Страница 13 из 14
Похоже, его горло тоже душили спазмы.
– Для меня служба в нашем полку была большой честью. Невыносимо тяжело покидать вас в такой сложный час. Горжусь, буду помнить и надеюсь, увидимся. Бейте фашиста и за меня, пожалуйста…
Команды «разойдись» никто не давал. Толпа летчиков и технарей окружила Бессонова. Каждый хотел пожать ему руку, что-то сказать на прощание. Буквально расталкивая остальных, Бес прорвался к Хренову. Тот обиженно спросил:
– Сказать не мог?
– Сам узнал пять минут назад.
– Это все – Струбцина. Я его давно знаю. Без мыла пролезет куда угодно.
– Пролез до командующего авиацией фронта.
– Будь осторожен. Там за безопасность отвечает – не чета Мыртову. Собственно, из-за него я на фронте и оказался. А главному инженеру Мирошниченко Николаю Трофимычу от меня низкий поклон. Веришь? – Хренов запнулся, полез в карман за папиросами. – Такое ощущение, будто кого-то близкого хороню. Не пропадай, Пал Григорьевич… – и словно спохватившись: – А как же Шурка?
– Не рви мне сердце, Алексей Михайлович.
– Поговори с командиром, узнай место новой дислокации… Уговори летчика…
У Бессонова загорелись глаза. Он обнял Хренова.
– Спасибо, Михалыч…
Ночью, когда притарахтел «ПО-2», полполка вышло проводить Беса. Даже Любка, которая не упускала возможности подколоть Шурку в отношении «деда», пришла с узелком и сунула ему «на дорожку». Явился и Мыртов.
– Вы того, Пал Григорьевич, не держите зла…
– Я давно уже не держу, товарищ старший лейтенант госбезопасности, – искренне ответил Бессонов.
– Вот и ладно. Васильев по нашей линии уже переговорил с коллегами с завода. Так что будьте покойны.
– Спасибо. Николаю Ульяновичу – привет.
– Да, кстати, Пал Григорьевич, – Мыртов достал из кармана конверт и протянул Бессонову. – Вам от него тоже привет.
– Что это?
– Не знаю, но майор Васильев считает, вам может быть интересно.
Бес автоматически распечатал конверт, и сердце остановилось… На аккуратном листке он увидел каллиграфический бисерный почерк матери. Кровь ударила в лицо. Милые мамины глупости. Она волновалась, хорошо ли он кушает, не беспокоит ли язва и головные боли… Странно, но о язве он забыл еще в зиндане, когда его кормили хуже, чем скотину. Если вообще кормили.
Удивило, мама ни разу не обратилась к нему по имени. Только «дорогой», «любимый», «милый сын».
И еще. Отсутствие адресов. О себе всего пару слов. Здоровы, скучаем, беспокоимся. Это она о себе с сестрой. Зная мамин характер и ее трепетное отношение к деталям, Бес понял: писано быстро, ему, но с учетом того, что письмо могло попасть в чужие руки.
И, главное, писано с воли. Как ни странно, больше почерка его убедил… запах. Неуловимый, родной мамин запах и ее любимых духов «La Violette Pourpre». Чудо, как он мог сохраниться, ведь письмо наверняка прошло не одни руки. Бессонов с благодарностью подумал о всех тех людях, которые наверняка рисковали жизнью, но добыли и доставили ему эту дорогую весточку.
Что еще понял Бессонов, что для НКВД он – Оболенский. Или нет? Ну, взял письмо, думал ему, а оказалось – нет. Не похоже, что этим письмом Васильев хотел его скомпрометировать. Зачем? Он и так со всеми потрохами их. И снова Бес поймал себя на мысли, что не «мы», а «я» и «они»… При желании могли расстрелять за первую вылазку… Не расстреляли, не закрыли, более того, спасли…
Эти мысли вихрем пролетели в голове.
– Как?! – он повернулся к Мыртову.
– Извините, не уполномочен.
На этом и расстались.
– Что случилось? – Хренов оглянулся на Мыртова. – На тебе лица нет.
– Все в порядке, Алексей Михайлович.
Бессонов спрятал письмо в карман и оглянулся на командира полка. Тот в это время о чем-то горячо спорил с пилотом. Работающий на холостых мотор доносил только обрывки: «приказ»… «трибунал»… «не могу»… и, наконец, «вали как на мертвого, я приказал»…
Взлетели. Даже Бес в кромешной темноте ориентировался с трудом. По тому, как пилот нашел новое место дислокации и посадил самолет, чувствовалось, что работал настоящий профессионал. Он повернулся к пассажиру и спросил:
– Похоже, нас не ждали. Что дальше?
– Сейчас, – Бессонов сбросил лямки парашюта и спрыгнул на землю.
– Сейчас не получится… Пятнадцать минут, – крикнул пилот и провел ребром ладони себе по горлу.
«Должен же кто-то отреагировать, – думал Бес, вглядываясь в кромешную темень. – Кажется, огонек…»
Вдруг из темноты послышался сонный окрик:
– Стой, кто идет! Пароль!
– Свои. Я – Бес.
– Здравия желаю, товарищ командир. Положим, это не пароль, но стрелять не буду. Что надо?
«Как повезло, что на посту стоял кто-то из полковых», – подумал Бессонов. Поэтому ответил без лукавства:
– Где можно увидеть Александру Васильевну?
– Шурку? Она спит давно… Вон видите огонек? Там их блиндаж. Вы за ней, что ли?
– За ней… за ней, – повторил Бессонов и поспешил в указанном направлении. На ходу стал придумывать, что сказать…
Зашел в блиндаж. На столе коптит лампадка из гильзы. Четверо нар… На них не очень одетые и по причине жары не очень укрытые четыре женщины. Он старался не смотреть и, скорее, не узнал, а почувствовал, где она. Подошел, взял осторожно за руку. Она вздрогнула и открыла глаза.
– Ты?!
– Я, Саша, я…
Она обвила руками его шею и осыпала лицо горячими поцелуями.
– Как? Откуда? – зашептала она.
– Я на минутку. Пролетом…
Женщины проснулись, прикрылись простынями и с нескрываемым любопытством уставились на Шурку и ее гостя.
– Выйдем, – смущенно предложил Бессонов.
– Я сейчас, – ответила девушка, хватая юбку и гимнастерку.
– Да мы и не слушаем… Больно надо, – вслед выходящим разочарованно пробубнили соседки.
– Меня прикомандировали на завод. Летчиком-испытателем. Полетели со мной…
Лицо Шурки застыло, улыбка погасла.
– Не гони лошадей, Пал Григорьевич, – вдруг очень официально ответила она. – Как ты себе это представляешь? Если в темноте не видишь, у меня на лацканах петлицы. И, главное, в каком качестве?
– Жены, – неожиданно для себя самого выпалил Бессонов.
– Пэпэже? – уже холодно поинтересовалась она.
– Что это?
– Походно-полевая жена, – разъяснила для непонятливых Александра.
– Зачем вы… ты так? Я имею честь предложить вам… тебе руку и сердце.
Он замолчал. Молчала и она. Он всматривался в ее лицо и пытался угадать ее мысли.
– Ты даже не сказал, любишь ли…
– Зачем слова? Для меня воздух пропал, солнце погасло, когда вы… ты уехала. Люблю больше жизни и прошу быть моей женой.
– Умеешь ты, Паша, выбирать время… Знай, люб ты мне. Пойду за тобой, куда скажешь, но только после победы. Не сердись, не могу я строить свое персональное счастье, когда столько горя вокруг. Слышу, мотор тарахтит, ждут тебя, пойдем, любимый, провожу.
У самолета она еще раз поцеловала Беса и, как заклятье, проговорила:
– Только попробуй мне погибнуть!
– Оно стоило того? – прокричал летчик, пока Бес мостился на свое место.
– Стоило, брат, стоило… И знай, я – твой должник.
Утро Бес встречал на заводском аэродроме, где с небольшими перерывами провел три месяца.
Первое, что поразило в Саратове, – это масштабы завода. Огромные, просто циклопические цеха. Несмотря на следы недавних бомбардировок и раннее утро, жизнь там кипела. Сновали люди, дымили трубы, где-то ухал молот, визжали металлорежущие станки, летели искры сварки и, о чудо, из огромных ворот группа рабочих выкатывала блестящий, свежевыкрашенный «Як».
Засмотревшись на самолет, Бессонов обратил внимание на рабочих. Почему такие мелкие? Господи, да это же дети! Точнее, подростки. И даже из кабины торчала голова пацана лет шестнадцати. Звонким, но уже ломающимся голосом он командовал маленьким отрядом тяни-толкаев. И это была не игра, а работа.
Что еще поразило Беса, так это обилие платков среди рабочих. Такое впечатление, что он попал на ткацкое предприятие. Независимо от пола и возраста у всех на плече противогазная сумка.