Страница 12 из 17
– Нет, Фима, – сказала я, – оставим в покое моих российских друзей.
– Приближаемся… – шепотом сообщала мне Рита, набиравшая роман Христианского «Топчан», – …неуклонно приближаемся к половому акту!
Вечером мне позвонил Гедалия, староста группы с лекций рава Карела Маркса.
– Приходите завтра в семь, – сказал он. – Рав Карел проводит занятия, несмотря на военное время.
– А какая тема завтра? – спросила я.
– Точно не знаю, извините, мне еще многих надо обзвонить…
Между тем над фирмой «Тим’ак» потянуло зябким холодком. Что-то случилось. Что-то сдвинулось, накренилось, съехал какой-то рычажок.
Христианский стал чаще убегать на заседания совета директоров фирмы, подолгу нервно и отрывисто говорил с кем-то по телефону, переходя с русского на иврит, а Гоша Апис звонил в фирму все реже, словно бы отошел от дел, и все это выглядело так, что Яша брошен Аписом на произвол жестокой издательской судьбы.
Являлся миллионер Бромбардт в расстегнутой на все пуговицы рубашке, со спичкой в зубах, что-то подозревающий и всем недовольный, отзывал в сторону Христианского и долго выяснял отношения…
Миллионер, сказала на это Катька, зубочистки купить не может.
Христианский нервничал, много и возбужденно говорил об отделении нашей группы от фирмы, кажется, испортил отношения с Гошей и больше почему-то не заикался о присоединении к «Ближневосточному курьеру», – очевидно, блистательный Иегуда Кронин недвусмысленно послал его к чертям.
Получалось, что мы не за то боролись, а вот за что, было пока неясно всем нам. Все мы ждали светлого будущего, непонятно только – откуда.
Рита кое-что знала, но не говорила нам, а только намекала.
Однажды, когда в обеденный перерыв мы потягивали кофе из увесистых чашек «Ближневосточный курьер», Рита шепотом поведала, что Иегошуа, оказывается, Апис наш, не одну фирму уже основал и пережил. Фирмы его сгорают, компаньоны разоряются, а Гоша, как птица Феникс, возрождается из их пепла.
– Ну и что? – спросила я.
Катька переглянулась с Ритой и сказала мне:
– За что я тебя, дуру, люблю: чистый ты человек в бухгалтерском деле…
Оглянувшись, Рита шепотом посоветовала нам сидеть тише воды ниже травы, потому что Гоша человек в высшей степени опасный.
Катька кивнула с посвященным видом, а я, будучи действительно чистым и даже девственным человеком в области бухгалтерского учета, так ничего и не поняв, отхлебнула кофе из чашки и, поставив ее на стол, прочла заглавие: «Тысячи их, абсурдных маленьких миров…»
Вечером после работы с противогазом на боку я поехала через весь город на занятия рава Карела. Как и в прошлый раз, с трудом отыскав улицу Рахель Имену, долго бродила в темноте по стройке, выискивая проход в переулок, и когда нашла наконец и вышла к дворцу мавританской архитектуры, то минут пять стояла, не двигаясь, смотрела, как волнуются и трепещут листья мощной пальмы у фонтана под театрально ярким светом из окон дворца. Потом взбежала по внешней, полукругом, лестнице на второй этаж и толкнула дверь.
Я опять немного опоздала. Пробралась к свободному стулу возле Гедалии и села.
Рав Карел – красивый, изящный, рокочущий и поющий – был сегодня в ударе.
– «Помни, что сделал тебе Амалек на пути, когда выходили вы из Египта. Как он встретил тебя на пути и перебил позади тебя всех ослабевших, а ты был изнурен и утомлен, и не побоялся он Бога…»
Я наклонилась к Гедалии и прошептала:
– А что, рав Карел повторяет «Первую битву с Амалеком»? Мы ведь уже прошли это…
– Видите ли, – шепотом ответил мне Гедалия, – много свежего народу на курс привалило, и рав Маркс счел целесообразным повторить лекцию… Это отрывок из «Второзакония»…
– «И вот, когда успокоит тебя Господь, Бог твой, от всех врагов твоих со всех сторон, – гремел голос рава Карела, – на земле, которую Господь Бог твой даст тебе в удел для владения ею, сотри память об Амалеке из-под небес, не забудь…»
Этой ночью трижды выла сирена. Трижды вскакивали, тащились в наше убежище, заклеивали дверную щель, наработанным уже движением натягивали противогазы. Ныло под ложечкой. Почему-то казалось, на этот раз – «скад» с газовой боеголовкой, и непременно в конце концов на Иерусалим, и уж как раз мы тут, на горе, на верхнем этаже… К тому же в этот раз случилось то, что давно должно было произойти: в кастрюльке для чая, поставленной на газ еще до тревоги, выкипела вода, кастрюлька обуглилась, повалил вонючий дым. Мы же были хорошо защищены противогазами и не чуяли ничего. Выскочили в черный дым, чад и ужас соседей – вопли, кашель, ругань, проветривание комнат до утра и так далее. Под утро задремали одетыми.
Утром я поплелась на работу, где у меня стали складываться довольно натянутые отношения с Христианским.
Дело в том, что накануне самым скандальным образом обнаружилось, что я вовсе не дамочка, набитая соломой.
Нафискалила Катька, которая вдруг, сведя воедино имя мое и фамилию, спросила на всякий случай – а не та ли я, чьи рассказы и повести читала она в мятежной своей юности там-то и там-то? Как же, как же, особенно ей запомнилась та повесть, помнишь, где баба рожает от другого… Читала в метро и ревела до станции «Орехово», потому что как раз в том году подумывала бросать Шнеерсона… Я кисло подтвердила – да, было-было, имело место…
У Яши сделалось такое сладкое лицо, что сразу стало очевидным – в фирме «Тим’ак» я не жилец. Минут десять спустя он попросил у меня на проверку редактуру очередной брошюры Иегошуа Аписа на тему Исхода из Египта. Исправил «проснулся» на «пробудился», «Ты давал нам все необходимое» на «Ты снабжал нас всем необходимым», и, мурлыча и оттягивая большими пальцами ремни портупеи, дружески посоветовал учиться чувству слова, хотя уж что там – на нет и суда нет, а жаль: писатель писателем, но ведь и русский язык надо знать…
Я поняла, что Яша вышел на тропу войны.
После работы решила заехать к Грише Сапожникову – посоветоваться. Тот, как обычно, сидел у себя в комнатенке в драной майке, отдувался и правил чью-то рукопись.
– Погоди, я оденусь, – он потянулся к талиту, висящему на гвоздике.
– Да ладно, не суетись, – сказала я. – Лучше посоветуй, как быть.
Гриша все-таки надел талит и с чувством исполненного долга почесал голое, поросшее кудрявыми кустиками плечо.
– Что, – спросил, – допек?
– Допек, – грустно подтвердила я.
Решительно вынув из стола бутылку водки, Гриша распечатал ее и налил себе в бумажный стакан.
– Произведения почитать просила? – строго спро- сил он.
– Просила.
– Давал?
– Нет…
– Значит, бездарно просила! – заволновался Гриша. – Не настойчиво, не истово! Я же учил тебя, дуру!
Я кивала, виновато понурясь. Гриша помолчал, подумал…
– У него есть роман, «Топчан»… – задумчиво проговорил он.
– Знаю…
– Там в середине – огромная сцена…
– Да, – сказала я.
Мы помолчали. И тут взвыла сирена.
– Мамашу его!.. – проворчал Цви бен Нахум, выдвигая нижний ящик стола и, кряхтя, вытаскивая противогаз в чем-то липком, вероятно в коньяке, с налипшими на стекла крошками.
– Саддам, бля, – продолжал он, подолом талита обтирая противогаз, как буфетчик вытирает половник, перед тем как окунуть его в кастрюлю со щами. – Смотри, как бесится!.. Ну, ничего… До Пурима Амалеку беситься… До Пурима осталось…
Мы сидели в противогазах друг напротив друга в этой крошечной комнате… Уже не было страшно. Одна только безнадежная усталость и странное ощущение нескончаемости этой, в общем-то, недлинной войны.
Гриша налил водки в стакан и, подняв противогаз за рыло так, что тот застрял у него на лбу, как стетоскоп, выпил залпом.
– Боже мой, – сказал он, – как все осточертело! Эта война кретинов… Смотри, в который раз Он напоминает нам: живите как люди, живите же, суки, как люди: не воруйте, не лгите, не лейте друг на друга дерьмо, – он махнул рукой… – Смотри, они думают, это называется – Саддам, Америка, ООН, то-се, прочая муйня. Кто-то кого-то бомбит, противогазы, «скады-шмады»… А это просто Он в который раз дал нам по жопе. Напомнил… И что?! А ничего… Отпразднуют в Пурим победу над Амалеком и снова примутся воровать, мошенничать, лгать и хватать друг друга за грудки… И столько тысяч лет! Теперь скажи мне – ты встречала более тупой народ, чем мы? И какого хрена ты ходишь со своим лицом! – вспылил вдруг Цви бен Нахум. – Я же учил тебя: ты дамочка, дамочка, набитая соломой!