Страница 6 из 13
Дворецкий скроил трагическую физиономию, на лице его было ясно написано: ну вот, теперь все пропало! Зачем барышне знать, где обретается Нестор Васильевич, довольно и того, что она знает, что он жив. И этого, впрочем, уже много, слишком много, зря он поддался на ее уговоры, лучше бы откусил себе язык, так-то оно было бы надежнее, верьте слову.
– Ах, любезнейший Артур Иванович, – горячо перебила она, – я не могу сказать всего, но спасти меня может один Загорский. Я в таком положении, если бы вы только знали!
Она поймала испуганный взгляд Киршнера, который тот бросил на ее живот и нервически рассмеялась.
– Нет-нет, да и не могло этого быть, ведь мы не виделись с ним много лет. Но сейчас мне угрожает ужасная опасность. Если я не свяжусь с Нестором Васильевичем, я могу просто погибнуть.
Старый дворецкий слушал ее и согласно кивал головой. Конечно, он думал, что как всякая женщина, она немного драматизирует – а, впрочем, черт их знает, этих женщин! Сам Артур Иванович никогда не состоял в браке и представление о женских обыкновениях имел самое поверхностное. Несмотря на внушительный и даже грозный внешний вид Киршнер имел доброе и жалостливое сердце и не мог, конечно, не помочь барышне, хотя это же самое сердце ясно говорило ему, что вся эта история не к добру.
Получив московский адрес Загорского, Светлана, как гимназистка, чмокнула дворецкого прямо в нос и упорхнула прочь. Тот проводил ее тоскливым взглядом: о Господи, что-то теперь будет?!
Первым делом она телеграфировала Загорскому. Телеграмма была сбивчивая, малопонятная, и сама Лисицкая, доведись ей получить такое послание, едва ли бы догадалась, о чем идет речь. Но ее бывший возлюбленный обладал самым ясным умом во всей Российской империи, а теперь, возможно, и во всей РСФСР. Поэтому ответ его был кратким: «Приезжай, как только сможешь. Жду».
Когда она прочитала эти строки, голова ее закружилась. Он ждет ее, он ждет – все, как в прежние годы! Светлана подбежала к большому зеркалу в прихожей, окинула себя придирчивым взглядом. Фигура все та же, что и двадцать лет назад – гибкая, стройная. И то сказать, на гречневой каше особенно не разъешься, да и два часа балетного станка ежедневно делают свое дело. Но лицо, Боже мой, что за лицо! Нестор наверняка помнит юную девушку, почти ребенка, а теперь из зеркала глядела взрослая женщина с глазами побитой собаки. Нет-нет, так нельзя. Во-первых, надо вернуть улыбку, ту самую улыбку, с которой выходила она на сцену, и которой рукоплескали ее верные поклонники. Во-вторых… Что же во-вторых? А вот что – грим, макияж!
Грим действительно спас: придал лицу и молодость, и интересность, и даже живость какую-то. А может, дело не в гриме было, а просто в настроении, в предощущении встречи с Загорским? Именно оно, предвкушение, вернуло глазам блеск и коже свежесть, а грим только помог, подчеркнул благие перемены.
Пребывая в лихорадочно-приподнятом настроении, она отправилась на вокзал, купила билет на завтрашний ночной поезд. На обратном пути забежала на почтамт, отбила Загорскому еще одну телеграмму, чтобы встречал ее в Москве на вокзале. Теперь оставалось еще одно небольшое, но очень важное дело.
Вернувшись домой, Лисицкая вытащила спрятанный в кладовке рулон, развернула его. Это была картина, с нее на Светлану смотрела нимфа с ее собственным лицом. С минуту она разглядывала холст со смешанным чувством ужаса и восхищения, потом снова свернула картину в рулон и, как могла, упаковала.
Спустя десять минут ответственный съемщик Александра Петровна Домогарова, жившая в доме напротив и от нечего делать проводившая целые дни у окна, увидела, как мадемуазель Лисицкая выскочила из парадного и резвой балетной стопой устремилась в неизвестном направлении. Если бы Александра Петровна была чуть более легкой на подъем, она смогла бы выскочить из подъезда, побежать за Светланой и увидеть, что та направлялась к ближайшему почтовому отделению.
Но Александра Петровна не побежала следом и ничего не увидела. Зато все увидел человек в сером плаще и серой же шляпе, надвинутой на лоб так, что никак нельзя было разобрать его лица. Этот человек скучал рядом с домом Лисицкой, а когда она вышла на улицу, тут же пристроился идти следом в некотором отдалении. Бывшая балерина торопилась и была очень взволнована, а потому на серого гражданина не обратила никакого внимания.
На почте Лисицкая отправила холст срочной посылкой на адрес Нестора Васильевича в Москве. Потом снова побежала домой. Она чувствовала необыкновенное воодушевление – совсем скоро ее ждет встреча с бывшим возлюбленным… Впрочем, нет, не так. Не с бывшим, а с единственным, рыцарем в белых доспехах, с тем, кто спасет ее от опасности и от всех вообще тягот жизни, которые неотступно преследовали ее в последние годы.
Пробегая через площадь Нахимсона, бывшую Владимирскую, Светлана вдруг заметила белую, в деревянных кружевах, вывеску нэпманского ресторана над большими прозрачными окнами, в которых заманчиво горели богемского стекла люстры – и встала, как вкопанная.
«Кушать подано!» – гласила вывеска с простоватым нэпманским кокетством. Конечно, это не был знаменитый на весь Петербург ресторан «Медведь», куда они некогда заходили с Загорским, это было вполне советское заведение. И все же там наверняка имелись белые скатерти, вежливые официанты и вполне приличная еда. К тому же Светлана так давно не была ни в каких ресторанах – наверное, как раз с февральского переворота. Ей почему-то ужасно захотелось к этим люстрам, этим скатертям, всему этому празднику, захотелось шампанского, пулярок, омаров. Конечно, никаких пулярок в советском ресторане не было, как не было и быть не могло омаров, однако бокал шампанского девушке наверняка нальют. Само собой, даже скромный ужин тут будет стоить ее недельного заработка, но ведь ей так этого хотелось! И, кажется, она имела на это право…
Из ресторана Лисицкая вышла спустя два часа, совершенно осоловевшая от сытной и вкусной еды. Вечерний Ленинград сделался таинственным, почти сказочным, огни текли ей навстречу, по улицам катили моторы, в них сидели счастливые люди. И Светлана шла по улицам почти счастливая, для полного счастья не хватало только, чтобы рядом был Загорский.
Но ничего, уже послезавтра она его увидит, она пожмет ему руку, жульническим образом, как и положено после долгой разлуки, похитит у него объятие и даже, чем черт не шутит, сорвет с губ его незаконный поцелуй. И в самом деле, почему бы и нет? Что может быть невиннее поцелуя между людьми, которые много лет не виделись? Кто усмотрит в этом что-то неприличное или того хуже, контрреволюционное? Нет таких людей, а если и есть, то пошли они к черту, а она будет делать то, что захочет… Представив на минутку, что бы она стала делать с Нестором, если бы тот позволил, Светлана зажмурилась на миг, потом открыла глаза и побежала почти вприпрыжку.
Спустя сутки с маленьким саквояжем, в котором было только все самое нужное, Лисицкая вошла в вечерний поезд «Ленинград-Москва». Зачем ей саквояж, спросит наивный читатель, ведь у Светланы намечался пусть и очень важный, но всего один-единственный разговор с Загорским? Так мог думать только человек, совершенно незнакомый с ее бывшим возлюбленным. Но она-то знала, что Нестор – джентльмен, и значит, не погонит прочь женщину сразу после разговора, и не выставит ее на улицу одинокую и несчастную. Денег на гостиницу у нее тоже нет, в рабочем общежитии ночевать она не может – таким образом, совершенно очевидно, что ему просто придется оставить ее на ночь. Конечно, где-то рядом будет маячить этот несносный Ганцзалин, но вряд ли Нестор с китайцем живет в одной комнате. А даже если и так, неважно, пусть об этом думает Загорский, в конце концов, это же он мужчина, он должен все решать!
Бес привольной жизни, который пробудился в ее душе, когда она узнала новый адрес Загорского, бушевал, и резвился, и побуждал к разным безумствам. Привело это, в частности, к тому, что она не только пошла вчера в ресторан, но и купила себе место в купе. А это было гораздо дороже, чем в общем вагоне.