Страница 18 из 63
— Ирма? — Он выговорил это имя даже раньше, чем сумел разглядеть её лицо: его рижская знакомая стояла против света, набросив на белокурые волосы капюшон норкового полупальто. — Когда же ты успела сюда добраться?
Они были на «ты» еще с прошлого лета, и фройляйн фон Берг уже успела повидать Макса после того, как внешне он стал Иваром Озолсом. Но — первая их встреча произошла, когда он еще носил на себе, словно затрапезную одежку, внешность Макса Петерса. И, как ни странно, это обстоятельство давало Максу ощущение странной, почти интимной близости с Ирмой фон Берг. Он видела его и таким тоже — причем не проявила к нему тогда ни малейшей неприязни, совсем наоборот. Так что теперь, когда он выглядел юным красавчиком, ему, Максиму Берестову, можно было не терзаться сомнениями: как относилась бы к нему прекрасная остзейская немка, если бы внешность его была иной.
— Так ведь я, дружочек, была в Москве, когда об этой новости начали трезвонить по всем каналам. — Ирма шагнула к нему и встала, по своему обыкновению, очень близко от него — так что Макса мгновенно обдало ароматом её духов и тонким, едва уловимым яблочным духом, который почему-то всегда исходил от барышни фон Берг. — Ты же знаешь: я теперь правозащитница — борюсь за права недобровольных трансмутантов. — (Макс не преминул отметить, что юридически некорректный термин «безликие» прекрасная адвокатесса использовать не стала). — И я хотела оценить, как отреагирует ваша древняя столица на объявление о начале новой эры — эпохи реградации.
Макс даже не стал у неё спрашивать, почему вместо Москвы она не отправилась в Санкт-Петербург. С Питером-то всё было ясно: корпорация «Перерождение», во многом — стараниями самого Макса, провела там тотальную кампанию по пропаганде реградации. И уж там-то не нашлось бы сомневающихся, которые стали бы против этой технологии выступать. Москва же — это было иное дело. Москвичи почти гордились своим консерватизмом, и уж точно — гордились тем, что были привержены ценностям и традициям прошлого. А реградация — это, как ни крути, было новый удар по этим ценностям и традициям. Пусть даже предпринимался он во спасение — для тех, кого еще возможно было спасти.
Так что проводить в Москве агитацию — вербовать сторонников очередной инновации «Перерождения» — было бы не только бессмысленно, но даже и вредно. Принесло бы обратный эффект: москвичи все как один выступили бы против. И — после макиавеллистской выходки (профессора) добрых пастырей самому Максу было небезопасно оставаться в Москве и дальше. Как только соседи по дому поймут, что сын Алексея Берестова живет себе, поживает в квартире своего отца, спокойной жизни у него не будет — ни одной минуты. Но — он всё-таки задал Ирме вопрос:
— И что наш Первопрестольный град — оценила ты общественное мнение?
Вместо ответа Ирма быстро огляделась по сторонам — бросила два коротких взгляда вправо и влево. И сказала Максу — полушепотом, но с улыбкой, призванной изображать безмятежность:
— Давай-ка, дружочек, пойдем в мою машину — там и поговорим. Если мы тут будем стоять столбами — тебя кто-нибудь непременно опознает. Минуты через две. Хорошо — если через три.
3
Ирма фон Берг припарковала свой электрокар на некотором отдалении от полицейского оцепления — там, где во дворе санатория росла огромная ель, которую персонал сплошь увешал рождественскими игрушками. Даже гирлянду на её ветки нацепили, так что она подмигивала сейчас многоцветными огоньками — хоть был еще день. По всей видимости, её так и не отключили с ночи — просто некому оказалось это сделать. И Макс подумал: «Захват случился раньше, чем все думают. Просто те, кто всё это проделал, не сразу оповестили власти — выжидали». Он даже предполагать не хотел, с чем это их выжидание было связано — с тем, что они хотели дождаться бегства Зуева? Или — (профессор) кто-то дал им отмашку, едва только Настасья покинула Москву?
— Ты видел большой автобус на парковке? — спросила Ирма, едва только Макс уселся рядом с ней на переднее сиденье и захлопнул правую дверцу электрокара. — Догадываешься, кто в нем?
— Да что уж тут гадать. — Макс опять искривил губы — красивые, пухлые губы Ивара Озолса — в сардонической ухмылке. — Там — группа захвата. Когда-то была такая аббревиатура — СОБР. Вот это он самый и есть: специальный отряд быстрого реагирования. Ждет команды начинать штурм.
— Вот и я так думаю, — с непонятной раздумчивостью кивнула Ирма. — А насчет общественного мнения — можешь особо не волноваться, дружочек. Тебя и бэбиньку москвичи станут превозносить как героев, если ты спасешь людей из этого «санатория» ценой отказа от очередной технологии инфернального толка.
Бэбинькой она привыкла именовать Настасью — хоть в глаза больше и не называла её так. И Макс искривил губы еще сильнее.
— На Настасье всё это уж точно не отразится, — сказал он и, увидев, как изумленно взметнулись брови Ирмы, прибавил: — Я потом тебе всё расскажу, сейчас времени нет. Мне, вероятно, и вправду очень скоро придется выйти к журналистам и полиции — как только прибудет мой референт. Только я ума не приложу, что стану говорить.
— А вот с этим я могла бы тебе помочь, — сказала Ирма, и прежнее раздумчивое выражение вернулось на её лицо. — Если, конечно, ты посвятишь меня во все детали произошедшего.
И она в двух словах обрисовала Максу, в чем именно её помощь могла бы состоять. А пока она говорила, уже брови самого Макса ползли вверх — он просто не мог ничего с собой поделать. Когда Ирма договорила, он молчал, наверное, целую минуту — переваривал услышанное. Но потом принял решение.
— Хорошо, — сказал он, — вот тебе некоторые детали. Сегодня в особой клинике сорвалась принудительная экстракция одного из самых одиозных преступников в истории Москвы — Петра Зуева. Да-да, того самого — бывшего директора зоопарка. Сейчас никто не знает, где Зуев находится — хоть на ноги подняли, я полагаю, всех представителей органов правопорядка, которого не задействовали здесь. — Он кивком указал за окно машины. — Но главное: перед самым своим бегством — если это, конечно, и вправду было бегство — Зуев сообщил кое-что. Уж не знаю, что именно развязало ему язык. Но — он выступил оракулом, если уместно так выразиться.
— Неужели он… — Голубые глаза Ирмы, — яркие, как васильки на ржаном поле, — широко распахнулись.
— Да, — кивнул Макс, — ты правильно поняла. Он откуда-то знал заранее про весь этот бардак — который сейчас тут творится. Зуев сказал перед самым своим исчезновением: «Сегодня все позабудут и про меня, и про то, что я сотворил пять лет назад. Есть место под Москвой, о котором сегодня станут говорить во всех новостях. Там сейчас находятся возвращенные зомби. Реградация вернула им лица, только до конца починить их не смогла. А те, кто эту штуку — реградацию — придумал, знали, что так будет. Им теперь и отвечать за всё». Это, конечно, не стенограмма его речи, но я уверен: общий смысл мне передали точно.
Глава 8. Новый Нострадамус
6 января 2087 года
1
Петр Иванович Зуев, бывший директор московского зоопарка на Красной Пресне, никогда не грезил о славе Мишеля Нострадамуса. Да и ни о какой славе он не грезил, что уж там говорить. Деньги — вот что всегда интересовало его. Ну и еще, пожалуй, возможность закрутить интрижку с кем-то, кто был помоложе и посимпатичнее его опостылевшей жены. На этих двух своих слабостях он, собственно, и погорел. Раскаивался ли Петр Иванович в том, что сделал тогда, в октябре 2081-го? Он сам себе не задавал такого вопроса. На судебном слушании обвинитель об этом его спрашивал, и Петр Иванович, конечно, истово поклялся ему: о, да, раскаяние прямо-таки сжигает его изнутри. Ведь он до исступления хотел жить, и поклялся бы в чем угодно, если бы это дало ему крохотный шанс на спасение. Но — в действительности ему было всё равно.