Страница 61 из 97
Борька тоже сидит выжатый, как лимон. Ему и на споры сил нет.
Яков морщится от глотка коньяка, откашливается. Откидывается на спинку и закрывает глаза. В принципе, можем продолжать и без него. На каждой батарее есть свой корректировщик огня, способный (в теории) организовать стрельбу по карте. Надо было организовать работу Эйдельмана чуть по-другому. И какого хрена я раньше об этом не подумал! Яшка же их натурально развращает, выдавая сразу прицельные данные.
Дожидаемся, когда все батареи меняют свои координаты, и тоже уходим.
Эйдельман Яков Львович, искин и человек.
Только генерал не удивляется тому, что я делаю. Единственный. Все остальные, в том числе я сам, считают это чем-то непостижимым. С числами с детства дружу, только на объяснение это не вытягивает. Как вычисляю углы для стрельбы? А я их не вычисляю. Разве высчитывает угол стрельбы из лука стрелок, разве он рассчитывает долго и на бумаге поправку на ветер? Нет, он просто поднимает лук и стреляет. Он чувствует, вот правильное слово, чувствует, как нужно правильно. Точность и скорость стрельбы приходит с практикой. Окончательно ощутил, что полностью готов, когда научился на глаз рисовать угол с точностью до четверти градуса.
Мне чуточку сложнее, чем обыкновенному стрелку, надо перевести невнятные ощущения обратно на язык цифр. Но я ж говорю, что с детства с ними дружу. Перемножить трёхзначные числа, например, для меня не сложно и не долго.
Точка четыре. Есть 152-мм гаубицы и 76-мм, две батареи. Сначала данные на крупный калибр, им дольше готовиться к стрельбе и стреляют реже. Затем на 76-мм. Пока снаряды летят, перехожу к точке девять. Это я мог с самого начала, сейчас научился держать в голове три точки одновременно.
Точка четыре — есть накрытие. Для верности ещё пару залпов, на полминуты можно про них забыть. Что там с точкой девять?
— Точка девять — полное накрытие! — звенит голос лейтенанта, затем становится обычным. — Координаты 17,3-19,2 точка двадцать три.
Третья мишень, точка шесть…
Они не по порядку располагаются, номера присваиваются по мере их раскрытия. Кто первым себя обнаружил, тот и первый. С первым разделался Борис, не моя цель была.
Как-то происходит само собой, что с какого-то момента не смотрю на карту. Только когда появляется новая мишень. Потому что загружать мозги перевранной координатной сеткой, когда за осью 25 идёт 19, а потом 31, ни к чему.
Не смотрю на карту, потому что она давно отпечаталась в голове. Там всё вижу. И на ней гаснут одна за другой точки. Синие и красные. Красные — наши, синие — фрицы.
Сегодня тяжёло. Слишком много точек. Немцы зажигают ещё и ещё. Так-то легко выдерживаю час такой работы, но сегодня интенсивность раза в два выше. Никогда такого не было. В голове начинается подозрительный звон, за которым подступает угрожающая пустота. Сначала похоже на комариный писк.
— Точка семнадцать — полное накрытие, — лейтенант нахлебался радости, голос становится будничный. Ещё одна немецкая батарея в аут — запишем, но от радости уже не прыгаем. Привычное ж дело.
Слегка потряхиваю головой, звон всё сильнее.
— Корректировщики, отбой! — командует генерал. Вот ещё! У меня столько непогашенных точек, и звон, достигающий уровня колокольного мне не помеха.
Генерал заставляет глотнуть коньяка. Как иногда со мной бывает, сначала сделал, потом подумал. Хотя это же приказ, как откажешься? Алкогольный удар на пустой желудок мгновенно выводит меня из боевого состояния. Спорю только по инерции.
А из самолёта меня выносят, и в чём причина, неизвестно. Переутомление, — да, видимо, оно есть, прав таки генерал, — или глоток коньяка с ног меня свалил?
На носилках меня относят в тенёк, генерал слабые протесты пресекает. Борька бредёт рядом, затем рядком и усаживается спиной к дереву.
— Ни о чём не думать! Не разговаривать! Глазейте на небо и деревья. Можно спать.
Генерал уходит. Бледный Борис лениво провожает отца взглядом и философски замечает:
— Самый лучший приказ для красноармейца: ничего не делать, можно спать…
Через час, когда приносят обед прямо к нам, чувствую себя шейхом. Звон не исчез, но заметно стих. Борис тоже оживает.
У меня вопрос, откуда генерал знает, что такое интеллектуальная перегрузка?
Время 11:25.
Железная дорога в предместьях Минска в сторону Вильнюса.
Для «Гекаты» бой не обошёлся даром. Бойцы бронепоезда возились с артплатформой, словившей лёгкую бомбу. Дюжий красноармеец, голый до пояса, стучит где-то снизу кувалдой.
— Что там Пилипенко? — под платформу заглядывает майор Сергачёв, командир бронепоезда.
— Сбрасывать пушку надо, товарищ майор, — поблёскивая каплями пота на могучих плечах, красноармеец вылезает наружу, — можа тогда и доберёмся до депо.
— Сбрасывайте, — майор машет рукой.
Пушку не жалко, бомба рванула слишком близко, скинув с платформы пару человек из расчёта, не успевших укрыться. Теперь только в переплавку. Вот вторую ещё можно оживить. Наверное.
Красноармейцы принимаются за демонтаж орудия. Крепёж с одной стороны снимается штатно, с другой — при помощи кувалды и далёкой многострадальной матери.
— Э нет, бойцы, не так, — останавливает майор своих людей, когда они начинают поворачивать ствол в сторону сброса, — в обратную сторону. А то стволом упрётся в землю, а опорами на платформе застрянет.
— Тяжело будет, товарищ майор.
— Ничего, — майор всё продумал. По дороге рядом не густо, время от времени идёт какая-то техника.
Майор Сергачёв останавливает небольшую колонну войск. Батарея 76-мм гаубиц, есть машины и даже трактор. Майор майору не откажет.
— У меня перегруз, машину и пару лошадей потерял. Не подсобишь?
— Вон вторая платформа с пушками и передняя с щебёнкой. Грузись на полную.
Повеселели оба майора. На обе платформы красноармейцы четверть часа грузят ящики с боеприпасами, устраивают раненых. На поезде ехать намного комфортнее, чем по ухабистой дороге. Рельсы всегда идеально ровные. Если неровные, то повреждённые и в отличие от дороги испорченные рельсы не объедешь и по ним никак не прокатишься. Это на дороге выбоину можно преодолеть. Исковерканные рельсы абсолютно не проходимы.
В это же время тарахтящий трактор стаскивает пушку. Обречённо махнув стволом, повреждённое орудие летит кубарем под насыпь.
Пришлось подождать, когда закончится погрузка и вот, солидно гуднув сигналом, тепловоз тащит «Гекату» в сторону Минска. Повреждённая платформа чем-то недовольно скрежещет, но покорно крутит колёсами.
«Геката» отползает от места, в километре от которого, слабо чадит сгоревший мессер, в шальной и глупой атаке на бронепоезд сумевший попасть в него одной бомбой. Майор Сергачёв никак про себя не мог решить, лётчик герой или слабоумный? Всё-таки делает вывод, что идиот. Был бы герой, постарался бы упасть на бронепоезд.
«Авроре» «повезло» больше. Ей разбили один тепловоз, резервный отводит бронепоезд в Барановичи. «Гефест» уходит на восток целым.
5 сентября, пятница, время 18:05
Телефонный разговор.
— Гутен таг, Вилли.
— Гутен таг, Федор. — Вильгельм Кейтель, генерал-фельдмаршал и начальник штаба вермахта, отвечает незамедлительно, отмечая в голосе фон Бока усталость. — Есть новости? Хорошие?
— Не знаю, насколько хорошие. Мы вышли к Минску. Только что. Русские отводят войска, и покидают город, — фон Бок неслышно вздыхает.
— Наверное, всё-таки это хорошие новости, Федор.
— Потери в передовых частях до тридцати процентов, Келлер разговаривает исключительно нецензурно, он больше двухсот самолётов не досчитался. Всего за пару недель. Это какой-то кошмар, Вальтер. Ни за один город мы столько не платили. Чёрт меня побери, ни за одну страну столько не платили! Этот паршивый городишко встал нам дороже Франции!
— Это война, Федор. Что тут сделаешь? Разве у русских нет потерь?
— Есть, Вильгельм, есть, конечно. Примерно такие же или даже больше. Но неужто ты не понимаешь, Вилли? Их больше, они могут позволить себе равные потери. Для нас это путь к поражению.