Революция

– И как там?

– В «Рено»? Тесно. Машина двухместная. Командир, он же стрелок, стоит за спиной водителя. Заряжает пушку, наводит, стреляет. Или пулемет. Но вот в чем фишка. Помнишь, в описании мы указали про особый пулемет? В танках моей реальности на Рено ставили или обычный, под винтовочный патрон, или 37-миллиметровую пушку. С пулеметом получалась бронированная тачанка. Не то. Из пушки можно стрелять редко и лишь с короткой остановки. А если вражья пехота набегала – нечем было разогнать. Я же думаю дать танку крупнокалиберный пулемет Браунинга. Наверно, самый известный в моем мире. Я его столько раз ремонтировал заказчикам, что по памяти очень точно воспроизведу. Лучше, наверное, чем пулемет Дегтярева.

Федор в это время миновал мост в обратном направлении и побрел по направлению к квартире.

– Танк тоже с завязанными глазами разберешь-соберешь?

– Тут ты меня уел. Я только общую компоновку его представляю. Фактически он – перевернутый гусеничный трактор, мотор не впереди, а сзади водителя. Придется напрячься. Давай вместе думать. Первые танки имели массу в единицы тонн. Броня была противопульная. Пятнадцать, максимум – двадцать миллиметров. Чтоб держала шрапнель на удар… Проще всего, наверное, экранировать лобовую проекцию.

– И сколько тонн получится в итоге? Тяжела будет «тачанка».

– Тонн до десяти допустимо, если прикинуть. На первых танках совсем дохлые движки ставили, едва тащились со скоростью беременной улитки. У нас, Федя, есть дефорсированный от «Авиатика» мотор, это сто двадцать или даже где-то сто сорок лошадей. Восьмитонный танк утянет. Скорости большой не нужно, от пехоты не убежит… Думаю, километров десять в час ему хватит[1]. Расположение мотора продольное, сзади хвост, чтоб корма не проваливалась во время преодоления рвов. Вспомню еще детали, надо вот шнапса прикупить. Одна рюмка только улучшит память.

Это было довольно странно. Федор смотрел на средневековые улочки Берна, и прямо среди них возникали контуры непривычной с виду боевой машины – с двумя люками, смешным «грибком» над крышей башни, огромными передними колесами-ленивцами. Когда Друг описал конструкцию трансмиссии, стало понятно: запустить такой в производство на том же «Ганомаге» или «Рено» – дело нескольких месяцев. По числу деталей FT-17, тем более – по сложности изготовления узлов, выходит даже несколько проще, чем паровой трактор, которым занимался их цех в Гамбурге, пока работу не остановили забастовка и восстание. Особенно если моторы с муфтой сцепления и коробкой передач придут готовые. Проще увеличить их выпуск, где они уже производятся, чем дублировать на новом месте.

В дополнение к иллюзорной картинке Федор почувствовал запах. Он пришел из памяти Друга. Привычный запах цеха металлообработки в Туле или в Сестрорецке. Но не в Гамбурге. Дома даже горячая металлическая стружка пахнет иначе и приятнее.

Хотелось самому, вместе с инженерами-единомышленниками, корпеть над чертежами танка, превращать фантазию сначала в деревянный макет, потом воплощать в металле, исправлять ошибки, переживать неудачи, радоваться, когда получается… Отмечать успехи вместе с товарищами. Этому он лишен благодаря прихотям кайзера Вильгельма.

Конечно, многие другие потеряли стократ больше – близких, дома, здоровье. Или собственную жизнь.

Пусть танк приблизит час воздаяния.

Начало смеркаться. Купив вечерний выпуск «Бернской Газеты», как советовал Троцкий, Федор закончил прогулку у подъезда, обнаружив там автора последней телеграммы.

– Гутен абен, герр Клаус! – поприветствовал его «иудушка», задорно блеснув очками. – Разворачивали газету?

– Еще нет. Поднимитесь ко мне на чай?

Тот кивнул и двинулся следом. Федор даже затылком чувствовал, что революционер всем своим видом излучает самодовольство.

В квартире Федор немедленно распалил плитку на керосиновой горелке и поставил чайник. Когда тот вскипел, обдал кипятком заварник. Засыпал в него английский чай, добавив щепотку цветков суданской розы. Залил кипятком, накрыл крышкой и толстым полотенцем – пусть настаивается.

Только после этого Федор устроился в кресле напротив Троцкого и принялся за изучение газетных полос.

«Иудушка» не соврал. Там было на что посмотреть.

«Бернише Цайтунг» опубликовала перепечатки из германских газет. Без фотографических снимков. Видимо, корреспонденты по телеграфу отправляли в редакцию самые горячие новости, а наиболее огненными среди них были сообщения о дикой жестокости при расправе боевых магов над рабочими Гамбурга.

Два дня нелюди с электрическим, водяным и кинетическим даром охотились за повстанцами. Убитых – сотни! А израненных и искалеченных никто не считал.

Следивший за ним Троцкий уловил момент и добавил:

– Гамбург находился в блокаде, в кольце армейцев и фрайкора. Ничто не просачивалось наружу. Но за ваши деньги я сумел организовать поездку в Гамбург корреспондента «Бернише Цайтунг». Он проник в заводскую зону, собрал шокирующие сведения и вышел оттуда целым.

– Смелый человек. Среди погибших – сплошь незнакомые мне имена, кроме… Клара Цеткин действительно убита?

– Мне известно то же, что и вам – из газеты, – пожал плечами Троцкий. – Догадки мы можем строить любые. Если она действительно погибла от удара кинетика и лежит в общей могиле с расплющенной головой, это прискорбно, но нам на руку. Переверните страницу. Начались отклики в ключевых городах. Что поразительно, особенно шумят баварцы. Мюнхен отсюда сравнительно недалеко. Там социалисты подняли настоящую бурю. Кричат: убита женщина из хорошей германской семьи, депутат Рейхстага, один из лидеров партии.

– Вы же сами ее планировали… – напомнил Федор.

– Ну, ни один план не работает так, как представлялось вначале. Кайзеровцы выполнили грязную работу за меня.

– Теперь общегерманское восстание неминуемо?

– Да что вы! – Троцкий даже отмахнулся от столь нелепого предположения. – Вашими тысячами марок я плеснул стакан керосина на тлеющие угли. Пламя взметнулось, но это только на день-два. Ну, на три, и то не везде. Нам нужны бочки керосина! Сотни тысяч марок, миллионы!

Он пришел в возбуждение от открывающихся перспектив.

– Деньги будут в Берне не ранее чем через три дня, – осадил его Федор.

– Плохо! Надо раздувать пожар непрерывно. Проклятье… А еще время, пока деньги попадут в Рейх, нужным людям…

Он вскочил, подбежал к окну, за которым сгущались сумерки. Кулачки в опущенных руках судорожно сжимались.

– Ранее ничем помочь не смогу. Но деньги будут, – уверил Федор.

– Плохо! – повторил Троцкий. – Я сам найду пару тысяч. Нужно продолжать. Вы ездили на велосипеде, герр Клаус? Революция – как велосипед. Приходится крутить педали, непрерывно двигаясь вперед. Остановился – и упал.

– На какие первоочередные задачи требуются деньги? – спросил Федор.

– На Розу Люксембург, герр Клаус, – Троцкий прыжком подскочил поближе. – Ее тоже надо убрать. Якобы руками магов, полиции, фрайкора – не важно. Руками сторонников кайзера. Придется заняться лично.

Федор почувствовал, как Друга передернуло от отвращения:

– Знал я, что «политическая проститутка» – отнюдь не отличник боевой и политической подготовки. Как же мерзко с ним даже находиться в одной комнате! Но придется терпеть.

– Без убийства женщины никак? – на всякий случай заикнулся Федор.

– Чувствую, не были вы в России, Клаус. Не присутствовали и даже не слышали о еврейских погромах. Знаете, что в них самое страшное? Каждый еврей сидит тихо и молит Бога – только чтоб меня не тронули. Они не сопротивляются, терпят. Когда в дом врывается распаленная толпа, чтоб хозяина избить, над женой и дочками надругаться, выгрести все ценное, а потом поджечь, то уже поздно. Сейчас терпят германские евреи. Думают, что это не их убивают. Рабочих-станочников, докеров. Еврей не пойдет в цех гайки точить, не будет рвать пуп на разгрузке корабля, скорее откроет лавочку. Но как только полиция или кто-то очень похожий на нее пришьет еврейку Розу Люксембург, наши зашевелятся, вот увидите. Без того антисемитизм цветет в Германии пышным цветом. Однако нас пока не убивали. Евреям в Рейхе принадлежит многое, им самое время действовать.