Страница 64 из 97
Окружающие опять смотрят на Кузнецовых, на этот раз с уважением и недолго. Дед не одобряет, хоть горделиво выпячивает грудь. Даёт зятёк прикурить фашистам!
«Потери наших войск тоже велики. Убитыми и ранеными — тридцать восемь тысяч красноармейцев, сержантов и командиров. Погиб генерал-лейтенант Болдин, заместитель командующего Западным фронтом. Подбито тридцать танков, из них восемь трофейных. Сбиты или сильно повреждены двести восемьдесят три самолёта, но только двести четырнадцать на направлении Вильнюс-Минск».
Во взглядах, бросаемых на Кузнецовых, к уважению прибавляется сочувствие.
Адочка хмурится. Общее внимание перестаёт её волновать. В Минске остались папа и Борька. Папа-то ладно, а Борька — балбес, влезет куда-нибудь. И девочка только сейчас понимает, зачем отец услал её и маму, как можно дальше. Немцы совсем близко к Минску, скоро начнутся бомбёжки и артобстрелы.
— Приветик, — Полинка говорит шёпотом, чтобы не мешать слушать. Но сообщение заканчивается.
«На остальных фронтах идут позиционные бои местного значения».
Постепенно все расходятся, Полинка сопровождает подружку, взрослые идут чуть сзади, обсуждая новости с соседями.
— Не возьмут германцы Минск! — горячится кто-то из соседей.
— Главное, что до Москвы точно не доберутся, — веско отвечает дед Ады, Фёдор Степаныч*. Адочка понимает, что это он маму наслушался. А мама что, она за папой повторяет. Папа же всё время говорил, что защита Минска — не главная задача. Главная цель — победить Германию.
— А ты как думаешь, Ада? — трясёт подружку за руку Полинка.
— Я не знаю.
— Как не знаешь? — в глазах девочки искреннее недоумение. Как это так, дочка генерала Павлова и не знает. Адочка вздыхает и пожимает плечами, затем показывает рукой назад. Там как раз её дед отвечает на похожий вопрос.
— Какая разница, возьмут германцы Минск или нет? Всё равно проиграют. Зятёк им ещё не раз всыпет!
8 сентября, понедельник, местное время 08:45.
П. Гусиная пристань, Семипалатинская область. Школа.
— Адка! А почему у твоего отца такие большие потери? — на Аду смотрят бескомпромиссные светлые глаза под светло-русым вихром. Одноклассник Стёпка. Пристаёт сразу, как только звенит звонок и учительница природоведения начинает собирать свои плакаты.
— Да! — подтверждает его приятель, щупловатый Азамат.
— И ничего не большие! — тут же начинает спорить Полинка, выгораживая подружку. — У немцев больше.
Адочка вздыхает. «Обожемоичка», — так иногда приговаривала бабушка. Девочка еле сдерживается, чтобы не повторять. Не к лицу пионерке.
— Вот ты настоящий Стёпка, — свысока смотрит на шебутного одноклассника авторитетный Дима, — прямо слов нет. Ты что, не слышал? Месяц ожесточённых боёв!
Дима поднимает вверх палец.
— Месяц! Десятки подбитых танков с обеих сторон. Сотни самолётов и там и там… и чего ты хочешь? Чтобы наша армия потеряла троих убитыми и двух ранеными?
Высокий, представительный мальчик, брюнет с аккуратной причёской, вертит пальцем у виска. Ада молчит, только морщит носик. Что же там папа говорил? И что можно повторить? Вдруг опять военная тайна?
— Мало немцев убили! — непреклонно заявляет Стёпка. Спорить с таким утверждением никто не хочет. Дураку ясно, сколько фрицев не убей, всё равно мало. Ада и не собирается.
— Во-первых, на самом деле немцев больше перебили.
— Это чо?! — пучит глаза Стёпка. — Сов… инфорбюро врёт, что ли?
Мальчик с трудом и с ошибкой выговаривает сложное слово.
— Почему врёт? — Аду охватывает спокойствие, она знает, что сказать. Папа будет гордиться своей дочкой, когда узнает.
— Ну, ты ж сама говоришь!
— Если немцев побили семьдесят тысяч, а сказали, что пятьдесят, разве это враньё?
— А что же?! — Со Стёпкой выпученностью глаз пытается соперничать Азамат, но по объективным причинам проигрывает.
— Ну, если убили семьдесят тысяч, то пятьдесят-то точно убили, разве нет?
Адочка сдерживает ехидную улыбочку, Полинка хихикает. Дима, а вслед и другие тоже начинают смеяться.
— Не может Москва врать, — мрачно спорит Стёпка, который нашёл, чем заменить сложное слово.
Спор возобновляется на следующей перемене, после русского языка. И за что мне это? — стоически вздыхает Ада. Но начинает Дима. И не так беспардонно, как шальной Стёпка.
— А, правда, Ада, почему ты говоришь, что на самом деле немцев перебили больше?
Девочка не удерживается от того, чтобы завести глаза вверх, вздохнуть, сожалея над глупостью одноклассников, опустить, наконец, взгляд на мальчика. Ещё раз вздохнуть и можно начинать. Вокруг уже собираются кучкой одноклассников. Всем страшно интересно. Папа так не вздыхал, когда ей объяснял, но она девочка, ей можно.
— Сам подумай, Дим. Вот представь, наши разбомбили немецкий аэродром. Сколько разбили самолётов можно пересчитать или сфотографировать. Правильно?
Все согласно гудят, Дима важно кивает.
— А сколько там погибло солдат, кто сосчитает? Они там по канавам, под кустами, в разбитых домишках. Их не видно, понимаешь? Вот когда они, например, в атаку идут, их можно пересчитать. Потом сосчитать, сколько уползло обратно…
В этом месте дети смеются.
— Вот представь, разведка доносит, что в каком-то лесу прячется полк или танковый батальон. Пешки прилетели…
— Какие пешки? — тут же перебивают одноклассники. Ада опять заводит глаза, таких простых вещей не знают.
— Бомбардировщик Пе-2, — просвещает Ада, — на фронте их пешками называют. Вот они прилетают, бомбят и улетают. Лес горит, а что там горит, сколько и чего, мы не знаем.
— И что, прямо никак нельзя узнать? — спрашивает кто-то.
— Можно. Но не сразу. Кто-нибудь обязательно попадёт в плен, или разведчики захватят, тогда и расскажет. А когда? Через неделю, через месяц, как повезёт. Но… — тут Ада вспоминает некоторые папины фразы, которые точно не военная тайна, — в ежедневную фронтовую сводку эти данные не попадают.
Звенит звонок, который никто не замечает. Кроме Ады. Ей улыбается учительница истории и показывает растопыренные пальцы. Десять минут, Ада, — так она понимает.
Девочка чувствует, что после фразы о фронтовых сводках её авторитет вырастает на голову. За пару секунд.
— Теперь понятно? В сводки попадает только то, про что командование знает точно. Вот в самом начале войны был случай…
Тут все стихает, и даже учительница замирает.
— Наши ВВС нанесли воздушные удары по скоплениям немецких войск около Бреста. В налётах принимало участие двести самолётов, — Ада точно не помнит число, но счёт шёл на сотни, это точно, — на немцев высыпали сотни тонн бомб. Зажигательных ещё. Леса горели на огромной территории. И только через месяц от пленных узнали, что было разбомблено несколько аэродромов. Полторы сотни самолётов сожгли и разбили. И восемь тысяч убитых и раненых.
Про восемь тысяч Ада тоже говорит наобум, но точно знает, что много.
— А что указали в сводках? Только то, что нанесли бомбовые удары по скоплениям германских войск.
— И много таких бомбовых ударов наносят наши? — интересуется Дима.
— Такое редко бывает, когда сотни самолётов сразу. А двумя-тремя эскадрильями каждый день, наверное, — пожимает плечами девочка.
— А эскадрилья, это сколько? — спрашивает кто-то из-за спин.
— Эскадрилья — двенадцать самолётов. Четыре эскадрильи — полк, три или четыре полка — авиадивизия, — рапортует Адочка. Мальчишки от уважения открывают рты.
— Всё равно тридцать восемь тысяч наших это много, — бурчит упрямый Стёпка. Все смотрят, но никто не спорит. Даже одна тысяча погибших красноармейцев это много. Так что вспыхивает одна Ада.
— А пятьдесят тысяч это как? — на вопрос взъерошенной девочки все растерянно переглядываются. Пятьдесят тысяч, это мало, этих фрицев сколько ни положи, всё мало будет…
Ада потом пожалеет об этом, не сдержалась, но злые слова вылетают сами. Ну, как же, усомнились в её отце.
— Про Вильнюс и Ригу знаете? Вильнюс взяли на второй день войны. Ригу взяли через полторы недели. Даже меньше, первого июля, да? И какие у Прибалтийского фронта потери были, знаете?