Красное и серое

Не терпящим возражений тоном Черный Лис сообщил, что для нас заказаны каюты первого класса на "Морской деве", которая отходит через неделю после суда. До порта граф доберется с нами, чтобы увериться, что власти сдержат обещание.

Благодаря графу Мадрону Бартоломью обзавелся новыми документами, но ведьмочка потребовала, чтобы до посадки на судно фамильяр-оборотень находился в виде кота, и у дознавателей не возникло излишних вопросов.

Нам с Лавинией удалось заманить господина Гриза в лечебницу, и мы с доктором Эйрелом провели операцию на колене. Через два дня Гриз выписался, используя тросточку лишь как щегольской аксессуар. Лавиния обещала ему ежедневную магтерапию, как только мы двинемся в путь.

Мои родители и сестры приехали на два дня, когда я написала им, что заключила долгосрочный контракт в дальних колониях. На меня обрушилось множество упреков и увещеваний, и мне пришлось изобразить непоколебимую уверенность в том, что после колоний меня ждет блестящее будущее. Надеюсь, со временем моя семья сможет смириться с тем, что мое будущее больше не здесь.

Две недели пролетели, как не бывало. На вокзале нас провожала толпа. Ко мне пришли доктор Эйрел, доктор Вичестер и три медицинские сестры.

— Кажется, вы о чем-то забыли, доктор Геринот, — хитро улыбнулся доктор Эйрел, протягивая мне коробку, и я не сразу осознала смену обращения. В коробке лежал диплом доктора, уже вставленный в рамку. У меня пропали слова, и я только могла обнять своего учителя на прощание.

Мафина провожала мать и сестра. Гриза — две дочери с семьями. Мэтр был одиночкой. Лавинию тоже никто не провожал, но я смотрела, как она прижимает к себе сумку с Мью, и понимала, что нет, ведьмочка не одна.

Университетского профессора Родмана (он же виконт Максвелл Мадрон), пришли провожать шестеро студентов и трое студенток. У последних сверкали слезы на глазах. Я заметила, как они на него смотрели, и хоть я все понимала про студенческие влюбленности в молодых симпатичных профессоров, внутри что-то неприятно царапнуло.

Отец Максвелла, граф Мадрон, он же Черный Лис, ехал с нами.

Мы заняли вагон второго класса, чтоб не раздражать Гудруна и прочих чинуш. Граф уходил к себе лишь на ночь и три дня дороги провел рядом с сыном в нашей компании. Пользуясь случаем я поинтересовалась, чем род Мадронов так насолил Гудруну. Оказалось, что один из премьер-министров, который потерял положение благодаря Черному Лису, был родственником Гудруна, что весьма подкосило их способность вытягивать деньги из казны и уходить от преследования по закону за разнообразные темные дела.

Отец Максвелла оказался интересным собеседником. Он многое поведал о жизни при дворе в свое время, а я сама не заметила, как рассказала Черному Лису всю свою биографию, и о матушке с батюшкой, и о сестрах, и о брате. Лишь краем глаза уловив легкую улыбку Максвелла я осознала, что со стороны графа это не праздный интерес.

Сам Максвелл не делал в мою сторону ни одного лишнего движения, только многозначительно улыбался. Я понимала, что он дразнит меня ожиданием и предвкушением стычек. Я понимала, что он ждет, пока я перегорю жаждой битвы, и у меня не будет сил на сопротивление его вниманию. Я все понимала, но постепенно свыклась с мыслью, что рядом со мной привлекательный мужчина, и отбиваться от его ухаживаний мне хочется все меньше и меньше.

Два дня мы прожили в прибрежном городе в особняке, который принадлежал друзьям графа, и на третий поднялись по сходням на судно, где нам предстояло провести три недели. Максвелл зашел последним, незадолго до отправления. Я видела, как он прощается с отцом, крепко того обнимая. Мудрый Черный Лис смирился с поворотом судьбы и позаботился о сыне, насколько мог.

Каждому из нас, включая вернувшего человеческий облик Бартоломью, досталось по каюте, и еще две остались пустыми. Граф решил не стеснять нас чужаками и выкупил весь первый класс. Свободные комнаты мы загрузили багажом, не желая загромождать отведенное нам пространство. "Морская дева" — не самое роскошное судно, и наши каюты были небольшими, хотя и отделаны со вкусом. Кровать из резного дуба, на которой могли бы разместиться двое, стол со стульями у стены, два мягких кресла с фигурными ножками возле иллюминатора, зеркальный платяной шкаф, умывальник с мраморной раковиной и прочие удобства за дверкой в комнатушке — пожалуй, эти три недели будут не такими уж плохими.

В небольшой ресторации первого класса Максвелл занял место рядом со мной и принялся ухаживать, будто не было у нас никаких разногласий. Я подумала и… махнула рукой. Отбиваться я не буду, но могу держать некоторую дистанцию.

Зачем? Если бы я знала…

План провалился уже через два дня, когда я подвернула ногу на скользкой от брызг палубе, что дало Максвеллу "законное" право находиться рядом, стоило мне шагнуть за порог каюты. Уже на следующий день его и из каюты удавалось выставить лишь к вечеру.

Лавиния жила по соседству, и первые дни я часто слышала ее возмущенный голос, когда она отчитывала своего фамильяра. Кажется, наш рыжий попутчик ни свет, ни заря появлялся возле "хозяйки", и следовал за ней так, будто он все еще на четырех лапах, а не на двух ногах. Если бы я не знала о непростом прошлом этого мужчины, я бы сочла его подкаблучником и размазней. Но человек, прошедший суровую школу жизни, явно вынашивал какой-то план. На судне был парикмахер. Постриженный и побритый Бартоломью выглядел вполне симпатичным рыжим парнем с зелеными глазами. Могу ручаться, что Лавиния это тоже заметила.

На пятый день плавания, я сидела на кровати, и откинувшись на подушку отдала лодыжку во власть Максвелла, который настоял на непременном массаже. Макс занимался моей ногой ни слова ни говоря, но с возмутительно довольным видом. В раздумьях я обратила внимание на необычную тишину с самого утра. Похоже, что скандалы наша ведьмочка закатывает все реже.

Еще через два дня к вящему расстройству моего кавалера я уже могла передвигаться, не опираясь на его руку.

В тот день после ужина в ресторации появился капитан.

— Госпожа Лайт, мне передали, что вы хотите меня видеть по срочному и неотложному делу.

— Да, господин капитан, — ответила Лавиния, поднимаясь со своего места. — По морскому закону вы имеете право заключать браки, не так ли?

Бартоломью покраснел так ярко, как умеют краснеть только рыжие, и встал рядом с ведьмочкой. Мы захлопали и закричали неподобающим для приличной компании образом. Максвелл смотрел на меня так, что хотелось вылить на него вино. Но вино было превосходным, и это меня остановило.

Назавтра негодяйский лорд слег с жаром. Уж не знаю, как он этого добился — ни мои способности, ни способности Лавинии не показали никакого стороннего воздействия, лишь естественную инфлюэнцу. Мне пришлось принять дежурство у него в каюте, не допуская внутрь никого прочего во избежание эпидемии на корабле. Новобрачная оставляла под дверью склянки с зельями, стюард — подносы с едой, и я, опасаясь ночного кризиса, перенесла в каюту к этому нахалу некоторые свои вещи, включая ночные сорочки.

Спать на полу или в кресле я вовсе не желала. Можно было попросить матросов принести матрас из пустующей каюты, но я решила не утруждаться и устроилась рядом с пациентом. Так и следить ночью легче, не подскакивать же к нему при каждом вздохе.

Если бы меня спросили, часто ли я выполняю свои лекарские обязанности таким странным образом, я бы ответила, что… впрочем, не знаю, что бы я ответила. Такой опыт был у меня впервые.

Два дня Максвелл провел в полубреду и полусне. Я питала его целительской силой, вливала зелья Лавинии и проверяла, не стало ли состояние хуже.

На третье утро, когда больной пришел в себя достаточно, чтобы осознавать положение дел, пришлось слегка стукнуть его по наглющим рукам. То, что я во сне закинула ногу на лорда Максвелла Мадрона, не повод класть мне на колено ладонь.

Сильного жара больше не было, но все же Максвелл оставался горячее, чем положено, и был очень слаб. По моему наказу на камбузе сварили куриный бульон и подали легкие паштеты. Я помогала ему устроиться для еды, подняться и пройти несколько шагов по надобности, опираясь на мое плечо, развлекала его разговорами и все время напоминала себе, что лорд Максвелл Мадрон болен, и желание стукнуть подушкой по светящейся от счастья физиономии пациента недостойно звания лекаря.