигсварте; хмурый Кито и молчаливый Кубо тоже ничего не замечали. И уж подавно – придурковатый Юро.
Юро, коренастый коротышка с круглым веснушчатым лицом, жил на мельнице уже давно. Работать, как все, он не мог. «Не хватает ума отличить муку от отрубей», – насмешничал Андруш. Как-то раз, оступившись, Юро чуть не угодил в дробилку. «Опять повезло! Дуракам счастье!» – усмехался Андруш.
Юро, привычный к насмешкам, спокойно сносил зубоскальство Андруша, безропотно втягивал голову в плечи, если Кито грозил ему кулаком из-за какого-нибудь пустяка. А когда подмастерья его разыгрывали, что случалось довольно часто, только ухмылялся, будто хотел сказать: «Ну что вам от меня надо? И без вас знаю, что дурак!»
Но для домашней работы он годился. Кому-то всё равно надо было заниматься хозяйством. Вот все и радовались, что Юро взвалил на себя всю готовку и выпечку хлеба, мытьё полов и посуды, топку печей и уборку, стирку и глажку да и много всяких других дел по дому и по кухне. Куры, гуси и свиньи также были на его попечении.
Как Юро успевал со всем управляться один, было для Крабата загадкой. Его товарищи принимали это как должное, а Мас-тер смотрел на Юро как на последнюю скотину. Крабату всё это было не по душе.
Однажды, притащив на кухню вязанку дров и получив от Юро – уже не в первый раз – обрезок колбасы, он прямо так и сказал:
– Не понимаю, как ты это терпишь?
– Что терплю? – удивился Юро.
– Как так «что»? Мастер тобой помыкает, парни насмехаются!..
– Тонда не насмехается, – возразил Юро, – да и ты тоже.
– А другие? Был бы я на твоём месте, я б за себя постоял. Уж показал бы и Кито, и Андрушу, да и любому!
– Гм-м, – почесал в затылке Юро, – у тебя бы, может, и вышло! А уж если кто дураком уродился…
– Тогда уходи отсюда! Ищи другое место, где тебе будет лучше!
– Уйти? – на мгновение Юро перестал глупо ухмыляться. Лицо его выражало теперь горечь и усталость. – Попробуй-ка, Крабат, уйти отсюда!
– У меня нет причины!
– Да, конечно! Будем надеяться, что и не будет!
Он сунул Крабату в карман кусок хлеба, подтолкнул к двери, кивнул, не давая поблагодарить. На лице его вновь блуждала всегдашняя глуповатая ухмылка.
Крабат сберёг хлеб и колбасу на вечер. После ужина, когда подмастерья расположились в людской и Петар принялся резать ложки, а остальные пустились рассказывать были и небылицы, он поднялся на чердак и, зевая, улёгся на нары. Отламывая кусок за куском и радуясь угощению, он невольно думал о Юро и вспоминал их разговор.
Уйти? А зачем? Работа здесь, конечно, не мёд… А если б не Тонда, ему бы и вовсе несдобровать. Зато еды вдоволь, ешь не хочу! Да и крыша над головой. Встав утром, знаешь, где тебе спать ночью! О чём же ещё мечтать нищему мальчишке?
Пути-дороги во сне
Однажды Крабату уже приходилось убегать. Было это сразу после смерти родителей, они умерли в прошлом году от оспы. Пастор взял его тогда к себе, чтобы, как он говорил, не дать пропасть мальчику.
Убегать пришлось не из-за пастора и его жены, всегда мечтавших о сыне, а из-за себя самого. Ему, привыкшему к вольготной жизни в убогой лачужке, стало невмоготу в доме пастора: не ругайся, не дерись, разгуливай весь день в белой рубашке да ещё и в ботинках, мой шею и руки, причёсывайся гребнем, следи за ногтями. А главное – говори по-немецки, всегда только по-немецки!
Крабат старался изо всех сил, старался неделю, месяц. А потом сбежал и стал бродить по дорогам вместе с другими нищими мальчишками. Может, он и здесь, на мельнице в Козельбрухе, не так уж долго продержится. Но уходить можно только летом, решил он уже в полусне, дожёвывая последний кусок. «Пока не зацветут луга, не заколосятся поля, не заплещется рыба в пруду, меня отсюда не выманишь».
Лето. Цветут луга, колосятся поля, плещется рыба в пруду.
Крабат, вместо того чтобы таскать мешки, прилёг в холодке на траву и уснул в тени мельницы. Тут-то его и накрыл Мастер, огрел суковатой дубинкой.
– Я тебе покажу, как бездельничать среди бела дня!
Такое Крабат, конечно, сносить не станет! Может, зимой ещё стерпел бы, когда ледяной ветер пронизывает до костей… Мастер, видно, забыл, что уже лето!
Ни минуты не останется он на мельнице! Крадучись, вошёл в дом, взял на чердаке куртку, шапку, шагнул за порог. Никто его и не видит. Мастер убрался в свою комнату, окна её занавешены из-за жары. Парни – кто на мельнице, кто в амбаре. Даже у Лышко нет времени подсматривать. И всё же Крабат чувствует: кто-то за ним наблюдает.
Оглянувшись, видит на крыше сарая лохматого чёрного кота, да ещё и одноглазого. Откуда он взялся? Крабат поднимает с земли камень. Кот удирает. Теперь через кусты быстрее к пруду! И тут он замечает почти у самого берега жирного карпа, глядящего на него из воды. Тоже одноглазого.
Крабату не по себе. Опять он находит камень… Карп уходит в зелёную глубину.
Крабат бредёт вдоль пруда к Козельбруху. Минует Пустошь. Задерживается на мгновение у могилы. Ему чудится: это могила Тонды. Да, снежным зимним днём здесь похоронили его друга. И вдруг сердце замирает – хрипло каркает ворон. Он сидит на верхушке сосны, словно застыл, взгляд его устремлён на Крабата. И у этого тоже всего один глаз.
Теперь Крабат всё понял. Он бросается бежать. Бежит мимо пруда, вдоль берега речки, только пятки сверкают.
Едва останавливается передохнуть, замечает ползущего в вереске ужа. Тот с шипением поднимает голову, глядит на него единственным глазом.
Одноглазая лиса выглядывает из зарослей.
Крабат бежит, лишь изредка переводя дыхание. Бежит, остановится на миг, опять бежит. К вечеру выбирается из Козельбруха. Вот и просвет между деревьями, теперь до деревни рукой подать. Здесь Мастер его уже не настигнет. Он подходит к реке, зачерпывает воды, освежает лоб, виски. Заправляет выбившуюся рубашку, подтягивает пояс. Делает несколько шагов и… вздрагивает. Не на поле он вышел, на поляну. На поляне в свете луны высится мельница. Мастер стоит у ворот. Усмехается: