Страница 28 из 47
— Социализм с человеческим лицом, — вспомнил вдруг я чехословацкий мятеж.
— Как вы сказали? — заинтересовался Каменев. — Социализм с человеческим лицом? Очень интересная фраза. Образная. Вполне годится для лозунга.
— Дарю, — великодушно разрешил я. Мне что, жалко, что ли?
— Все, товарищ Аксенов, мне пора, — засобирался Каменев. — Подумайте о моем предложении и о том, с кем вы останетесь — с победителями или побежденными. Спасибо за лозунг.
Глава Моссовета вышел. В чем-то Каменев был прав, в чем-то нет. То, что ВЧК следует реформировать, подчинив ее сотрудников закону, это факт. .Но передавать контрразведку армейскому руководству я бы не стал. А уж отдать внешнюю разведку на откуп Коминтерна, тем более. А еще товарищи Каменев с Зиновьевым, в отличие от меня, не знали, что недооценивать Сталина очень опасно. Но заниматься интригами душа не лежала. К тому же, у меня есть сейчас более интересное дело — беседа с Людмилой Сергеевной, моей секретаршей. Нужно поговорить, а потом уже думать — просто уволить, отдать под суд, или оставить на месте. Что-то не слышал, чтобы большой начальник называл чужую и, незнакомую секретаршу уменьшительно-ласкательным именем. Подозрительно.
Глава тринадцатая. Все дело в плесени
Секретарше повезло. Когда я вышел в приемную, чтобы вдумчиво побеседовать с девушкой, а уже по итогам разговора принять решение — просто уволить, отдать под суд, как раз зазвонил телефон. Трясущиеся руки Людмилы не смогли совладать с аппаратом, поэтому пришлось самому взять трубку. С трудом удержавшись, чтобы не рявкнуть в микрофон — дескать, какая зараза?, но миролюбиво сообщил:
— Приемная иностранного отдела ВЧК, слушаю вас внимательно.
Если бы я находился в своем кабинете, представился бы, а коли приемная, необязательно.
— Как нам связаться с товарищем Аксеновым? — донесся женский голос.
— А вам, это кому? Вас представляться не учили? — недовольно пробурчал я.
— А вы кто?
Ответ напрашивался в рифму, но я просто положил трубку на рычажки, а сам повернулся к провинившейся секретарше.
— Людмила Сергеевна, потрудитесь объяснить свое поведение, — попросил я. Видя, что девушка по-прежнему рыдает, решил облегчить ей задачу. Вытащив из бювара лист бумаги, положил перед ней и приказал: — Возьмите карандаш, напишите объяснительную записку — почему разрешили войти в кабинет своего начальника постороннему человеку? Чем подробнее все расскажете — тем лучше. Авось, революционный трибунал снизойдет к вашей глупости и заменит расстрел пятью годами лишения свободы. То, что вы запустили Каменева, ничего не меняет. Даже члены Политбюро не имеют права совать нос в секретные документы ВЧК.
— Да какие у вас секретные документы? — сквозь слезы проговорила девушка. — У вас даже в столе только ненужные бумажки лежат, вот и все. Сейф и тот пустой, даже дверца не закрывается.
О-ля-ля… А дельце-то интересное. У сейфа дверца не закрывается? Правильно, я этим сейфом все равно не пользуюсь. То, что действительно важно, хранится на Лубянке.
И тут опять зазвонил телефон. На сей раз мужской голос, слегка хрипловатый:
— Как я полагаю, вы и есть товарищ Аксенов? — А когда я пробурчал, что он самый, мне представились. — Владимир Иванович, вас Семашко побеспокоил. Мы с вами как-то встречались. Если вы меня не помните, то сообщаю — нарком здравоохранения.
— Как же, как же, конечно помню, товарищ Семашко, — торопливо отозвался я, хотя, на самом-то деле, абсолютно не помнил, где мог встречаться с Семашкой. Тьфу, с Семашко. Имя и отчество тоже не помню. Но то, что благодаря наркому Семашко в нашей стране появилась система здравоохранения, об этом я не забыл.
— Владимир Иванович, у меня к вам дело, касающееся заявки наркомата здравоохранения.
— А что за дело? — удивился я. — Ваша заявка получена, отправлена специальным курьером. Думаю, в ближайшее время вам сообщат время и место прибытия заказа.
Тут я не врал. Или почти не врал. Все заявки в торгпредство уже отправлены через НКИД, но, когда мои оставшиеся в Париже коллеги их исполнят, сказать сложно. Все-таки, без «отеческого» (то есть, без моего) присутствия, все дела выполняются медленно. Но коли заявки ушли почти два месяца назад, то пароход с грузом должен находиться в пути. Наверное.
— Нет, есть еще одна заявка, довольно крупная, — вздохнул в трубке голос Семашко. — Я вас уже неделю ищу, отыскать не могу.
— Так, товарищ Семашко, я же не сам решаю, какую заявку исполнять, на то Совнарком есть, — отозвался я. Как мне показалось, довольно растерянно. Уже столько народа знает, что я занимаюсь выводом денег из Парижа и, столько желающих отщипнуть кусочек, что я уже устал посылать жаждущих в … Политбюро.
— Я знаю, — отозвался Семашко. — Но Владимир Ильич приказал, чтобы я этот заказ согласовал напрямую с вами. Дескать — целесообразно ли все это из Парижа везти?
Ну, товарищ нарком! Кто же в разговорах по телефону упоминает географические названия? Но коли Ленин сказал, что надо согласовать, придется согласовывать.
— По телефону сможем решить? — поинтересовался я, хмуро поглядывая на секретаршу, продолжающую рыдать.
— По телефону… — раздумчиво отозвался Семашко. Мне даже показалось, что он шелестит страницами. — Сложно сказать… Нет, по телефону решить не сможем. Здесь посуды более ста наименований.
Посуды? Да они что, охренели вместе с товарищем Лениным? Покупать на народные франки посуду для наркомата здравоохранения? Стоп. А что за посуда-то?
— Владимир Иванович, как мы решим? — поинтересовался Семашко. — Вы к нам подъедете, или мы к вам?
Приятно, разумеется, если к тебе нарком готов приехать, но я еще не настолько окабанел, чтобы гонять старших товарищей, особенно, если это Семашко. Я опять посмотрел на секретаршу, прикинул, что дежурный автомобиль еще стоит у подъезда и сказал:
— Давайте лучше я к вам. Устроит, если через полчаса прибуду?
— Вот и прекрасно, — обрадовался Семашко. — Я как раз того человека приглашу, который посуду заказал.
Выйдя из кабинета, прошел к Трилиссеру.
— Меер Абрамович, вы еще не приступили к работе? Уже? Прошу прощения, но придется вам на часок отвлечься, есть срочное дело. — Проведя Трилиссера в приемную, приказал: — Вот вам самое важное задание на сегодня. Эта девушка, наша сотрудница, пропустила в мой кабинет постороннего, а потом призналась, что рылась в моих бумагах. Ну, вы поняли.
— Так точно, — отозвался старый подпольщик. — Допрошу, выясню. Куда ее потом?
— В нашу внутреннюю тюрьму, на Большую Лубянку, — распорядился я. — Скажете дежурному — мой приказ. Сопроводительную записку напишете от своего имени, сошлетесь в ней на меня, ее примут и оформят, а там видно будет — отдаем в КРО, или сразу под трибунал.
В кабинете Семашко — дорогой вспомнил, что зовут наркома Николаем Александровичем, а виделись мы мельком, на съезде, сидел товарищ профессорского вида. Тоже бородатый, как нарком и слегка важный. Впрочем, скорее задумчивый.
— Это профессор Барыкин, Владимир Александрович, — представил Семашко присутствующего товарища, а я обрадовался, что с профессором угадал. Посмотрев на меня, нарком здравоохранения скала: — А это, как я уже вам говорил, начальник советского торгового представительства в Париже Владимир Иванович.
Поздоровавшись, я уселся и решил взять быка за рога:
— Как я понимаю, в заявке пойдет речь о медицинской посуде?
Какой посудой пользовались в медицине, убей бог не помнил. На ум шли баночки с лекарствами, мензурки и банки для лечения простуды. Шприц, это уже не посуда.
— Не совсем, хотя и близко, — заметил Семашко. — Профессор Барыкин назначен директором института микробиологии. Но нет ни аппаратуры, ни оборудования. Нет даже элементарной лабораторной посуды.
— Но хотя бы здание есть? Электричество? Водопровод? — поинтересовался я и, дождавшись кивка, жизнерадостно сказал. — Если есть место и условия для работы, да еще люди, то все остальное будет. А институт микробиологии — это здорово.