Страница 25 из 63
Между тем к «Руссо-Балту» подошел молодой человек в полицейской форме и постучал согнутым пальцем в стекло:
— Ваши документы!
В электрокаре на полную мощность работал обогреватель, и, когда Алексей Берестов опустил стекло, внутрь ворвался поток морозного туманного воздуха. Алексей Федорович показал карточку, которая на всех остальных служителей порядка оказывала моментальное воздействие. И ожидал, что этот полицейский тут же пропустит. Но — ошибся.
Тот повертел в руках удостоверение Ньютона, потом бросил быстрый взгляд на водителя «Руссо-Балта», а затем — отступил на шаг. Карточку Алексею Федоровичу он при этом даже не подумал возвратить.
— Так вы, стало быть, отец того самого Берестова? — На скулах у молодого служителя порядка заиграли желваки. — Можно сказать, дедушка трансмутации?
— Я ничей не дедушка! — рявкнул на него Ньютон. — Внуков у меня нет. И будут ли они — еще большой вопрос.
— Да ладно! — Молодой полицейский осклабился. — Все, кто прошел трансмутацию — ваши внуки. С лицами или безликие — неважно. И, уж конечно, безликих-то среди них больше. Моя сестра, например, вполне может считаться вашей внучкой.
Электрокары, остановившиеся позади красного «Руссо-Балта» уже сигналили нетерпеливо. И Ньютон, стараясь говорить спокойно, произнес:
— Будьте любезны, верните мне мой документ! Вы прекрасно знаете, что обязаны меня пропустить. И я очень тороплюсь!
— Документ? — Полицейский словно бы удивился и длинным взглядом посмотрел на удостоверение Ньютона. — Так выйдите — и заберите его!
И он бросил карточку на тротуар.
Ньютон, не сдержавшись, выматерился. Выходить из машины он не желал категорически — тем более что видел: его самого и молодого полицейского уже снимают на профессиональную камеру. И Алексей Федорович практически не сомневался: они попали в объектив журналистам ЕНК. Что было скверно само по себе — а уж в свете того, что молодой полицейский только что во всеуслышание объявил, кем Ньютон является, было скверно вдвойне.
И Ньютон принял решение.
Все электрокары, находившиеся впереди, уже проехали, и он вдавил в пол сцепление. Роскошная машина рванула с места, молодой полицейский отчего-то зашелся хохотом, а Ньютон подумал: «Вот будет номер, если он сейчас откроет стрельбу по мне!». Но — ни в кого стрелять служитель порядка не стал — только проводил красный «Руссо-Балт» глазами, что Ньютон успел заметить в зеркале заднего вида. Равно как и то, что видеокамера повернулась в сторону его уносящего электрокара.
Алексей Берестов пролетел на полном ходу квартала два по Тверской, а потом сбавил скорость. Во-первых, его никто не преследовал. А, во-вторых, ему просто пришлось ехать чуть медленнее. Поток машин здесь оставался изрядным, и большинство из них двигалось в том же направлении, что и красный «Руссо-Балт»: от Охотного ряда в сторону Садового кольца. Но Ньютон рассчитывал, что он и без своего магического удостоверения сумеет доехать до Художественного театра — в архиве которого наверняка нашелся бы экземпляр той пьесы, компьютерную распечатку которой много лет назад приносила домой жена Алексея Берестова, Светлана — страстная театралка.
Это была распечатка — не бумажная книга — совсем не оттого, что пьеса никогда не была опубликована. Нет: её включали когда-то в собрания сочинений того великого писателя, чье имя теперь носил Художественный театр. Вот только — всё это были публикации полувековой давности и более. В 2027 году, после череды трагических совпадений, это произведение попало под запрет. Причем совсем не по вине написавшего его драматурга. И теперь выходило: либо этот самый герр Асс по чистой случайности назвался тезкой персонажа этой пьесы. Либо — он каким-то образом побывал в Художественном театре и тайком ознакомился с рукописью.
Ньютон понятия не имел, удастся ли ему выяснить, был ли в театре тот здоровяк, который уволок теперь невесть куда его Максимку. Но всё же — это была ниточка. И Ньютону очень нужны были подсказки.
«Руссо-Балт» свернул в Камергерский, и Алексей Берестов остановил машину на театральной парковке, в этот час — практически пустой. Сегодня был понедельник, и, стало быть, спектаклей в театре не играли. Но неясно было: на руку это окажется непрошеному гостю или наоборот?
Распахнув дверцу, Алексей Берестов вышел из машины. И поглядел на фасад дома № 3 по Камергерскому переулку, где рельефно выделялись золотые буквы:
Московский художественный театр
имени М.А.Булгакова
Глава 11. Художественный театр
6–7 января 2087 года
1
При входе в театр Алексея Берестова никто не остановил и не окликнул. Вахтер, для которого справа от дверей устроили стеклянную будочку, на своем рабочем месте отсутствовал — как видно, не планировал трудиться в канун Рождества. Так что Алексей Федорович беспрепятственно прошел внутрь. И ему подмигнула зелеными огоньками детекторная рамка на входе — подтверждая, что посетитель не пытается пронести с собой какие-либо запрещенные девайсы, вроде капсулы Берестова/ Ли Ханя.
В вестибюле Художественного театра, почти напротив входа, красовался огромный портрет в золоченой раме. На нем в полный рост был изображен мужчина в пиджачной паре, с зачесанными назад светло-русыми волосами, с иронической улыбкой на губах: Михаил Афанасьевич Булгаков, главный нарушитель спокойствия театра с 1926 года, когда состоялась премьера «Турбинных», и до 1939 года, когда премьера его пьесы «Батум» не состоялась. Хоть пьесу эту великий драматург написал (явно — превозмогая себя) к юбилею её главного героя: к шестидесятилетию товарища Сталина. И — запрет на её постановку поверг тогда всех не только в шок, но и в крайнее изумление.
Алексей Федорович задержался возле портрета. И в который раз подумал о том, каким невероятным образом сложилась творческая судьба этого человека. Он, ставший главным фрондером от литературы при жизни, после смерти своей превратился в хрестоматийного классика. А ведь Булгаков сам себя почитал неудачником, да и его современники держались того же мнения. Но все — ошиблись. Да еще как!
— Добрый вечер! — услышал Алексей Федорович женский голос у себя за спиной. — Я могу вам чем-то помочь?
Он обернулся. Позади него стояла симпатичная женщина лет тридцати пяти. Её длинные светло-русые волосы, слегка волнистые, свободно ниспадали на спину и плечи, а глаза у неё были двухцветные — серые с карим. Она была стройной и высокой: всего лишь сантиментов на десять-двенадцать ниже самого Ньютона. На женщине был брючный костюм из серого твида, и её можно было бы принять за какую-нибудь бизнес-леди. Но Ньютон тотчас понял, кто она такая — успел краем глаза увидеть её фото на стене театрального фойе. А перед тем еще и сделал звонок в театр со своего полулегального мобильника.
— Да, Ольга Андреевна. — Ньютон кивнул, беззастенчиво разглядывая женщину: завлита Художественного театра он представлял себе совсем не так. — Это я звонил вам. И очень рассчитываю на вашу помощь.
— Слава Богу, что хоть проводная связь у нас работает. — Женщина в твидовом костюме усмехнулась. — Идемте! — Она приглашающе взмахнула рукой.
— И вы даже не хотите взглянуть на мои документы? — изумился Алексей Федорович.
Пластиковой карты «Законов Ньютона» у него больше не было, но биогенетический паспорт оставался у него при себе.
— Зачем? — Ольга Андреевна даже брови взметнула в изумлении. — Когда вы телефону назвали себя, я сразу поняла, кто вы. Я сегодня полдня смотрела ЕНК. Ну, а если б вы оказались колбером, который замаскировался под Берестова-старшего, то уже на весь театр завывала бы сирена: детекторы капсул Берестова/ Ли Ханя у нас стоят самые надежные во всем городе.
И она повела его за собой.
2
Ольгу слегка нервировал настойчивый взгляд посетителя, который всматривался в её лицо так, будто сличал её черты с портретом у входа. Многие глядели на неё с любопытством — когда узнавали, чья она родственница. Но этот высокий мужчина с длинными седыми волосами и широченными плечищами явно отличался от всех остальных. А чем именно — Ольга всё никак не могла понять. И, чтобы не показывать своей нервозности, она начала говорить. Благо рассказывать о Театре (даже в её мыслях это слово всегда писалось с заглавной буквы) она могла бы часами, а посетитель слушал её с крайним вниманием. И даже иногда переводил взгляд с неё самой на предметы, о которых она говорила.