Полуостров Сталинград

Яшка так и живёт с нами. Используем его в качестве прислуги за всё. Хотя всего он не умеет. Картошку, например, чистить поручать ему бесполезно. Отходов больше, чем полезного выхода. Учить долго, так что когда мне захочется чего-то с картошкой, за ножи приходится браться нам с Борькой. Но резать её всё-таки научили. Делает это очень медленно, так что идёт вслед за нами. Каждая свежевычищенная картофелина немедленно попадает в его аккуратные, но очень неумелые руки.

— Яша, как ты думаешь, почему труд сделал из обезьяны человека? — мой вопрос заставляет его задуматься, он замирает, а я кляну себя. И так медленно всё делает, да тут ещё и паузы на раздумья.

— Всё просто. Сложная работа руками иннервирует их. Возникает густая сеть нервных волокон, управляющих мелкой моторикой. Это здорово усиливает возможности мозга. Не тренируя ловкость пальцев, ты игнорируешь огромные возможности развития интеллекта.

Борька скептически хмыкает.

— Яш, ты тоже это видишь? — тычу в сына испачканным шелухой пальцем. — Наверное, имеет смысл закатать сынульку на губу. Хотя нет, напущу на тебя самого занудливого политрука с двухчасовой лекцией о марксизме и заставлю написать реферат на тему «Марксизм и уважение к родителям».

— И как это связано? — Борька впечатлён, но держит лицо.

— Вот ты и выяснишь.

— Знаешь, почему евреев подозревают в том, что они захватили весь мир? Вон как Гитлер на них ополчился, — тему надо добить, захожу с другой стороны.

На этом месте даже Яков делает стойку, ловит каждое слово.

— Потому что это… нет, неправда. Но правда в том, что они способны это сделать. Знаешь почему? А потому что они с уважением относятся к своим родителям. Внимательно перенимают их жизненный опыт, слушаются их. А не смотрят с наглым нигилизмом даже на высокопоставленных родителей. Твой отец — генерал армии, а ты позволяешь себе критически хмыкать на мои слова. Яшкин отец может быть простым портным…

— Дед был портным. Отец — врач, — негромко замечает Яков.

— А почему его отец стал врачом при своём отце, простом портняжке? Потому что слушался своего папу! — поднимаю вверх палец и победно бросаю последнюю очищенную картофелину.

— Ну, па-а-а-п, — ноет Борька.

— Погоди, щас руки помою и дам тебе подзатыльник.

Борька ржёт и убегает из кухни.

— Не такой уж мой дед и портняжка, — Яков делает вид, что слегка обиделся.

— Лучший на нашей улице?

Оп-паньки! А он не знает этот анекдот, надо же! Рассказываю, подставляя в главного персонажа деда Якова. Вместе хохочем, Борька завистливо заглядывает в проём, без него веселятся. А нефиг убегать.

Хороший вечерок получается.

За ужином задумываюсь и вздыхаю.

— Хочется выпить, но нельзя, — снова вздыхаю и отвечаю на безмолвный вопрос молодёжи, — завтра у нас тяжёлый день. Немцы вскроют последний наш рубеж и дорога на Минск будет открыта.

— Что? Опять? — на застывшую от моих слов молодёжь реагирую нервно.

— Сколько же раз вам повторять?! Всё идёт по плану!

— Не понимаю, пап, — Борис откладывает ложку, — планом предусмотрено Минск сдать?

— Ешь давай. Нет таких планов. Спроси своего друга, на что может рассчитывать шахматист ходы которого противник видит на пять шагов вперёд?

— Только на поражение, — Яков отлично берёт пас.

— Ну, вот! Давай-давай! Как ты будешь отстаивать город, если сил не наберёшься? Так что ты сейчас поешь, позавтракаешь, как положено и спать будешь, как сурок. Понятно?

Сидим, пьём чай после победы над ужином.

— Не о том вы, ребята, думаете. Ладно, успокою вас. Не возьмут фрицы Минск. Хотя это сильно от ополчения зависит.

— Мы не подведём, пап, — Борька серьёзен.

— Да я знаю. Меня больше волнует, что дальше будет?

— А что дальше? — молодёжь нацеливается на меня всеми глазами.

— Войну мы фактически уже выиграли. Ну, подёргаются немцы ещё с годик, решим вопросы с границей, с Европой. Индустриализацию, в основном, провели. Там ещё работы много, но главные задачи решены. Дальше что?

— Науку куда и как будем развивать? — смотрю на Якова. — Ты ведь этим будешь заниматься. Возможно, Борька тоже, но он сам пока не знает, чего хочет.

— Победы над Германией для начала, — бурчит сын.

— Это план на год-полтора. Не на всю жизнь. Яша знает, чем будет заниматься, а ты — нет.

— Ладно, не важно это. Тебе Яков повезло. В твоей биографии будет участие в боевых действиях, боевая награда тоже будет. Понимаешь, что это значит? Ты рванёшь вверх, как снаряд из зенитки.

Понимает. По глазам вижу, понимает. Ха-ха-ха, еврей всё-таки.

— А я рвану, пап?

— Тебе чего беспокоится, у тебя отец — генерал. Не будешь тупить на ровном месте, тоже рванёшь. И награда у тебя тоже будет, лишь бы не посмертно.

— Думаю, как горячка спадёт, отправить вас обоих в университет… хотя Бориса, наверное, не примут, вступительные экзамены давно прошли.

— В Белорусский примут, — бурчит Борька, — а потом переведусь.

— Это мысль…

— И что потом? — спрашивает серьёзный Яков.

— А потом и решите, куда развивать советскую науку и технику.

4 сентября, четверг, время 09:05

Одна из окраинных улиц Минска.

Во двор частного дома входят три бойца НКВД. Заливаясь бешеным лаем на цепи беснуется здоровенный кобель. Один из бойцов останавливается и берёт пса на мушку автомата. Бережёного бог бережёт.

— Хозяин! — окликает сержант мужчину лет пятидесяти, уже спешащего на шум с прилежащего огородика. — Успокой псину.

— Зараз, хвилиночку погодите, — мужчина спешит к псине, похлопывает зверя по холке, проверяет ошейник. Не дай боже сорвётся, пришьют нападение на представителей власти.

— Давай выйдем на всякий случай, — говорит сержант. Бойцы выходят за калитку, кобель с громкого лая переходит на грозное ворчание.

— Кто в доме?

— Дык я, да жинка моя. Дочка учится в Смоленске, сына призвали…

— Слушай внимательно. Тебе полчаса, вместе с женой собираетесь и уходите до двух часов дня.

— Куда?

— Куда хотите. В гости сходите. Но чтобы не ближе, чем полкилометра. И кобеля с собой забери. Всё понял?

— Як же, зразумела…

Бойцы уходят к следующему дому. Ничего не понимающий хозяин через десять минут с «жинкой» и котомкой цепляет кобеля к верёвке, снимая с цепи.

Когда обитатели примерно десяти домишек покидают свои жилища, на улицу приезжает несколько машин, выставляется оцепление и начинает кипеть работа. Временно изгнанным жителям не видно, но расковыривается дорога, в яму что-то укладывают. Затем ковыряют в другом месте, третьем… Бойцы с петлицами связистов заглубляют провод куда-то в сторону.

Примерно такое же происходит ещё на двух окраинных улицах. С эксцессом на одной из них. Из окна одного из домов вдруг выпрыгнул молодой человек в кепке и кургузом пиджачке и спуртанул через огороды. Без всякой команды, на чистых инстинктах, — честный человек не будет удирать от бойцов НКВД, — за ним рванули трое. С места в карьер и такими скачками, на которые породистая легавая не посмотрит с пренебрежением. Через несколько секунд раздаётся короткая автоматная очередь, а ещё через минуту беглеца ведут обратно.

— От меня хрен убежишь, я километровку за три минуты бегаю, — надменно говорит один боец.

— Не преувеличивай, — спорит второй, — три минуты десять секунд.

— На этого прокуренного урку с лихвой хватит.

Стоящий чуть боком сержант не даёт себе труда повернуться. Только голову.

— Ну, и чего вы его притащили? Я уж надеялся, что вы его пристрелили.

— Не, мы только отсекли его в сторону. За домами хотел сховаться…

— Не, начальник, а чо я сделал-то?! — наконец-то обретает сбитое дыхание молодой человек, типаж которых описал некий великий классик, возможно, Шекспир. В переложении к ситуации, молодой человек, по виду уркаган. На что явно указывают фикса и пальцы, подсинённые какой-то надписью.

— Щас яйца отстрелим, сам расскажешь, — равнодушно отвечает сержант и командует: