Коридор затмений

Обе группы сшиблись, и закипело жестокое, кровавое побоище. Клавдий Мамонтов ринулся разнимать дерущихся, он кричал: «Остановитесь! Прекратите! Полиция!» Кричал и Гущин, и Макар, но их никто не слушал. Клавдий разнял двух – узбека и таджика, отшвырнув их друг от друга, но у него было только две руки, и он сам схлопотал сильный удар монтировкой. Полковник Гущин звонил в Бронницы, вызывая уже не ППС, а ОМОН. Люди дрались с таким остервенением, словно намеревались уничтожить друг друга, – кричали от боли, брызгали кровью, падали на землю. Но и на земле противники били их ногами без пощады.

Полиция, воя сиренами, примчалась через четверть часа, и дерущиеся… словно муравьи, они быстро ретировались назад в свои тайные норы, бежали с места драки. Клавдий Мамонтов сумел задержать лишь двоих, схватив их за шиворот. Макар хлопотал возле поверженных, раненых – они валялись на земле со сломанными ногами, перебитыми дубинками руками, разбитыми головами. Одному выбили глаз, и он орал от боли так, что становилось страшно…

Дикость… ненависть… тьма…

Розовая майская заря занималась над рынком. Словно мокрой тряпкой повозили по небесам, размазывая и по ним свежую кровь…

Глава 8

Шрамы

К Макару утром они так и не попали. Вместо сна и отдыха у озера полковник Гущин отправился в Бронницкий УВД, куда за ним последовал Клавдий Мамонтов, как сотрудник местной полиции, и Макар, конечно же, тоже не отстал. В Бронницах разбирались с массовой дракой мигрантов на рынке. Полиция обыскала все павильоны, однако, кроме раненых, увезенных «Скорыми», задержали не так уж много драчунов. Утром ни один из павильонов так и не открылся, а торговцы – и узбекские и таджикские – словно испарились. Из «Восточных сладостей», как выяснилось, ничего не пропало, лишь окно оказалось разбито. А вот собаки – алабаи…

Макар настаивал и просил Гущина, чтобы собак отвезли к ветеринару на осмотр – что с ними приключилось? Гущин соглашался, но все упиралось в хозяина – узбекского торговца. При опросе полицией он заявил, что собаки его собственность и он сам во всем разберется, а на ветклинику у него денег нет. Макар предлагал оплатить ветеринара, но полковник Гущин сказал, что они не могут вмешиваться в решение владельца собак, потому что даже на статью «жестокое обращение с животными» происшедшее не тянуло.

Так это и осталось тайной, к великому сожалению Макара и Клавдия Мамонтова, который тоже хотел разобраться, потому что случай с собаками его не просто озадачил, но…

Он не делился с Макаром пока своими мыслями, однако перед его глазами всплывала картина – парень, подросток, вытянувший руку повелительным жестом, – абсолютно бесстрашно, непоколебимо встречающий нападающих псов, жаждущих его загрызть. И собаки – внезапно остановленные, устрашенные словно какой-то неведомой силой. Все это на вершине холма, на фоне серого рассветного неба. Что-то зловещее и первобытное, из давних, очень давних, забытых нами, но страшных времен.

В десять утра, закончив разборки с массовой дракой и общей организацией расследования ее последствий, полковник Гущин объявил, что они отправляются к родственнице Анны Лаврентьевой – Евгении Лаврентьевой, благо она проживает совсем недалеко. Клавдий Мамонтов глянул адрес – домовладение Евгении Лаврентьевой находилось на озере, но не на Бельском, а на соседнем Старичном – небольшом водоеме, соединенном протокой-каналом с главным озером Бронниц. Сам Клавдий на Старичном озере не бывал, хотя по-прежнему с приходом весны по выходным дням плавал по Бельскому на своем каноэ.

Когда они по навигатору отыскали нужный адрес, петляя по проселочным дорогам, оказалось, что дом за высоким забором располагается на отшибе, в окружении полей картофеля и кормовой свеклы. Дом выглядел аккуратно и солидно – двухэтажный, из светлого силикатного кирпича.

Клавдий Мамонтов позвонил в калитку. За забором – голоса.

– Нет, нет, я так спонтанно не принимаю. Я же сказала – только по записи предварительной и по предоплате, – раздался из-за забора женский голос – низкое меццо, словно виолончель, но явные нотки раздражения и досады все же слышались.

– Полиция! Откройте! – возвестил полковник Гущин. – Немедленно.

Калитка распахнулась, и они увидели полную, если не сказать толстую, женщину, закутанную в кашемировую этническую шаль в индийском стиле. Выглядела она лет на пятьдесят. На лице, несмотря на утро, переизбыток яркой косметики. И, кроме того, на щеках угольной краской намалеваны какие-то ритуальные знаки. Черные как смоль крашеные волосы заплетены в две тонких косы, падающие на пышную грудь. Фигура женщины напоминала грушу – очень широкий таз и толстые слоноподобные ноги. Но глаза… глаза были яркие и темные – настоящие цыганские «очи черные».

– Ох, полиция… да… простите, я решила, клиент ломится без записи с утра пораньше. Аня, моя Аня бедная… Лешка звонил вчера поздно ночью, сказал мне, что ее убили… Я все глаза выплакала, такое горе горькое. – Евгения Лаврентьева – а это была она – произносила фразы медленно, изменившимся тоном, однако лишенным особой скорби по двоюродной сестре. – Пожалуйста, проходите. Это полиция к нам!

Она крикнула громко…

У дома стоял черный «Лексус» – возле него двое мужчин крепкого телосложения в костюмах, по виду явные телохранители. Завидев Гущина, Макара и Клавдия Мамонтова, они молча ринулись в дом и… через пять минут показались с третьим. Субъекта они вели под руки, чуть ли не волочили, а он мотал головой, что-то пьяно орал, упирался, вырывался. Щеголял он лишь в стильном мужском кимоно, и было видно, что под ним он абсолютно голый. Перегаром от него разило за версту.

Клавдий Мамонтов внезапно понял, что видит перед собой известного актера, мелькавшего прежде во многих сериалах. Полковник Гущин сериалы не смотрел, поэтому спросил:

– Кто такие?

– Мой клиент и его охрана, – ответила Евгения Лаврентьева. – Я занимаюсь купированием запоев, практикую методы древней медицины. У меня есть патент на лечение гомеопатией. Уезжайте! Я сейчас не могу заниматься лечением по личным обстоятельствам, – властно приказала она охранникам.

Те запихали пьяного актера в «Лексус» и, открыв ворота, мгновенно уехали – видимо, тоже не хотели связываться с полицией. Полковник Гущин им не препятствовал. Он официально представился Евгении Лаврентьевой, закрывшей ворота, и заметил:

– Похвально найти в себе силы заниматься делом во время семейной трагедии. Нам надо с вами, Евгения…

– Стальевна. Мой покойный отец носил имя Сталь.

– …Евгения Стальевна, с вами побеседовать о вашей двоюродной сестре и ее сыне.

– Прошу. – Евгения Лаврентьева указала на дешевые садовые кресла в кустах.

Клавдий Мамонтов понял – она не пускает их в дом, а у них пока нет власти зайти туда без ее приглашения. Макар внимательно созерцал эксцентричную особу с косами. Он глядел на ее полные руки в браслетах-оберегах. При движении тело Евгении колыхалось. Когда она усаживалась в кресло, шаль разошлась. Под шалью оказались пестрая этническая туника с короткими рукавами и восточные шаровары.

– Это Леша ее убил? – тихо спросила Евгения, встречая любопытный взгляд Макара прямо, бесстрастно, спокойно.

– Мы пока разбираемся. А вы его подозреваете? Своего племянника троюродного? – тоже тихо ответил полковник Гущин – тон беседы сразу стал вроде как доверительный, интимный, но…

Клавдий Мамонтов во всей сцене чувствовал некую тайную фальшь. А Макар все разглядывал руки, предплечья Евгении Стальевны. Она плотно запахнула шаль на себе – ветер майский подул холодом.

– Он позвонил мне ночью. Рассказал. Я онемела. Меня как обухом по голове ударило – Аня мертва. – Евгения покачала головой. – Он был не в себе… Леша… сказал, что его долго держали в полиции, сообщил, что это он мать нашел в квартире. Я его сразу спросила, а зачем он приехал? Потому что все прошлые недели…

– И в ее день рождения даже, – подсказал полковник Гущин, – он мать не навещал и не звонил ей в день рождения. У них был конфликт из-за квартиры, как мы выяснили.