Страница 6 из 8
С темной кожей, стройный и по итальянским стандартам привлекательный, Массена, занимаясь сбытом контрабандных товаров, вскоре начал наживать состояние. И самым главным умением в его новой карьере было его потрясающее знание человеческой природы. Оглядываясь на этот период жизни Массена, его друзья могли бы сказать, что он был не только в состоянии читать мысли своих клиентов, но и предугадывать контрмеры со стороны сборщиков налогов. Таможенники систематически оказывались с носом, и их шансы изловить хитроумного торговца фруктами были примерно такими же, как у зайца – поймать лису, выскочив из засады. Здесь, в густых лесах Савойи, бывший юнга провел три небезвыгодных для него года. Затем, опять-таки руководствуясь не вполне бескорыстными соображениями, он снова поступил на армейскую службу, но отнюдь не в чине старшего сержанта. Времена, когда столь блистательного человека можно было заставить тянуться в струнку перед аристократом-кадетом, давно миновали. Через три года службы контрабандист Массена, которого кое-кто называл «евреем Манассией»[3], имел в банке приличные деньги и командовал дивизией.
Характеры тех двадцати шести генералов, которым было суждено стать маршалами Первой империи, иногда странным образом контрастировали друг с другом, но не было более резкого контраста, чем различия в натурах двух этих уже служивших в армии военных, рискнувших вновь вступить в ее ряды во время революции.
Жан Баптист Журдан был сыном врача из Лиможа, поступившим в армию в возрасте шестнадцати лет и также служившим в экспедиционном корпусе, пересекшем Атлантический океан, чтобы оказать помощь американским колонистам. После этой кампании майор Бертье получил повышение по службе, а Журдан, участвовавший в экспедиции в качестве вольнонаемного, вернувшись домой, получил в виде вознаграждения пригоршню франков, новую пару башмаков и документы об увольнении. Однако этот философски настроенный молодой человек не стал жаловаться на судьбу. Он просто влюбился в хорошенькую маленькую модистку, женился на ней и начал торговать мануфактурой.
Это, должно быть, был счастливый и взаимовыгодный брак. Мадам Журдан присматривала за лавкой, а сам Журдан бродил по дорогам от города к городу с багажом торговца вразнос за плечами. Глядя за тем, как он тратит время в переходах от ярмарки к ярмарке, рассуждая со своими провинциальными клиентами и о торговле и о политике, едва ли кто-нибудь мог предположить, что совсем скоро он станет одним из самых знаменитых полководцев Франции. Тем не менее дела обстояли именно так. Когда из Парижа пришли вести о падении Бастилии, Жан Журдан начал все меньше и меньше думать о рулонах ткани и разноцветных лентах и все больше и больше – о судьбах Франции. И наконец жажда принять участие во всей этой жуткой сумятице стала для него настолько нестерпимой, что он закрыл лавку, поцеловал на прощанье женушку и отправился на сборный пункт волонтеров департамента Верхняя Вьенна, неся на плечах поклажу, несколько отличающуюся от привычной. Через три года он станет дивизионным генералом.
Если Массена снова поступил в армию исходя из соображений личной выгоды, то Журдан сделал это из патриотических побуждений. Массена должен был считать Журдана дураком, а Журдан Массена – подлецом. Однако оба, не осознавая этого, решали как свои личные задачи, так и проблемы, относящиеся к судьбам Франции. В тот же самый исторический момент еще шесть гражданских лиц отправились в путь под грохот одних и тех же барабанов. Высоко над левым берегом Сены, там, где уличные ораторы состязались в провоцировании всякого сброда на волнения и где каждый день происходили какие-то беспорядки, в одном из домов за столом сидел и писал высокий, хорошо сложенный мужчина. У него был облик человека, который привык вести здоровую жизнь, много бывал на свежем воздухе, но теперь у него стало слишком мало времени для физических упражнений. День за днем, часто даже до глубокой ночи Гильом-Мари Брюн, двадцатишестилетний сын юриста из департамента Коррез, выжимал из себя эпические стихи и высокопарные эссе. И день за днем на половик у его двери сыпались отвергнутые рукописи, пока молодой человек не начал наконец скрежетать зубами от ярости и отчаяния.
В его голове не возникало ни малейшего сомнения в том, что он – литературный гений, но невозможность убедить в этом других уже начала его изматывать. Его друг Дантон посочувствовал ему и предположил, что просто-напросто устарели темы, которые предлагает читателю Брюн. Быть может, мудрее и злободневнее писать не о любви, а о войне? Потому что теперь уже стало ясно, что монархи Европы не собираются спокойно оставаться в стороне и смотреть, как один из них посажен под стражу несколькими сотнями молодых и болтливых адвокатов, которые уже успели смастерить удивительный документ под названием «Конституция».
Совет Дантона Брюн воспринял вполне серьезно, наконец разродившись брошюрой по вопросам военной тактики. Восхитившись собственным творением, он показал его некоей актрисе, которая прочла его без каких-либо комментариев. Когда же автор поинтересовался ее мнением, она ответила довольно жестко: «Ах, Брюн! Если бы сражались перьями, то вы стали бы знаменитым генералом!»
В мире полным-полно серьезных писателей, большинство которых совершенно нечувствительны к такого рода уколам, но кожа Брюна была тонкой, слишком тонкой для того, чтобы он мог быть литератором. Трясясь от ярости, он предстал перед теперь уже широко известным Дантоном и потребовал должности в одной из волонтерских армий. Дантон согласился, и к утру поэт уже стал майором. Первое поручение Брюна состояло в том, чтобы сопровождать группу энтузиастов-республиканцев на юго-запад, и бывший поэт с радостью поехал его выполнять. Откуда же ему было знать, что он вступил на дорогу славы и вместе с тем на дорогу, на которой он в конце концов найдет гибель под ногами разъяренной толпы? Да и если бы знал, разве это могло бы испугать мужчину в двадцать с небольшим лет?
Приблизительно в то же время, когда Брюн в отчаянии отказался от создания еще одной эпической поэмы и обратил свой талант на написание военных учебников, очень огорчительной нашел жизнь еще один потенциальный поэт. Его звали Гувьон Сен-Сир. Тогда ему было двадцать пять лет. Сын дубильщика из города Туль, он, как оказалось, стал самым эксцентричным маршалом из всех. За свою короткую жизнь он успел поучиться инженерному делу, побывать преподавателем черчения и актером. Во многих отношениях он, видимо, оставался актером на протяжении всей своей жизни. Он был привлекателен внешне, обязателен в любом деле, за какое бы он ни брался, и совершенно непроницаем. В восемнадцать лет он закончил свое инженерное образование и отправился в Рим изучать искусство, но, подобно многим артистичным натурам, вскоре пал жертвой «вируса сцены» и, бросив свои занятия, попробовал себя в качестве актера. Правда, руководство театра заявило, что ему никогда актером не стать, потому что он слишком для этого робок. Однако те, кто знал Сен-Сира по общим компаниям, наверняка были бы изумлены, сочтя это заявление слишком слабым предлогом, чтобы избавиться от зачарованного блеском сцены юноши. Он вернулся в Париж как раз в революционное время, и никто не знает, при каких обстоятельствах он завербовался в армию. Благодаря своим блистательным способностям чертежника и исключительной наблюдательности он легко сумел выделиться; кроме того, в армейской жизни он находил выход для своих творческих способностей, которые мучили его на протяжении всей его юности.
В возрасте девятнадцати с небольшим лет, в тот самый день, когда комендант Бастилии был повешен на фонаре, один молодой и веселый гасконец все еще продолжал изучать ремесло красильщика в своем доме в Лектуре. Все знакомые в один голос разъясняли Жану Ланну, что красильщик из него не выйдет никогда и ему следует приискать для себя более подходящую профессию. Он был стройным юношей небольшого роста, но физически крепким, выносливым. Обычно он мог легко рассориться и так же легко помириться со своими родителями, нанимателями и местными властями, но всем жителям Лектура этот шалопай импонировал, и каждый был рад, если тот забегал к нему поболтать или пропустить стаканчик бордо. О том, что случилось в Париже, в городе только шептались, но и этого было достаточно для того, чтобы юный Ланн, хлопнув дверью красильного барака, отправился вступать в Пиренейскую волонтерскую армию. Через год благодаря его уму, храбрости и, вероятно, значительному запасу гасконских ругательств перед ним открылась возможность быстрого продвижения по службе, но сам Ланн расхохотался бы до смерти, если бы узнал, что сейчас он закладывает основы репутации, принесшей ему пот de guerre[4] Роланд французской армии.
3
Упоминается в Библии; сын Иосифа Прекрасного.
4
Армейское прозвище (фр.)