Страница 6 из 13
Еще нашим постоянным посетителем был Коля-поэт. Иногда, под настроение, за три литра пива, мы ставили в очередной номер его «стих», переработанный до полной неузнаваемости, но за Колиной подписью. Ну, не могли же мы, в самом деле, пустить на страницы нашей газеты такие, например, строчки: «Гонимый я северным ветром шагал, мороз задирал мои уши». После этого шедевра, кстати, Коля-поэт был переименован в Колю-гонимого.
Пока добивали коньяк, решили, что Валерка двинет в аптеку, куда коммунары сдавали травы, а я, после того, как напишу «сладкую сказку», пойду к нашему «честному менту».
Я сел в маршрутку и, выйдя из нее, позвонил по телефону.
– Капитан Гончаренко слушает.
– Володька, мне нужна консультация…
– Это мы запросто – где, когда, почем?
– На скамеечке посидим, зарплата не скоро, а я тут еще Валерке проиграл.
– В очко?
– Бери выше – в интеллигентную филологическую игру
– Ну ладно, уговорил, через пятнадцать минут в парке Гагарина.
Володя и правда был честным, может, потому что молодой, а, может, просто мало предлагали, не стоило из-за сиюминутной ерунды лишаться возможности сделать карьеру. Эта возможность, по моему разумению, большой ценности не представляла, но для более прагматичного и менее творческого Володьки значение имела. Ну, там всякие звездочки в стакане с водкой, прибавки к окладу и желание рядового стать генералом.
Правда, если бы капитану Володе Гончаренко предложили взятку бабами (не путать с «бабками»), он едва ли устоял бы. Недавно, когда мы с Валеркой сидели с ним на летнике, он, потирая лоб в юношеских угрях (в его-то тридцать пять) и, пошмыгивая носом, рассказал нам стр-рашную историю, слава Богу, со счастливым концом.
Был рейд на объездной дороге, где зимой и летом, днем и ночью стояли «плечевые».
Набрали полный уазик, двенадцать девушек, и одна из них, по словам Володьки, была «полный отпад», «девушка-огонь» и «все при всем». «Ну, вы знаете, мне некрасивые не нравятся». Насиловать он, конечно, никого не собирался, кого насиловать? Ну, слово за слово стал ее обаять. Коллеги-менты, зная Володькину слабость, один за другим, перемигиваясь, покидали дежурку, чтобы дать голубкам возможность для интима. Выходили они, по словам Володьки, «гнусно ухмыляясь». Ну, короче, остались они одни, и тут девушка, которая уже вовсю расположилась к Володе, перекидывает ногу на ногу, и на ее ляжке видит наш бравый капитан белое пятно неизвестного происхождения. А эти пятна, как он знал, бывают у наркоманов и указывают на то, что человек уже внутри гниет. Это не СПИД, и вообще неизвестно что, но заразное.
– Я тогда решил, – завершил он свой рассказ, – с проститутками – никогда!
Вообще же, наш честный мент окончил педагогический институт и был нормальным интеллигентным мужиком, несмотря на форму и предрасположенность к мату.
– Что ж они там в коробочки эти черные фасуют, – заинтересовался Володя моим рассказом, – может наркотики? Может у них там колхоз-коммуна по выращиванию конопли? А что, поля в гуще леса, засеянные марихуаной. Знаменитый чай – «Принцесса дури».
Он пообещал узнать, что может, и мы расстались. В редакцию я пошел пешком.
В моем детстве место, где я сейчас находился, и адрес расположения моей редакции были настолько удалены друг от друга, что нужно сначала ехать автобусом, потом трамваем, а потом еще минут пять на своих двоих. В моем детстве ни у меня, ни у кого бы то ни было, не возникла бы мысль о том, что это расстояние можно пройти пешком. Но это в детстве, когда пятачок за проезд не делал погоды, ни в зарплате моих родителей, ни в поддержке городского транспорта. Сегодня же моя поездка стоила немалых денег.
И при наличии свободного времени и необходимости о чем-то подумать, дешевле было покрыть расстояние за полтора часа, нежели платить за него пятидесятую часть зарплаты.
Да, я жил в большом городе. Длинном. О длине его и нравах говорил такой анекдот:
«Встречаются два наших горожанина, и один другому говорит,
– Ты знаешь, что наш город самый длинный в мире?
– А Лос-Анжелес?
– А в дыню?»
Я шел по широкому тротуару, мимо неслись автобусы, троллейбусы, маршрутки и прочая, обдавая меня бензиновым перегаром. В голове начала складываться статья о транспортных проблемах нашего города. Проблемы были как везде. Маршруточники со своим автопарком и сетью гаражей под «крутым» кавказского разлива. И государственный транспорт, коему государство не помогало.
Я придумал первую фразу: «»Жители города, стоящего на реке или море отличаются от своих континентальных собратьев шириной плеч. Плавание, как известно, благотворно влияет на плечевой пояс. Жители же нашего города, особенно молодые, будут выгодно отличаться от прочих наших соотечественников мускулистыми ногами и вскоре выйдут на международную арену, где будут непременно побеждать в беге и спортивной ходьбе. Потому что длиною наш город 130 километров, а маршрутка стоит одну пятидесятую средней зарплаты, я уже не говорю о минимальной».
Мысли постепенно переместились в лес. Как можно было теперь туда попасть, по какому поводу?
Да, я всегда знал, что ходьба благотворно влияет на умственные способности! У меня был отличный повод попасть в коммуну. Послезавтра выходил номер газеты с моим солнечно-медовым материалом, и я мог поехать в лес на выходные с этим номером и навязаться в гости. С журналистами обычно любят дружить, если нечего скрывать. А председатель с мозолистыми руками, кстати, был предельно вежлив и доброжелателен, однако в гости «на чаек» не пригласил. Ну, тут уж приходилось проявить настойчивость, переходящую в наглость.
Где происходит главное – здесь, в городе, или в лесу? Пока в этом вопросе была полная неясность, даже ходьба не помогала. Я заново начал перебирать разговор, слышанный ночью. Что за «странные смерти»? Может то, что избежал вчера Валерка, сегодня, кстати, немного бледный, но бодрый. А птица не-феникс? В голову лезла всякая чушь. Про раскаленные ветки и новый способ готовить жаркое.
Нет, я должен был попасть в этот лес еще раз. В этот лес, полный тайн. Ну, это уже пошли литературные штампы. Все-таки ходьба явно располагает к творческой деятельности. Я начал размышлять, как мне разговаривать с председателем. Проще всего было косить под простака, которому понравился чай с медом. Это мы могём. Журналист, часто, тот же артист.
Я шел по городу, который должен был бы любить, потому что жил в нем с детства, и не мог полюбить, как ни старался. Я помотался по стране и вне ее, видел разные города и, когда мне говорили, что наш город не хуже других, если не возражал вслух, то в душе был твердо убежден в обратном. Я искренне удивлялся молодым горожанам, они и вправду любили этот город, находили в нем прелесть и индивидуальность. Я же не мог забыть двор моего детства, усыпанный красной рудой, и вечно пьяных люмпенов-соседей, по которым плакала тюрьма. Недолго плакала, так как почти каждый мужик, а потом и пацан из моего двора рано или поздно сели, за исключением подлого Валика. Да и то, потому что отец его был капитаном милиции, а не потому что Валик был чист.
Я иногда заезжал в свой двор, сам не знаю зачем. И каждый раз убеждался, что никто из моих детских знакомых не меняется. А все стареют – грязно, пьяно и безысходно.
Они еще проворачивали какие-то дешевые делишки, пытаясь заручиться моей поддержкой, но у них ничего не получалось (ни с поддержкой, ни с делишками).
Они сидели в своих прокуренных хрущобах – бывшие зеки с прочифиренными черными зубами, кашляли, распространяя палочки Коха, пили самогон, затягивались травкой и планировали своими дебильно-пьяными мозгами аферы, коим не суждено было сбыться. Потому что место, что они выгрызали зубами в блатной иерархии, заступала беспредельная молодежь на мерсах. Молодые плевали на «понятия», и, казалось, всю оставшуюся жизнь будут хозяйничать в городе, стране и мире.
Мой двор был на окраине. И из наших шести домов только я вышел в люди. Может, потому что папа мой был инженер, а мама – врач, единственная интеллигентная семья в радиусе пятидесяти километров. А может потому, что я всей душой возненавидел наши дворовые «свинцовые мерзости»?