Страница 12 из 14
Колесняк вышел из столбняка и стал помогать другу.
Сегодня я решил для себя твердо – начинаю новую жизнь. Что-то мне подсказывало, что моей спокойной обывательщине настает конец. В воздухе носилось предчувствие того, что скоро мне понадобится больше, чем медицинский авторитет.
Именно поэтому утро началось с легкой пробежки, боя с тенью и холодных обливаний.
Готовя себе легковатый для отвыкшего от аскетизма организма завтрак, я почувствовал давно забытое напряжение в мышцах. Я с радостью подумал, что завтра они будут жутко болеть, чем приятно напомнят о своем существовании.
То, что я теперь просыпался по утрам один и шлепал босиком по холодному линолеуму в ванную, чертыхаясь и щурясь от солнечных лучей, имело свои плюсы. Я ни о чем не заботился, не напрягался, копил в себе силу и даже мог позволить себе носить любимые семейные трусы, которые моя любимая женщина не переносила на дух. И пусть не любит!
Я откупорил банку яблочного сока с мякотью и стал задумчиво пить кислую жидкость, время от времени морщась – видимо, кислотность у меня повышенная, нужно на минералку переходить.
Потом я не торопясь побрился, оделся и решил пройти пару остановок пешком. Светило пронзительное зимнее солнце, и к небу поднимались облачка пара от мерзнущих на остановке людей. Я позавидовал самому себе – мне не придется толкаться в автобусе и портить настроение. У меня есть время обо всем подумать.
Впрочем, думать было пока не о чем – все утихло. Но надолго ли?
Попав через два часа в кабинет к моему любимому начальству, я понял, что предчувствия меня не обманули.
– Что, – спросил меня первым делом Штейнберг. – По собственному желанию заявление напишете или мне вас по статье уволить?
Так – это уже серьезней, чем я думал. Что, мои подчиненные нажаловались на отсутствие начальственного пристального внимания и моей твердой, но справедливой руки? Интересно, у Штейнберга, может, и в пельменной весь персонал подкуплен?
– Конечно, по собственному, – смиренно ответил я ему. – Вы только хотя бы намекните, почему это я у вас работать жутко не захотел?
– Вот уж не знаю: что это с вами такое произошло? – съехидничал Штейнберг.
«Молчать, Ладыгин, молчать!» – уговаривал я себя, понимая, что сейчас не повод состязаться с ним в остроумии.
Штейнберг медленно прохаживался по кабинету, напоминая своими повадками проголодавшегося льва-людоеда.
– Ладыгин, я же вам не раз давал шанс исправиться, одуматься и посерьезнеть наконец. Я понимаю, что вы неплохой врач. Но неужели вам трудно попросить меня, чтобы я избавил вас от некомпетентных сотрудников, если вы с этой задачей сами не справляетесь? Зачем заводить все так далеко?
Я продолжал безмолвствовать и только переводил взгляд со сверкающих глаз Штейнберга на ковер под его ногами.
– В общем, я увольняю вашего Юдина и вас вместе с ним.
– Борис Иосифович, а за что? – осмелился поинтересоваться я.
– И вы это у меня спрашиваете? – Не получив и на этот раз ответа, Штейнберг продолжил: – В конце концов, я вас уже однажды предупреждал. Ваш Юдин – отвратительный врач, а вы, Ладыгин, – отвратительный администратор. В этом вся проблема.
Я хотел было возразить, что, в общем-то, не очень стремился к тому, чтобы попасть на эту должность. Но мне пришлось промолчать – время было не слишком подходящим для выяснения подобных вопросов.
– Что опять наделал этот злосчастный Юдин? – только и спросил я.
– А вы у него сами спросите – или вы ожидаете, что я у вас буду за секретаря?
– Тогда я пойду, Борис Иосифович?
Он промолчал и отвернулся к окну. Я понял, что меня увольнять не хотят, но Юдина здесь больше терпеть не будут.
Вызвав к себе Юдина, я со скорбью в голосе сообщил приговор начальства. Он закатил глаза и простонал:
– Господи, да что у вас тут за дурдом?
– В смысле? – не понял я.
– Почему здесь никогда ни о чем не спрашивают, а сразу выносят какие-то кардинальные решения? Здесь что – святая инквизиция у руля? – разозлился он.
Я предложил ему немного успокоиться и выложить все по порядку, не затрагивая начальство и, по возможности, не нервничая. Юдин с минуту помолчал, зло глядя в потолок, а потом сбивчиво стал рассказывать, что его сегодня с утра пораньше вызывали в кабинет к главному, где в присутствии работников хирургии обвиняли в том, что он не способен правильно поставить диагноз.
– Завхирургией орал, как ошпаренный, Штейнберг носился по кабинету и кричал: «Это – безобразие!» Я не мог добиться от них ничего конкретного, пока мне хирург не рассказал, из-за чего сыр-бор разгорелся. Оказывается, ночью на «Скорой» привезли пациента с острым приступом язвенной болезни. Ну, и сразу оперировать, конечно. А он возьми и умри от сердечного приступа... – Юдин замолчал, глядя на меня обескураженно.
– Ну, а вы-то тут при чем?
– Вот и я сперва не понял. А они мне карточку суют в нос. Оказалось, это мой пациент. Он ко мне приходил накануне с жалобой на желудок. Я послал его на гастроскопию. Посмотрели – все нормально, здоров, как бык, только кислотность слегка повышенная. Поводов для беспокойства не было никаких – не было у него язвы. Я ему, естественно, профилактические процедуры прописал и отпустил подобру-поздорову. А его на следующий же день – на «Скорой» к нам. Как такое может быть – никто не знает. Да еще у него сердце слабое оказалось. Они на меня: почему кардиограмму не сделал? Интересные такие! Я же его на операцию не посылал, правильно? Передо мной такая задача не стояла. А они бы и сами могли подсуетиться, если такие умные.
– Вы им так и сказали? – ужаснулся я.
– Нет, конечно, – успокоил меня Юдин. – Но я им настоятельно посоветовал разобраться с хирургом. Только, видимо, я крайним и останусь.
– Прекрасно, прекрасно! – протянул я. – Никуда отсюда не уходите. А лучше – идите пока к моргу, а я попозже спущусь. В разбирательстве подобного рода, как показывает опыт, лучше действовать, не теряя ни минуты!
Я оставил недоумевающего Юдина и понесся к Штейнбергу. Постучавшись и войдя, я с порога начал свою разгневанную речь:
– Борис Иосифович, я не понимаю – что у нас происходит?
Главный буквально окаменел в своем огромном кресле от неожиданности. Я понял, что Юпитер сейчас отлупит обнаглевшего быка, но мне было уже нечего терять – либо пан, либо вообще – выгонят.
– Интересная картина получается – люди мрут под ножом хирурга, а влетает за это исключительно терапевтам. Очень логично! Вы же сами знаете, что это не первый случай подобного рода, так почему же обвиняют человека, который имеет к его смерти весьма косвенное отношение?
– Постойте, Ладыгин! Вы что-то совсем зарвались. Ваш терапевт просмотрел язву у пациента, и он в результате оказался на том самом хирургическом столе, на котором и умер, – это факт, с которым не поспоришь.
– То есть вы доверяете сведениям, которые поступили к вам от хирурга, а то, что сам лечащий врач утверждает обратное, – этого вы во внимание не принимаете?
– Но, милейший, ваш врач уже однажды прокололся – как я могу ему верить? А в хирургии у нас работают люди опытные, с безупречной репутацией – если не считать вашего друга, но он теперь под наблюдением завхирургией.
– При чем тут кто и сколько заслужил? Нужно разобраться до конца, иначе мы никогда ничего не поймем. Ни того, отчего умер этот мужчина, ни того, кто забрал труп той девушки!
– Вы хотите сказать, что эти случаи как-то взаимосвязаны? Вы просто бредите, дорогой мой. Ваши успехи на почве всяческих расследований немного повредили вашему здравому рассудку – и это печально. Если вам мерещится везде преступный замысел или у вас просто руки чешутся набить морду каждому подозрительному в этой клинике, то, боюсь, мне придется вас рекомендовать на место районного следователя, а ваш пост передать человеку, более для него подходящему, – весомо закончил он.
– Делайте со мной что хотите, Борис Иосифович, только разрешите присутствовать на вскрытии, – покаянно попросил я.