Страница 40 из 47
И впрямь. Дилемма. С одной стороны, я не возражаю, чтобы народ повеселился, выпустил пар, но как это сделать, чтобы враги не увидели пьяных большевиков? Может, тесть посоветует?
— Андрей Анатольевич, а можно найти ресторан где-нибудь за городом, чтобы свидетелей поменьше?
— Так в любую сторону поезжайте, так и наткнетесь, да не на один, а штук на пять, в пределах пяти верст. Народ потихонечку стал на природу выбираться, воздухом подышать. Только, зачем выбираться за город, если в Париже уйма укромных местечек? За городом, дешевле в два раза, но какая там может быть кухня? Вон, порекомендую прекрасный ресторанчик на берегу Сены, обнесен забором, с охраной. Его как раз и снимают те, кто хочет отдохнуть, но, чтобы журналисты не видели — собаки там злые, их во время банкетов специально голодными держат. Полная конфиденциальность гарантирована. Мы им в свое время пользовались, когда я еще дипломатом был. А можно плавучий ресторан снять. Правда, дороговато получится — раньше за аренду на ночь пять тысяч франков брали, а теперь все десять возьмут.
Заманчиво, конечно, плавучий ресторан. Плывем себе, пьянствуем, песни поем. А то, что на русском языке, так и что? Может, белоэмигранты решили оторваться? Кто-то и потонуть может, но это издержки… Но десять тысяч за аренду на одну ночь — не по карману, а еще в какую копеечку (сантимочку, то есть) пиршество влетит? И я решил:
— Поступим просто. Закажем пару, нет, тройку автобусов, поедем за город. Увидим по дороге ресторан, засылаем Александра Петровича в разведку. Если понравится, высаживаемся и пьянствуем. Идет?
— Идет, но я вместе с Александром Петровичем пойду, сама смотреть стану, — твердо заявила Светлана Николаевна. — Выберет он, чтобы девки-официантки смазливые, да чтобы жопы у них потолще.
Боже, куда мы катимся? И это говорит подпольщица, хранящая под подушкой револьвер?
Глава девятнадцатая. Антикварный салон
Сегодня я решил пройтись по Сент-Уану, знаменитому блошиному рынку Парижа, где можно купить мебель эпохи Возрождения, венецианские зеркала, проржавленные кольчуги, вытащенные из семейных склепов и рыцарские доспехи, выкованные при последнем императоре Франции. Радуют глаз картины великих и малоизвестных художников, бронзовые и гипсовые скульптуры, ковры из Марокко и, разумеется, книги.
Люблю старые книги. Взял бы, да и купил все стоящие на полках в лавках антикваров и грудой лежащие на развалах. Но некоторые издания мне просто не прочитать, другие неинтересны. Да и с местом под библиотеку туго. Книги, что я приобретал в Москве, в Петрограде, а теперь и в Париже, равномерно рассредоточены и в торгпредстве, и в моем кабинете на Лубянке, и в комнате гостиницы «Метрополь». Возможно, если нам с Натальей дадут отдельную квартиру, удастся выбить в Моссовете лишнюю комнату под библиотеку? Хотя, пока Моссоветом руководит Каменев, отдельного жилья нам не светит. Пожалуй, есть смысл копить деньги на строительство кооперативной квартиры, куда я начну стаскивать трофеи.
Но нынче я не собирался прицениваться к букинистическим редкостям, потому что мой путь лежал к маленькому — чуть больше собачьей будки, павильону, с вывеской, извещающей на русском и французском языках, что здесь продаются антикварные редкости мадемуазель Семеновской. От павильона веяло чем-то этаким, из далеких девяностых годов двадцатого века, когда в бывших ларьках «Союзпечати» возникали магазины с громкими названиями, торгующие американскими сигаретами, паленой водкой и «Амаретто» польского разлива.
Внутри никого, кроме продавщицы в сереньком платьице, белом передничке и очках, придававшей ей вид ученой крыски.
— Bonjour Mademoiselle, — вежливо поздоровался я, приподнимая шляпу.
— Bonjour, — отозвалась продавщица. Оглядев меня, добавила на чистом русском. — А вы гораздо элегантнее в этом костюме. И шляпа вам к лицу.
Еще бы мне не быть элегантным в костюме, сработанном французским портным. Барышня меня видела в больничном халате, а потом в одежде не то из вторых, не то из третьих рук.
— Вы тоже обворожительны, — заметил я, почти не покривив душой, потому что одежда на девушки была новой, в отличие от затасканного петроградского платья. Чтобы не тратить драгоценное время, спросил. — А как вас зовут?
— Все также, но здесь можно без отчества — Мария, или Мари. Но лучше — Мария.
— Просто Мария, — хмыкнул я.
Я не стал спрашивать, отчего девушка не выбрала себе фамилию позамысловатее, да поаристократичней. Это у них семейное.
— Позвольте представиться — Кустов, начальник советского торгпредства.
— Я помню, — строго ответила Мария. — Но я, в отличие от вас, помню, что торгпредство задолжало мне деньги.
— А разве вам не выдали подъемных? — удивился я. Я же лично носил на подпись Дзержинскому телеграмму, в которой начальник Петрочека обязан был выделить гражданке Семеновой триста долларов — и в качестве жалованья, и на обзаведение. По нынешнему курсу — полторы тысячи франков. А я ведь ей еще свои «кровные» оставлял, три миллиона.
— Выдали, — не стала спорить Мария. — Но я только за этот салон (слово «салон» было произнесено с отвращением) заплатила, то есть, отдала за его аренду двести франков, да за гостиницу берут сорок франков в неделю, и это за комнатушку без ванной. Швейцар этот, как атлет из цирка, смотрит на меня, словно на пустое место. И чего я вас послушалась и в эту «Виолетту» заселилась?
— Там есть номера и приличные, только дороже, — заступился я за гостиницу. — А швейцар, если что, он и по-русски разговаривать умеет.
— Да знаю я, — отмахнулась девушка. — Слышала, как он одного постояльца от горничной отбивал — даже руки не распускал, а только попросил, чтобы отстал от женщины. Ну, швейцар-то по-другому сказал, но тот его понял.
Интересно, не Магду ли он спасал? Надо бы навестить. Дорофея Дормидонтовича я точно навещу, а вот насчет всего остального — ни-ни. Я теперь человек женатый, нельзя. А мадемуазель Семеновская продолжала:
— А как вы считаете, гравюры, что я везла из России, мне ничего не стоили? А здесь их еще в приличный вид приводить пришлось, рамки заказывать, стекло.
Кстати о гравюрах. Я прошелся вдоль стен, рассматривая черно-белые изображения, поблекшие от времени — растрепанная женщина держит на блюде чью-то отрезанную голову, здесь кто-то кого-то убивает, а там трубят в огромный рог, а на этой похотливые старцы подглядывают за купающейся девицей. Можно даже не сомневаться, что все сюжеты библейские.
Гравюры выглядели антикварными — пожелтевшая бумага, выцветшие краски, но все они были составными, словно их разрезали пополам, а потом снова сложили.
— Бумага откуда? — поинтересовался я с самым невинным видом. — Не из Полного ли собрания законов Российской империи? Я его в кабинете вашего папы видел. Там же, в конце каждого тома, должны быть чистые листы для заметок?
— Обижаете месье, — покачала головой Мария. — Гравюры самые подлинные, восемнадцатый век, бумага с водяными знаками английской мануфактуры, проверьте, если хотите. А то, что разрезаны, так это издержки. Сами-то посудите, как бы я под юбкой большие листы спрятала? А чекисты, что меня проверяли, под юбку не лезли, но все остальное проверили. Вот, пришлось разрезать. Но из-за этого, понимаете, стоимость гравюры ниже. Отдам не за тысячу франков, а за пятьсот.
— Дам пятьдесят франков, но только из уважения к вам, мадмуазель и к вашей героической юбке.
— Месье, я эти гравюры из России везла, под пулями чекистов, жизнью своей рисковала, чтобы культурное достояние от варваров уберечь, а за национальное достояние следует платить. Меньше, чем четыреста пятьдесят не отдам. Берите или уходите.
— Браво! — искренне поаплодировал я артистизму девушки. — Сколько у вас гравюр? Могу взять оптом, по четыреста пятьдесят.
— Двадцать гравюр, на девять тысяч франков, — быстренько сосчитала девушка. Вот только, если вы все возьмете, с чем я останусь? С голыми стенками? Давайте вы пока пять штук возьмете, а остальные пусть повисят немного. Я быстренько пробегусь по рынку, прикуплю что-нибудь, чтобы стены прикрыть.