V1

Мы стали встречаться. Каждый день после университета я провожал ее до троллейбусной остановки. Я покупал ей мороженное по сорок восемь копеек, и мы вместе объедали его с разных концов, пока не встречались на середине. Мы сидели вечерами в библиотеках, готовясь к занятиям, помогали друг другу, но потом… Один раз мы обронили полку в разделе «Научная фантастика»… Мы боролись.

Помню, как были недовольны родители… Надо было видеть их лица, когда мы пришли сначала к моим, а затем к её предкам, держа друг друга за руки. Так и ушли, без гроша в кармане с верой в светлое будущее.

Мы окончили университет и сняли небольшую однокомнатную квартирку в одном из спальных районов нашего города Сперанска. Помню, как она читала мне различные стихотворения на оригинальных языках. Помню, как мы держались за руки, когда смотрели по телевизору крах страны, идеалы которой мы впитали вместе с красными пионерскими галстуками. Тогда я в первый раз увидел, как Ира плачет.

Помню, как она изучала значки и медали у меня на военной форме. Я рассказывал ей про песчаные горы, про страны, где никогда не растут большие деревья. Не забуду, как мы вместе делали ремонт в этой старой обшарпанной квартирке. Мы, изляпанные в краске, валялись на голом бетонном полу, устеленном только газетой.

Помню ссоры по любому, даже самому маленькому поводу, даже те, после которых хлопалась дверь. Мы обещали друг другу больше никогда не быть вместе, но каждый раз были. Я жил, я чувствовал, я был счастлив с ней, и она со мной. Мы с ней реально дрались, выбивали зубы, оставляли синяки друг на друге, но каждый раз все сводилось к газетам в кухне. Помню, как мы лежали там, зимой, голые, накрывшись тонким одеялом, ни разу не замерзая.

А как же мечты о звездном небе? Половина разговоров у нас была посвящена будущему, желанному ребенку, но Ира говорила, что еще слишком рано, что сначала карьера, стать на ноги, фундамент, в конце концов, который был нужен всем в это нелегкое время. А утром, когда я одевался на работу в ларек, она делала мне кофе в турке. И мы вдвоем пили его из одной большой красной чашки, глядя с высоты девятого этажа на кирпичные джунгли.

Каждый день она писала. «Ни дня без строчки,»– напевал я сам себе, глядя на то, как она с детским рвением, высунув язык и положив карандаш за ухо, строчила что-то на своей старой совковской печатной машинке. А потом мы оба курили на балконе, обсуждая, как прошел трудовой день в «свободной» стране.

Потом, спустя годы, мы наконец-то поженились. Расписались в ЗАГСе, поехали в ресторан. Родственников не звали, но в качестве издевки отправили фотографии. Наши друзья помогали нам клеить конверты.

К этому времени я устроился работать в милицию опером, а она продала свою книгу и стала именитым писателем. Тем не менее, Ира просила меня никогда не читать то, что она написала. Вечная тема для конфликта. Если посуда бьется к счастью, тогда мы должны были стать самыми везучими людьми на свете. Я думаю, что так оно и было. То время, которое мы провели вместе, безусловно, самое лучшее, что я буду помнить. Никакой теннисный мячик в моей голове не отнимет у меня мою Иру, мою самую любимую Иру.

Я думаю об этом уже час, возвращаясь домой пешком по этому городу, с которым меня связывают воспоминания. Я смотрю на здания вокруг меня, на деревья. Минуло то время, ушло, его больше никогда не вернешь. Все умерло, все ушло, кануло в небытие еще там, еще тогда, на автобусной остановке возле нашего дома. Все, что у меня осталось, все, чем я дорожу, это память, но неужели и она начинает умирать?!

Обидно, до слез, обидно и больно. Казалось бы, мы прожили с Ней двадцать лет, и что угодно! Землетрясение, цунами, тайфун, война, конец света – вот как должна заканчиваться наша история. Но только не авария… Не так, совсем иначе.

Ну вот я и подхожу к дому. На часах уже без четверти семь. Скорей бы этот ужасный день закончился.

9

В нашей жизни всегда есть некто, кто оставляет определенный отпечаток в твоей душе, кто появляется внезапно, можно даже сказать, случайно, неожиданно, без всяких на то предпосылок и оснований, постепенно завоёвывая твоё сердце, а затем, также, без определенных причин исчезая, оставляя тебя со своими мыслями и чувствами наедине.

Когда мы как в последний раз ссорились с Ирой, мы писали друг другу письма. Глупо, конечно, двум взрослым людям запираться каждый в своей комнате, чтобы запечатлеть на бумаге все то, что должны были сказать вживую, но мы не могли иначе. Это было своего рода ритуалом, традицией, нерушимым обрядом, который даже и сейчас был для меня чем-то непостижимо сокровенным и высоким. Я сижу на кухне, перебирая все то, что за эти годы удалось сохранить, вчитываюсь в каждую строчку, и у меня в горле образовывается ком обиды и горечи. Сколько мы не сказали друг другу? А сколько могли сказать? Сколько минут мы могли провести вместе, вдвоём, прямо на этой кухне, наслаждаясь кофе из одной красной турки, но вместо этого для каждого важней была работа, творчество, покупки в магазине. Мы давно умерли, нас убил быт.

«А что если не умирать?» А что, если не думать о смерти, как о чем-то таком космически далеком, страшном и неизвестном… ДА! Ведь если так представить, мы боимся сколько не самой неизбежности этого, сколько неизвестности, что нас ожидает. Мы боимся страха своего, боимся беспомощности и нежелании принять очевидного. Но тогда почему мне уже все равно? Хватит. Прочь. Только не сейчас, только не в этом месте, только не перед лежащими на столе письмами. Она бы не простила мне лишние эмоции. В душ.

Капли медленно стекают по моему телу, я ощущаю их каждой клеткой, каждым волоском на коже. Живительная влага дает мне понять, что мы существуем до тех пор, пока чувствуем. Пока в нас есть хоть что-то человеческое: радость, смех, грусть, обида, стыд мы живем, понимаете? Я совершенно наивно, по-детски рассматриваю эти дурацкие капли, понимая, что они вовсе не дурацкие, что весь мир состоит из, казалось бы, такого простого материала, как вода. Мне говорили это в школе, что все сущее и живое собрано из атомов, что вселенная держится на простом. Я понял это только сейчас, вот в эту самую минуту, а может еще давно, но так и не ощутил это на себе. Мне умирать уже завтра, а я ведь только начинаю жить. Старый тупой баран просрал всё то, что было самым сокровенным, самым большим сокровищем жизни.

Я очень люблю историю и с детства читал всякие книги, энциклопедии, справочники о великих полководцах, о войнах, о рыцарях с копьями на лошадях и о разбойниках с кинжалами. А «Дон Кихот»? Шикарное произведение, разве нет? Последний рыцарь мира, желание ему помочь, пусть даже сражаясь с ветряными мельницами. Я зачитывался этой книгой, понимал героя как нельзя лучше, прожил с ним все его приключения. Знаете, как Дон Кихот додумался до этого? Он хотел стать знаменитым, известным. Про это в книге нет ни слова, но я так не думаю.

Сколько себя помнил, хотел славы, хотел сделать что-то непомерно великое, выдающееся, хотел вписать своё имя в эти справочники и энциклопедии, хотел, чтобы меня помнили. Я даже себя обманул, я очень боюсь смерти. И, самое страшное, я боюсь раствориться, стать меньше, чем заросшим и покинутым холмиком на кладбище. Вот Иру не забудут никогда, её книги и сейчас неплохо продаются, делая мультимиллионерами издателей. Пройдут века, и школьники будут читать её в общеобязательном порядке на уроках литературы. А я? Просто холмик, точка в пространстве, которая вскоре перестанет ею быть.

Да чёрт возьми, даже каждое Её письмо мне – произведение искусства. Она хотела научить меня что ли, показать неведомым мир, раздвинуть горизонты мышления… А я, дурак, все упрямился, все не желал принять очевидное: быт убивает. Ира хотела жить высокими идеалами, я хотел жить в посредственности, окруженный счетами и банковскими карточками. Она любила меня и ради меня спустилась до моего уровня, поменяв томики британских поэтов на каталоги покупок «METRO».