Страница 12 из 27
– Тебе надо поесть, – настаивала я.
– Не хочу, – огрызнулась мама.
– Чего тебе наговорила соседка? Ты вернулась сама не своя. Что произошло? – она уже поставила ногу на ступеньку, и я боялась, что разговора не получится.
Каждый раз, когда мама хотела избежать разговора, она ссылалась на усталость или придумывала иную причину, уходила в свою комнату и ложилась спать. Мы с папой давно заметили за ней эту особенность. И если удавалось убедить её поделиться переживаниями, всякий раз причина такого поведения была крайне серьёзной.
– Пожалуйста, поговори со мной!
Мама повернула ко мне потемневшее лицо, и уверенность в том, что я хочу знать о произошедшем, пошатнулась.
– Пойдём, – глухо произнесла она и стала медленно подниматься по лестнице.
Я редко заходила в родительскую спальню. Эта привычка у меня осталась с тех пор, как я была ребенком. Когда в этой комнате жила бабушка, она тоже строго настрого запрещала туда входить.
– У каждого должно быть личное пространство, – повторяла она, закрывая у меня перед носом дверь. – Мы не стадо, не овцы, которых загнали в один хлев. Мы люди! Помни это всегда.
После таких назидательных речей бабушку тревожить не хотелось. Но теперь, переступив порог комнаты, я с любопытством оглядывалась по сторонам. К моему удивлению, тут всё было так, как я помнила: старинная вешалка, широкая кованая кровать с высоким заголовником.
Бабушка рассказывала, тумбочки на витых ножках, стоявшие по кроям кровати, и туалетный столик у окна, это всё, что осталось от мебельного гарнитура. Как же она называла это тройное зеркало, в которое, если сделать два больших шага назад, можно увидеть всю себя с разных сторон? А! Вспомнила! Трельяж!
Дед бурчал, вспоминая покупку:
– Это же надо! Купили мебеля в СССР, а на утро оказалось, что мы живём уже в другом государстве!
– Чего, старый, кудахчешь как квочка? – злилась бабушка, и, глядя на то, как я хлопала глазами, не понимая, о чем они говорят, в который раз повторяла: – СССР – это страна бесплатной медицины, лучшего в мире школьного образования, светлого счастливого детства и всеобщего равенства!
О стране счастливого детства я знала только по их рассказам, старым выцветшим фотографиям, да пожелтевшим книгам, задвинутым под стенку шкафов в библиотеке, словно их старательно пытались спрятать. В школьных учебниках об СССР не упоминалось. Как и не было ничего о том, что это некогда великое государство долгое время оставалось неотъемлемой частью мировой истории и героическим победителем фашизма. Но мебель, судя по всему, там делали добротную и долговечную. Массивный трёхстворчатый дубовый шифоньер, что стоял у двери, тоже родом оттуда. Бабушка говорила, он достался ей от ее мамы «в приданное», и она ни за что на свете не согласилась бы променять его на новомодные гардеробные и встроенные шкафы.
– Закрой поплотнее дверь, – попросила мама, усаживаясь на пуфик спиной к окну. – Видеостена сегодня просто разрывается, так громко…
Она вся сжалась, обхватила себя руками, словно пришла с мороза и никак не может согреться.
В комнате было тепло, но, глядя на неё, мне тоже стало зябко.
– Теперь ты́ меня пугаешь, – я сняла с вешалки тяжёлую вязаную шаль и набросила ей на плечи.
Мама вздрогнула и подняла на меня полный тревоги взгляд.
– Да что стряслось? – не выдержав гнетущего молчания, я уселась на пол перед ней.
Мама наклонилась ко мне и зашептала:
– Что-то страшное надвигается. Всё очень серьезно, Рита! – она обернулась, поглядела в окно и заговорила ещё тише. – Теперь я знаю, что произошло. Андрей в разговоре с Лидией Ивановной упомянул, будто на комбинате что-то затевается. Последние дни туда постоянно приезжали военные грузовики. Разгружались, уезжали и снова возвращались. Машины с одними и теми же номерами. Военные ни с кем не разговаривали. Подсобных рабочих к машинам близко не подпускали, велели держаться в стороне. Сами таскали тяжеленные деревянные ящики или ставили на электропогрузчик и свозили к воротам в ангар.
– Может быть, комбинат будут модернизировать и в ящиках оборудование?
Я хорошо помнила, как украдкой слышала разговор родителей о том, что в тех помещениях, что ещё работают на комбинате, постоянно нарушается техника безопасности, а руководство, на все папины увещевания только отмахивается, мол, «не до норм нынче».
– Этого мы не узнаем, но, боюсь, всё гораздо хуже, – прошептала мама, словно её мог кто-то кроме меня услышать.
– Почему ты так решила?
– Андрей сказал матери, что постарается больше выяснить о происходящем на комбинате. Лидия Ивановна просила его не вмешиваться. Но… Видимо, он узнал что-то такое, о чём знать не следовало. Вечером Андрея и ещё троих рабочих комбината привезли с тяжёлыми травмами. И без того было понятно, что те трое долго не протянут. Андрей почти не мог самостоятельно дышать и его подключили к ИВЛ1. У него среднесрочные перспективы были хорошие. Но тут ночью в госпитале случилась авария. Вышло из строя энергоснабжение в крыле реанимации, а резервное питание так и не сработало. Отключились аппараты жизнеобеспечения. Он и ещё два десятка пациентов погибли.
А вот это и, правда, показалось мне странным:
– Это не может быть случайностью? – не особо веря в то, что говорю, спросила я.
– Вряд ли. Госпиталь недавно инспектировали. Все системы были исправны.
– Думаешь, он действительно узнал что-то столь опасное, раз потребовалось убить его, а вместе с ним и других ни в чём не повинных людей?
– Я не знаю. Но одно известно наверняка. Если кто-то хочет что-то скрыть, он не перед чем не остановится. А учитывая военный кордон у моста, это вполне может оказаться правдой.
Я слушала рассказ мамы и ощущала, как ледяные иглы страха медленно вонзались мне под кожу. Неужели такое действительно может быть? Ведь если это правда, опасность грозит всем: соседям, маме, мне, но особенно папе.
– Что нам делать?
Мама улыбнулась той тёплой, доброй улыбкой, что я помнила с детства:
– Я не знаю, дочка! В нашей семье только дедушке было известно всё наперед. Ну, или почти всё. Он много думал, анализировал, просчитывал. Должно быть, именно то, что происходит сейчас и случится в будущем он и записывал в дневник, который всегда носил с собой. Вполне возможно, он даже знал, когда умрёт.
– Как знал? – удивилась я. – Разве это можно предвидеть? И если знал, почему никому не сказал? Может, ему можно было помочь?
– Нет, родная! Люди над смертью не властны, – мама тяжело вздохнула и покосилась на окно. – Но никто из нас не поверил, что дедушка умер сам. Ни папа, ни я, ни бабушка. Я же говорила: если кто-то что-то решил… Но об этом лучше не говорить.
Колючие мурашки забегали по спине.
– Но нужно же что-то делать, иначе погибнут все!
– Да что мы можем? – мама перешла на шёпот. – От нас ничего не зависит. Твой папа всегда был осторожным человеком и никогда не лез в чужие дела. Я тоже буду молчать о том, что узнала от соседки. К тому же… Она только что потеряла единственного близкого человека. Сына! Кто знает, что ей там послышалось, и на какие бредовые умозаключения натолкнули скорбные мысли? Главное – не волнуйся. Мы с папой сделаем всё, чтобы ты выжила.
Мама грустно улыбнулась и тихо добавила:
– Рита! Дочка! Ты самое ценное, что у нас есть.
Глава 3
Шла вторая неделя с тех пор, как папу забрали на комбинат. Но чем ближе была дата выходного, тем больше меня охватывало странное волнение. Необъяснимое чувство тоски и унынья не покидали с тех пор, как он уехал. Просыпаясь, я всякий раз ждала того, что неминуемо должно случиться, хотя и не понимал чего. Да и мама день ото дня становилась всё более угрюмой, замкнутой, молчаливой. Её всё чаще вызывали между сменами в госпиталь. Возвращаясь с работы, она долго хлопала дверцами шкафов на кухне, потом относила скромный запас продуктов соседке-учительнице. Ссылаясь на усталость, отказывалась от ужина или завтрака и шла спать. От всего этого мне становилось совсем не по себе.
1
ИВЛ – аппарат искусственной вентиляции лёгких.