Страница 2 из 7
В тот день, когда социальный статус Распутина повысился, изменился и его внешний вид. Тогда он стал одеваться в дорогие рубахи, которые для него шили и вышивали придворные дамы и дамы из высшего общества. Его крестьянский ремень сменился шелковым шнурком с небесно-голубыми кистями. Он стал носить полосатые брюки из английской ткани или черного бархата и сапоги из мягкой кожи. Наконец, зимой он одевался в дорогую меховую шубу, бобровую шапку и валенки.
Но, несмотря на богатые одежды, к которым его приучат почитательницы, он нисколько не изменил своих беспечных и бесстыжих привычек. Он так и остался мужиком с нечесаными бородой и волосами, с грязными руками и сохранил грубый крестьянский язык.
Черты лица, при первом его появлении в Санкт-Петербурге показавшиеся грубыми и вульгарными, теперь представлялись его почитательницам просветленными. Они нервно поджидали его появления, над ними тяготело тяжелое ощущение, нечто вроде экстатической экзальтации. Когда дверь открывалась и на пороге появлялся Распутин, этими женщинами овладевало конвульсивное движение, как если бы к ним приблизился некий чудесный феномен. Он останавливался перед ними, наклонял голову, чтобы троекратно поцеловать по паломническому обычаю. Тогда они дрожали и называли его именами высших богов. Они были убеждены, что в произносимых им словах, во взглядах его маленьких голубых глаз, в поцелуях, которыми он их благословляет, присутствует божественный дух.
Иногда он вставал посреди разговора, подзывал кого-то из женщин и велел петь печальные народные песни, напоминавшие ему любимые им церковные псалмы. Тогда он делал несколько шагов, останавливался посреди салона и, заложив руки за пояс, медленно раскачивался в такт песне. Потом внезапно резко топал ногой по полу и пускался в пляс. Он приближался к женщинам размеренными движениями, с соблазнительными жестами, и приглашал их. Он отбивал такт сапогами, а его пронзительные глаза словно оценивали партнершу. А та, словно в экстазе, взволнованная его взглядом, следовала за ним. Тогда другие женщины садились в кружок вокруг них и, собранные и взволнованные, словно присутствуя на богослужении, смотрели, как они танцуют.
Некоторые, правда, пытались вырваться из-под магической власти Распутина и изо всех сил сражались против его подавляющей силы. Но даже те немногие, кому удавалось не отвести своего взгляда под взглядом Распутина и посреди околдовывающего экстаза продолжать видеть обыкновенного человека с заурядными чертами, с маленькими хитрыми глазками, не могли полностью защититься от силы его внушения.
Некоторые говорили о гипнозе и пытались развеять чары этого чудотворца резким и ученым словом. Но у них не получалось уничтожить живое влияние личности Распутина.
«Какими необычными были его глаза! – признавалась одна женщина, пытавшаяся сопротивляться его власти. – Всякий раз, когда я оказывалась в его присутствии, – также рассказывала она, – я тяжело переносила его взгляд и не могла выдерживать его долго». Они оставались под властью мощной воли, излучаемой личностью Распутина. Находились под его чарами и, несмотря на некоторую усталость, бывавшую следствием этого, все равно испытывали тягу и влечение к нему.
Одна девушка, услышавшая об этом святом, приехала в столицу из своей провинции, чтобы посмотреть на него и получить духовное утешение. Она не знала его и не видела его портретов. Впервые она встретилась с ним у него дома. Когда он подошел к ней и заговорил, ей показалось, что он такой же, как любой сельский священник, каких она встречала во множестве. Его ласковый взгляд монаха, его каштановые волосы, разделенные надвое пробором, с первого взгляда внушили ей доверие. Но когда он подошел ближе, она сразу же ощутила, что из-за доброго и ласкового взгляда этих глаз на нее смотрит совсем другой человек, загадочный и соблазнительный.
Он сел совсем близко к ней. Из глубины орбит блестел острый взгляд, вонзавшийся в нее и удерживавший на месте. Руки и ноги девушки налились свинцовой тяжестью, когда морщинистое лицо Распутина приблизилось к ее лицу. Она почувствовала на щеках его горячее дыхание, в то время как его обжигающий взгляд шарил по ее парализованному телу. Наконец он с чувственным выражением опустил веки и принялся страстным тоном нашептывать ей странные сладострастные слова.
В тот самый момент, когда готова была покориться этому искусителю, она с трудом вспомнила, что приехала поговорить с ним о Боге. И как только подлинный мотив визита всплыл у нее в памяти, тяжесть в членах исчезла и она стала побеждать наваждение.
Распутин тотчас заметил это возрастающее сопротивление, его полузакрытые глаза открылись вновь. Он наклонился к ней, ласково погладил ее волосы и запечатлел на ее лбу страстный, но одновременно ласковый отеческий поцелуй. Его еще красное от желания лицо полностью разгладилось, и он снова обрел вид доброжелательного проповедника. Он заговорил с посетительницей тоном полным доброты и покровительства и поднял правую руку на уровень ее лба в знак благословения. Он стоял перед ней в позе, в которой на старых иконах изображали Иисуса Христа, и взгляд его снова был добрым и приветливым, почти покорным. Другой человек, человек чувственный и бесстыдный, прятался в глубине его маленьких глаз.
Девушка, испытавшая болезненное разочарование и смущенная, встала, пробормотала несколько прощальных слов и быстро покинула дом Распутина. Она с тревогой спрашивала себя, святой этот человек или развратник.
Другая женщина, на сей раз из высшего петербургского общества, заявила с насмешливым высокомерием послу Франции, что у Распутина грязные руки, чернота под ногтями и борода настолько неухожена, насколько это возможно. «Это кошмар!» – говорила она о нем. Однако признавала, что непередаваемые изменения во взгляде Распутина, так же как его манеры и слова, не могли никого оставить равнодушным, как и его интеллектуальная сторона: доброта, доверчивость, поэтичность и двусмысленность его личности.
Влияние Распутина испытывали не только женщины: даже посол Франции ощутил на себе впечатление, производимое «чудотворцем», когда увидел его впервые. Сведения, которые агенты господина Палеолога собрали для него о Распутине, все были неблагоприятными. Он смотрел на него как на коррумпированного шарлатана и особенную досаду испытывал к нему из-за его попыток заключить сепаратный мир, то есть устроить предательство Россией своих французских союзников.
Однажды, когда посол находился с визитом у одной своей знакомой дамы, дверь салона с грохотом распахнулась, вошел Распутин, поцеловал хозяйку дома и начал долгий разговор с ней. Господин Палеолог рассматривал его с тем напряженным вниманием и настороженностью, которые свойственны дипломату, оказавшемуся в обществе политического деятеля. Ему пришлось убедиться в том, что «старец-чудотворец» обладает заурядной внешностью, но от его голубых глаз исходит мощная сила. Он сам был заворожен ими и вынужден был признаться, что взгляд Распутина, блуждающий где-то вдали, был одновременно пронзительным и детским, хитрым и прямым. Когда разговор становился оживленнее, его зрачки казались заряженными магнетизмом.
Пьер Жильяр, учитель французского языка у цесаревича, всего однажды встретил Распутина, этого «презренного шарлатана», этого «ненавистного пацифиста», в тот самый момент, когда покидал дворец. Их взгляды встретились, и в Жильяре тотчас зародилась уверенность в том, что перед ним опасный и могущественный человек. Сильно смущенный, он поспешил покинуть комнату, чтобы оказаться вне зоны воздействия силы Распутина.
Самому князю Юсупову, к которому Распутин изначально испытывал враждебность, поскольку тот высказал мнение, что этот «чудотворец» беда для России, даже этому князю с трудом удавалось защищаться от чар, исходивших от Григория Ефимовича. Тем не менее под воздействием своей ненависти князь Юсупов хладнокровно и преднамеренно втерся в милость к Распутину, чтобы подготовить его убийство.
Будущий убийца впервые встретил свою жертву в доме госпожи Головиной и ее дочери, которые обе принадлежали к числу наиболее преданных почитательниц Распутина. Затаив дыхание, с горящими глазами, пылающими щеками, эти дамы, словно окаменев, буквально пили каждое слово Распутина. Юсупов внимательно рассматривал сидевшего напротив него в кресле человека. Он видел его впервые, в первый раз слышал его голос, однако поверил всему дурному, что до тех пор говорили ему об этом старце-чудотворце. Этот крестьянин, обласканный женщинами, был ему особенно неприятен и вызывал у него отвращение. Его черты были грубы, он обращался к своей аудитории с нездоровым чувственным смехом. Лицом он напоминал похотливого сатира. Наконец, все в нем было подозрительно и вызывало настороженность.