Двойной генерал

— Все так считают, товарищ генерал. Все чуть не молятся на вас. Я даже слышал… — он понижает голос, — некоторые говорили, что если вас в Москве вдруг арестуют, то они в поход на Москву пойдут.

На мгновение зависаю. Опасную оговорку о походе на Москву можно и не заметить. Майор, сознательно или нечаянно, на огромный риск идёт. Нельзя пропускать таких сильных заявок. Давно я задумывался о природе власти, ещё в прошлой жизни. И кое-какие выводы сделал. Настоящая власть от должности не зависит. Если меня отрешат от командования фронтом, и после этого я стану никем, то, значит, никакой личной власти у меня не было. Моя власть заёмная, делегированная сверху. После отставки меня будут вспоминать добрым словом, будут уважать всю жизнь, но это авторитет и репутация. Вещи замечательные, но это не власть. Власть состоит из двух главных частей: контроль над ресурсами и наличие абсолютно преданных людей. Должность, звание, общественное положение — приятные, но не обязательные атрибуты.

К примеру, я для Сталина — одна из опор власти. Это если я проявлю абсолютную преданность лично ему. А ресурс, который ему интересен и который от меня неотчуждаем, это как раз мой авторитет в войсках. Замечательный ресурс и он у меня есть. А вот лично мне преданных людей у меня нет. Не пора ли ими обзавестись?

Честно говоря, мне этого не хочется. С души всегда воротило. А вот моего генерала нет, мы всё больше сливаемся в нечто целое, но своё Я он пока сохраняет. И к моим мыслям по поводу прислушивается внимательно.

— Списочек мне, — шевелю пальцами, как бы подгребая нечто себе, — тех, кто готов из-за меня на Москву идти…

Заговорщицки поднимаю палец, дожидаясь, когда уйдёт сержант, снабдивший нас свежими плюшками. Майор слегка теряется. Не ожидал такого конкретного поворота после, пусть рискованного, но обычного славословия любимому начальству.

— Первая фамилия — моя, — находится отважный майор. Про остальных пока молчит. Если они ещё есть, эти остальные. Ничего, и с одним можно поработать.

— Хорошо. Представь, над нами пролетает пара наших самолётов, родных и краснозвёздных. И я приказываю тебе немедленно их сбить, потом выслать группу на место падения, добить экипажи и принести сюда всё, что было на борту. Твои действия?

Действия майора меня не впечатляют. Застывание с широко открытыми глазами и ртом никого не впечатлит. Жду, успешно сдерживая смех.

— Э-э-э… товарищ генерал… как это, своих сбивать? — кое-как рожает уточняющий вопрос Сергачёв. Интересно, кто он по национальности? Проглядывает в лице что-то чувашское. Хотя поди отличи их от русских.

— Ну, так… — пожимаю плечами, — возможно, я знаю, что на самом деле это немцы. У них сотни наших захваченных самолётов. Или это наши, но… они везут приказ о моём аресте. Но понимаешь, объяснять некогда. Самолёты вот-вот улетят, времени на объяснения нет ни секунды. Твои действия?

— Сказать, что это немцы на наших трофейных самолётах, не долго, — выкручивается майор.

— А если наши с приказом о моём аресте? — отступать не собираюсь.

— Такого быть не может, — уходит майор от ответа.

— Ты первый сказал о моём аресте в Москве. Так что может. По твоим же словам, — безжалостно загоняю его в угол. Что-то он начинает мямлить, я уже не слушаю. Пусть он меня слушает.

— Ленин сразу после октября семнадцатого что сказал? Мелкобуржуазная волна захлестнула революцию. Сразу двести семьдесят тысяч человек вступили в партию*. А дореволюционный состав, хорошо, если тысяч двадцать.

— Как ты думаешь, все эти люди надёжные и проверенные? А думаешь, среди большевиков с дореволюционным стажем никто не затесался? Между прочим, царская охранка не дремала и вербовала агентуру активно и везде.

— Товарищ генерал!

— Да успокойся! Их почти никого уже не осталось, кроме нескольких человек. Но вот что ты думаешь про троцкистов? — Поднимаю руку, чтобы остановить. Знаю, что скажет.

— Троцкисты — враги партии и государства, но почему они враги? Вовсе не потому, что поверили идеям Троцкого. Знаешь, что они в Испании учудили? Подняли восстание против своих. Решили, что война с Франко — удобный момент для захвата монопольной власти. Поставили интересы своей партии выше общих интересов. Вот почему они враги, а вовсе не потому, что у них идеи другие.

— А теперь представь себе обычного кондового карьериста. Никакого не троцкиста, а просто человека, старающегося всеми силами забраться наверх. На верху лучше, чем внизу. Вот я — генерал, так? Что это значит? А то, что у меня все шансы в этой войне уцелеть. В отличие от простого рядового, который в атаку на пулемёты ходит. Это только один плюс, а вообще, их много.

— Разве партия их не может раскусить? — видок у майора по-детски наивный.

— Партия из людей состоит. Вот ты, как карьериста распознаешь?

Майор мнётся. Это не артиллерия, тут совсем другой коленкор.

— А вы, товарищ генерал, можете?

— Если карьерист человек толковый, то нет. И надо ли? Карьериста надо брать за жабры и можно это сделать, когда он начинает вредить общим интересам. Например, затирать тех, кто лучше его разбирается в деле. Или лучше его друзей и родственников, которых он продвигает.

Сержант убирает все чайные принадлежности. Мы сыты, теперь можно и закурить. Окошко-то открыто.

— Вычислять таких скрытых вражин трудно, — с наслаждением выпускаю клубок дыма и признаю сложность задачи, — но можно.

— А как? — глаза майора светятся неуёмным любопытством.

— Во-первых, не спеша, — и я не тороплюсь делиться сокровенными знаниями, — а во-вторых и в-третьих, это дело сложное и сродни тайному искусству. Ни тебя, ни меня, никто этому учить не будет. Я и сам пока в этом деле первоклассник.

— Научите?

— Запросто. Как только по первому же моему устному приказу сделаешь что угодно без вопросов. Пока ты до этого не дорос.

* Генерал говорит о периоде между февральской и октябрьской революциях.

18 июля, пятница, время 18:20

Барановичи, резервный штаб фронта.

В Барановичах велел водителю остановиться за полкилометра до штаба и прошёлся с адъютантом пешком. Городок имеет нахально мирный вид. Кое-где копошатся куры, на пустырях мекают привязанные козы, ленивым брёхом провожают прохожих разомлевшие от жары псы. Злорадно ухмыляюсь. Везде прифронтовые города живут в состоянии постоянной тревоги и страха. В любой момент может раздаться противный вой сирен, означающий команду немедленно бежать в укрытие. В Барановичах это означает учебную тревогу. Некоторых горожан приходится загонять в убежища чуть ли не пинками. Реальных бомбёжек ни разу не было. Даже на окраину Минска один раз упало несколько бомб. На Барановичи нет.

В штабе меня ждут. Браво подскакивает дежурный капитан, барабанит доклад. Главным было то, что меня домогается Анисимов. Отмахиваюсь от дежурного жестом, изображающим ответную отдачу чести.

С Анисимовым связываюсь по гражданскому телефону. Решил, что линия через Полоцк вряд ли прослушивается. Немцы далеко ещё. Бдительность не стоит отменять, но по-человечески поговорить тоже надо. Иногда интонация разговора говорит больше, чем слова.

— Докладывай, Петрович, — сознательно не использую ни званий, ни полного имени. Я ж говорю: бдительность — прежде всего.

— У меня кое-какие трудности, командир.

— Давай по порядку. Насколько наш шустроходный продвинулся?

— Километров тридцать-тридцать пять.

— Пять километров в сутки это не много. Какие у тебя сложности?

— И сейчас идут параллельно Вилии. Готовился пустить им кровь при форсирования притока Страча, а они вдоль неё повернули на север к городку Свирь. Ударил по ним крупнокалиберной артиллерией. Они вызвали авиацию и раздолбали мою гаубичную батарею, — жалуется почти генерал.

— В ноль?

— Два орудия уцелели.

— Если раздолбали твою батарею, значит, не прикрыл её зенитками. Или вовремя не сменил позицию…

— Они очень быстро прилетели, пяти минут не прошло, — перебивает полковник.